Mara читается « мара» и означает «сновидение». А вот Miara вовсе не следует выговаривать « миара». Произносите его « мяра»; оно означает « мера», или, по-старинному, « мħра».
« М» французского языка похоже, в общем, на наше твёрдое « м», особенно перед гласными « а», «о»; maman — мама, morose — угрюмый, mouche — муха. Перед « е», « и», « ю» и другими звучание « л» у нас и во французском языке расходится.
Нельзя французское menace произносить с таким же « м», как в нашем « менять» или « мельница». Они звучат неодинаково. Во французском языке нет мягких палатализованных согласных, которыми так богат русский язык: Произнести по-французски « менас» на русский лад так же смешно, как по-русски сказать: « Мэли Йэмэля!»
Пожалуй, «странче» всего, как говорила Алиса из сказки Льюиса Кэррола, во французском « м» его способность «назализоваться», приобретать звучание, подобное носовому « н». Точнее — придавать предшествующему гласному ясно слышимый носовой оттенок. Слово septembre — «сентябрь» звучит по-французски так, как если бы его « em» превратилось в носовое « а». И если вам понадобится передать это французское слово русскими буквами, вы наверняка напишете « сэптаНбр», так же как название газеты «Temps» — «Время» по-русски всегда изображали как «Тан» и никогда «Там».
Н
Что можно сказать о букве Н, кроме того, что это 14-я буква русской гражданской азбуки, выражающая звонкий носовой звук и передне-, и средне-, и заднеязычного образования?
Этот звук бывает у нас и твердым и мягким, как почти все русские согласные. Сравните: «нос» — «нёс», «набат» — «няня», «нуль» — «ню».
Не так легко подобрать такую же пару — пример с « нэ-не». В моем детстве произношение такого «нэ» было как бы условным значком, обнаруживавшим интеллигента. Меня учили говорить «капитан Нэмо», а некоторые мальчики читали это имя как «капитан Немо», точно он был «немым». Помните чеховское «tuus fratħrь»? С тем же успехом можно написать тут «капитан Нħмо»…
В русском языке надо отличить не только « н» от « нь», но ещё показать, следует ли за этим мягким « н» обычный или йотированный гласный. Именно поэтому мы пишем имя немецкого города — Н Юрнберг, а английского порта — Н Ьюкасл.
В других языках мягкость « н» выражается по-разному: и всякими условными значками, и сопровождением других букв. У венгров роль нашего мягкого знака играет буква Y; мягкое « н» пишется как NY. Слово nyafka, например, значит «плаксивый», а произносится не « ниафка», а « няфка». Таким образом, в венгерском варианте латиницы буквы Yвообще нет: она рассматривается только как знак мягкости при согласных.
Испанское правописание пошло по другому пути. У них есть две буквы — «эне», означающая твердый « н», и «энье» для смягченного « н».
Поляки действуют подобно испанцам: обычная Nу них означает твёрдый звук « н», а с диакритическим клинышком над ним — ń, как бы «польское энье» — произносится как « нь».
Наше Н, оказываясь перед Е, И, Ё, Ю, Я, приобретает значение мягкого звука; перед ними ему Ьне нужен. Появляясь же, он указывает не на мягкость, а на йотацию: «семя» — «семья». Польский язык не знает таких пар букв, как наши А — Я, О — Ё.
Казалось бы, тут и пустить в ход ń. Но польское правописание идет по другому пути: помещает между Nи следующей буквой букву I.
А для чего же тогда буква ń? Она бывает нужна либо в середине слов, перед согласными — bańka — банька, либо же на концах слов — koń — конь.
Вот целая цепочка: konik — koń — koniarz (конёк, конь, конюх) — всюду мягкость « н» показана по-своему.
Который же из перечисленных способов выражать мягкость и твердость « н» наиболее удачен? Вероятно, никакой. Все по-своему хороши, и у каждого есть свои недостатки.
Читатель может спросить: а почему создалось такое странное соотношение формы между латинской буквой Nи русской H? Кое-что я уже говорил об этом, рассматривая букву И, напоминающую зеркальное отражение N. Многое из того, что определило выбор начертаний для отдельных букв и западных и нашей азбуки, уже немыслимо сейчас восстановить. Не всегда можно разгадать древних алфавитистов: ведь они руководствовались не принципами нашей современной науки. И тем не менее…
До начала книгопечатания форма каждого письменного знака зависела от личных вкусов и способностей переписчика. Соблюдая моду, все они придавали буквам все новые и новые начертания.
Палеографы поставили себе на службу эту изменчивость почерков и довольно точно приурочивают тексты по начертаниям букв к тому или другому веку, а то и меньшему периоду.
Так вот, по их разысканиям примерно с XIV века косая соединительная черта буквы Nначинает все явственней приближаться к горизонтали. В результате N, раньше походившее на «и оборотное», стало все ближе напоминать заглавный вариант греческой «эты» (она же «ита»), имевшей в классическом письме начертание Н.
В Древней Греции знак «эта» выражал не только « э» или « и», но также и эти звуки со своеобразным «придыханием»: « хэ», « хи».
Мы, составляя славянскую азбуку, превратили греческое Нв свое «эн». Западные же народы, отправляясь от таких начертаний, как Ηλιος — «гелиос» — солнце, сохранили за латинским Нзначение « ха», « аш», « эч», часто выступающих как придыхание.
Вот так в результате действий отнюдь не единовременных и не единоличных возник парадокс: русская буква Нпо форме совпала с Нлатиницы, выражающей совсем иной звук. А русская буква Истала как вывернутое наизнанку N.
Осдавьде, довольдо!
В том, что я сейчас расскажу, никакого «научного значения» нет. И по многим причинам.
Первое: я буду излагать нечто почерпнутое из «сказки», да еще не народной, а «авторской», современной.
Второе. Мало того, сказку эту я буду рассматривать не в подлиннике, на ее родном английском языке, а в переводе.
Могу оправдаться: переводчик — сам крупный и талантливый литератор, большой мастер языка и стиля. Очевидно, такой перевод даже в отрыве от подлинника может стать предметом языкового анализа.
Я намерен рассмотреть один чисто фонетический (и графический) трюк, примененный в этом произведении переводчиком. Но ведь можно заглянуть и в подлинник и полюбопытствовать, насколько переводчик проявил «самовластие» или, наоборот, в какой степени он пошёл по предуказанному автором стилистическому пути.
Впрочем, все эти строгие замечания и защита от них были бы уместны, если бы моя книга была учебником, монографией по русской азбуке, исследованием. А ведь она — только собрание многолетних наблюдений, скорее лирических, нежели академических, над русским «звуком речи» и русской буквой, «знаком этого звука». Это размышления не ученого-языковеда, а «болельщика» языка. Как болельщик, я вправе поделиться с читателем и этой любопытной историей, тем более что она как-то примыкает к нашим наблюдениям над буквой Ни звуком « н».
Помните сказку Р. Киплинга о Слонёнке? Помните; и я не буду пересказывать вам, какие экстраординарные беды претерпел этот «несносно любопытный Слонёнок» за свое досадительное любопытство.