Но люди оказались упрямее муллы. Кто-то посулил ему подарок, и он уступил. Он читал до полуночи, потом до утра. А я слушал и слушал… Меня изумляла книга, я был вне себя, я долго не мог понять, что со мной происходит. Сидит человек, смотрит на бумагу и как бы рассказывает о своей жизни, а когда я напрягаю внимание и слух, получается, что он рассказывает обо мне самом. А какие душевные и попятные слова! Раньше я и не подозревал, что книга имеет такую разительную силу, что она может так мудро говорить о жизни и заставляет как-то по-новому понимать и переживать ее. И я подумал — вот как ты сегодня: наверно, нет на свете таких денег, чтобы купить эту вещь, подобные вещи, должно быть, вовсе не продаются. Душа моя загорелась, и я твердо решил: если у книги есть цена и если она будет мне под силу, то я обязательно куплю ее.

Утром, как только увидел хозяина, сразу спросил его: «Какова цена той книги, которую читал мулла?»

Он почему-то посмеялся и ответил: «Цены определенной нет. Книга — не женский платок и не мешок с углями. Ее нельзя так легко оценить». — «А все-таки сколько? Назовите цену!»

Хозяин опять засмеялся и, переглянувшись с гостем, бывшим в комнате, сказал: «Цена книги — верблюд, притом хороший верблюд».

Может быть, он шутил, но я поверил и обрадовался. Не колеблясь, я решил отдать свою верблюдицу, на которой приехал в Аркач.

«Моя верблюдица — прекрасная матка, притом стельная. Берите ее, а мне отдайте книгу». — «Что ж, оставляй матку, забирай книгу и отправляйся с богом», — сказал мне хозяин.

И вот взглянул я в последний раз на свою верблюдицу, спрятал под халат книгу и зашагал домой. Три дня шел, устал. Прихожу, встречает меня жена, с криком бросается ко мне: «Где наша верблюдица? Что ты сделал с нею?» — «Постой, — говорю ей, — не шуми. Ты должна радоваться, а не плакать. Наша породистая верблюдица дала добрый приплод. — И я вытащил из-за пазухи книгу. — Вот, говорю, здесь, под ситцевой обложкой, каждое слово стоит дороже самой породистой верблюдицы».

Жена взглянула на книгу, приоткрыла ее, приложила ко лбу, потом провела книгой по лицу, считая ее святой. Она долго стояла, не понимая, радоваться ей или плакать. Чувствую, верблюдица не выходит у нее из головы, — ведь эта верблюдица была опорой и надеждой нашего бедного хозяйства.

Я тут же рассказал жене о том, как мулла читал нам эту книгу, как люди внимали ему и как сам я не мог усидеть на месте. Я припомнил отдельные мысли, которые навсегда врезались в мою память. Вижу, у жены на глазах показались слезы.

«Признайся лучше, — говорит она, — что ты попусту отдал верблюдицу. Рухнули теперь наши надежды…»

И тут вдруг я пожалел, что купил эту книгу. Но что ж было делать? Посоветовали мне сходить к человеку, которого у нас считали мудрецом. Я признался ему, что у меня есть книга, и попросил указать грамотея, который мог бы прочитать ее. Удивленный моими словами, он спросил: «Каким образом она попала к тебе?» — «Купил по дешевке», — ответил я.

Глядя на меня, он улыбнулся, пожал плечами и с состраданием сказал: «Ай, и неразумный же ты парень! Даже если бы даром тебе отдали книгу — какая тебе от нее польза? Кто тебе будет читать ее?»

