Изучение трагических судеб этих чужих для Беатрис людей постепенно начинало казаться ей занятным. Более того, оно помогло ей понять, что постигшее ее горе не так уже редко выпадает в жизни, а потому ей было теперь легче с ним смириться. Однако все вдруг изменилось, когда монахиня велела ученицам перейти к очередной странице книги, где Беатрис увидела имя и изображение следующей святой.

— Сегодняшнее занятие мы завершим жизнеописанием этой святой, а именно святой Юстины из Падуи. Посмотрите на замечательную картину ее мученической смерти, созданную великолепным мастером Паоло Веронезе…

Беатрис с ужасом впилась взглядом в литографию, на которой была изображена святая, стоявшая на коленях, а кинжал вот-вот готов был пронзить ее сердце. Вокруг нее находились пять персонажей: двое мужчин стояли слева и смотрели на нее, опираясь на свои длинные жезлы; еще двое мужчин стояли справа — один из них явно был высокопоставленным церковником — и наблюдали за этой жуткой сценой с невозмутимыми лицами; пятый мужчина стоял за спиной мученицы. Беатрис пришло в голову, что эта картина похожа на сцену убийства ее матери, потому что уж очень многое на литографии напоминало пережитые Беатрис реальные события, как будто художник стоял тогда рядом с сидевшей на полу Беатрис и делал зарисовки, глядя на ее мертвую мать.

Затем в организме Беатрис что-то произошло, и она почувствовала приближение приступа тошноты. Ей не хотелось думать о том, что она видела на литографии, однако монахиня еще несколько раз повторила имя этой святой, которое в силу жестокой случайности совпадало с именем матери Беатрис.

Воспоминания о реальных событиях и детали литографии перемешались в воображении девушки, постепенно сливаясь в единое целое: твердая решимость умереть, застывшая в глазах святой, кинжал, пронзающий нежную кожу, жестокое лицо инквизитора Переса Прадо, которого она узнала на недавнем концерте, длинные жезлы альгвасилов инквизиции, удары которых о пол гулким эхом разносились по коридору… Все чувства Беатрис в этот момент, казалось, бешено унеслись куда-то в пустоту. Она увидела, как класс, преподавательница, все остальные ученицы начали кружиться у нее перед глазами, ей вдруг стало не хватать воздуха. Еще мгновение — и Беатрис без чувств рухнула на пол.

Для двоих братьев-цыган — Тимбрио и Силерио Эредиа — крытая повозка, которую все называли «галера», была довольно утомительным средством передвижения. Однако они были вынуждены отправиться из Мадрида в Сарагосу именно на ней, потому что у них не хватало денег, чтобы преодолеть этот путь в удобной почтовой карете, как обычно поступали дворяне и чиновники.

Неделю назад они в последний раз встретились с курьером, который помогал им в поисках их жен. Братья уже знали, что их жены находятся не в Королевском доме милосердия в Сарагосе, однако их должны были в скором времени привезти либо туда, либо в бывший дворец Альхаферия, превращенный в связи с нехваткой соответствующих помещений в тюрьму.

Когда курьер выполнил последнее поручение братьев и привез им поддельные документы, удостоверяющие, что они являются добропорядочными коренными испанцами из Кастилии, они отправились в Сарагосу, чтобы вызволить своих жен и дочерей Тимбрио.

Королевским домом милосердия управлял архиепископ вместе с другими церковными иерархами, а еще маркиз де Теран — старый друг маркиза де ла Энсенады, который был проводником его политики в этом учреждении.

В Доме милосердия размещалось огромное количество женщин, задержанных во время облавы на цыган, а еще задача служителей Дома милосердия состояла в том, чтобы собирать по улицам Сарагосы бесцельно шатающихся многочисленных нищих и предоставлять им приют, еду и обеспечивать полезным занятием. Из этого дома довольно часто выезжала «галера», которую окрестили «повозкой для голодранцев», чтобы собирать по улицам неустроенных в жизни людей, не имеющих ни жилья, ни работы. Такое чаще всего происходило либо после рекрутских наборов, от которых люди бежали кто куда мог, либо когда нищенствующих бродяг становилось так много, что они начинали представлять угрозу для населения города.

Хотя предназначением Дома милосердия было служить приютом для нищих и он, в общем-то, не являлся исправительным учреждением, в случае необходимости там не гнушались репрессивных мер воздействия на подопечных. Плети, оковы, столбы с цепью и железным ошейником широко использовались в этой самой настоящей тюрьме и служили в качестве средств наказания тех, кто мешал нормальному функционированию этого учреждения.

За несколько дней до приезда братьев Эредиа в Сарагосу сто семьдесят женщин-цыганок и их дочерей привезли из дворца Альхаферия в новое здание Дома милосердия, где уже находились пятьсот цыганок, привезенных из Малаги. Помещения Дома милосердия оказались переполненными, и многим из цыганок пришлось размещаться во внутренних двориках, причем им не хватало еды, одежды, кроватей — в общем, самых элементарных вещей, необходимых для жизни.

Измученные и обозленные таким отношением, цыганки уже несколько дней при появлении надсмотрщиков пускали в ход камни, палки и свои ногти, а также устраивали такой галдеж и сутолоку, что вскоре никто уже не отваживался зайти к ним в помещения, чтобы хоть как-то разрядить напряженную обстановку. Некоторые из цыганок, не получив обещанную новую одежду, ходили полуголые, а другие, раздевшись догола, стирали, как могли, свою старую одежду под ошеломленными взглядами стражников.

В таких нездоровых условиях у многих из узниц начались проблемы с легкими, возникли боли в животе, и у всех у них стали проявляться симптомы хронического недоедания.

Тимбрио Эредиа и его брату Силерио оказалось совсем несложно найти красивое здание Дома милосердия, в котором должны были находиться их жены, так как им было известно, что это здание находится неподалеку от арены для корриды. А еще они знали, что из этого здания не очень-то легко убежать, и поэтому они решили попытаться вызволить своих женщин более простым способом: обратиться к начальству Дома милосердия, показать поддельные документы, подтверждающие «чистоту» их крови, и заявить, что их жен задержали незаконно.

В галерее, выходившей на один из четырех внутренних двориков Дома милосердия, были застекленные окна. На ее первом — более прохладном — этаже находилось как минимум полторы сотни женщин-цыганок и их дочерей, сбившихся в кучу в самом затененном углу. На часах еще не было одиннадцати, а жаркое солнце Арагона уже не первый час «нещадно поджаривало город». Именно так выразился привратник, сопровождая братьев Эредиа к алькайду ^[7], являвшемуся в Доме милосердия самым большим начальником. Именно он отвечал здесь за содержание цыганок.

Тимбрио представился привратнику торговцем шерстью из города Толедо, а Силерио — его помощником. Они сказали, что являются двоюродными братьями двух пропавших без вести женщин и что, как им кажется, исчезновение этих женщин может быть связано с облавой на цыган, поскольку эти два события совпадают по дате. Братья еще до своего прихода сюда решили, что объясняться с местной администрацией будет Тимбрио, потому что он гораздо лучше из них двоих говорил по-испански, почти без акцента, свойственного тем, кто обычно разговаривал на кало — языке испанских цыган.

— Входите! — дверь кабинета алькайда была приоткрыта.

— Это два господина из Толедо, они к вам.

Привратник полностью отворил дверь, чтобы посетителям было легче войти.

— Я вижу. Можете присесть, если хотите, — взглянув на вошедших, он не заметил в их облике ничего подозрительного. — Чем могу вам помочь?

— Мы ищем двух женщин по имени Ремедиос и Амалия Эредиа и двух девочек, которые были с ними. Мы их родственники и знаем, что их задержали по ошибке почти два года назад. — Тимбрио достал документы, подтверждающие, что эти женщины — испанки и католички, и, продолжая говорить, передал эти документы алькайду. — Мы уже искали их во всех других городах, в которых есть дома милосердия, подобные этому, однако безрезультатно. Поэтому мы думаем, что они, по всей видимости, находятся в вашем уважаемом учреждении.