Чем дальше, тем труднее мне становилось. Жена ворчала день и ночь. Я сходил еще кое к кому за советом, побывал в других аулах, но грамотного человека нигде найти не мог. Люди обычно говорили мне: «Ты же пастух, бедняк из бедняков, а какую затею выдумал!» И я начал сдаваться… Как-то, вернувшись домой, взял я свое сокровище, положил его на самое дно чувала, а сверху забросал всяким хламом. «Пусть глаза мои не видят тебя, говорю, пусть сердце отдохнет от досады». Так она лежала год, два года, семь лет. А жена все семь лет причитала: «А какая породистая была верблюдица! Стельная была верблюдица! Она бы нам три раза приплод дала. Жили бы мы богато, душа бы не болела у нас!..» А потом вдруг приставать начала: «Как бы нам книгу нашу послушать?»

Однажды сидим мы с ней за чаем, а она и говорит: «Только муллы да ишаны [73]грамотные, только они книги читать умеют. Не отдать ли нам сыночка Муратджана к такому разумному человеку? Возле него он научится и будет нам книгу читать. Вот, например, Акчи-ишан, он, говорят, большой учености человек… Отдадим ему сына, а сами как-нибудь и одни управимся в хозяйстве. Лет за пять он, глядишь, научится грамоте».

Меня обрадовали слова жены. Я был готов на все, лишь бы прочитать книгу. Так мы и решили. Взял я мальчишку, — ему тогда лет восемь было, — и повел его к Акши-ишану.

«Из дальних мест прибыл к вам с нижайшей просьбой, — сказал я Акчи-ишану. — Не возьметесь ли обучить моего сына грамоте? Пока он будет при вас, то, как полагается, тело его — ваше, кости — мои. Побить его — побейте, дело сделать надо — заставьте. Только научите грамоте».

Ишан обнадежил меня.

«Похвально ты поступил, говорит, что сына привел. Кто вкушал мою соль, тот не остался пустым человеком. Увидишь, что выйдет из твоего сына, если я возьмусь за него. Приходи через четыре года, и ты его не узнаешь».

Поверил я и полетел домой на крыльях радости. Являюсь к жене. «Не тужи, жена. Четыре года потерпим — и увидишь, что будет. Тогда сама скажешь, ошибся ли я с покупкой».

Прошло три с лишним года. Наверно, думаю про себя, Муратджан кое-чему уже научился. Отправился снова к ишану. И что же я увидел там?

Сын целый день работает — и не только грамоте не научился, но от непосильных трудов чуть природного ума не лишился. Он со слезами просит и молит: «Не оставляй меня здесь, отец, забери скорее. Измучил меня ишан работой, уморил голодом. Акчи-ишан — человек темный, он и понятия не имеет, что такое грамота…» Я рот зажимаю сыну — грешно про ишана такие слова говорить… Муратджан не сдается, еще громче кричит: «Если не возьмешь с собой, отец, убегу, а здесь не останусь!»

Озадачил меня сын. Я совсем расстроился, решил проверить его слова. Заглянул к одному из соседей Акчи-ишана. Так, мол, и так, объясняю ему. «Как вы полагаете: научит ишан моего сына грамоте или не научит?» Оказалось, что насчет грамоты Мурат-джан был целиком прав: ишан не умел ни читать, ни писать. Почему же он был сильнее многих образованных мулл? Сила Акчи-ишана заключалась в могуществе его рода, владевшего какой-то тайной. Весь аул со страхом произносил имена его предков, никто не смел дурно говорить о них… А что же это была за тайна?

«Однажды сотворилось такое чудо, — рассказывал мне сосед ишана. — Крестьянин украл у предка этого Акчи-ишана, — тот тоже был ишаном, — вязанку сена. Придя домой, он никак не мог снять вязанку со спины. Позвал сына, и тот ничего не мог сделать. Вор, горюя и раскаиваясь, потащил сено обратно, чтобы оставить его на том месте, где взял. Но и там ничего не вышло. Целую ночь мыкался он с этим грузом по аулу и не знал, как избавиться от несчастья. Надо было идти к хозяину, просить прощения. Пришел и говорит: „Ишан-ага, я совершил недостойный поступок и вот целую ночь носил свой грех на плечах. Душа моя истерзалась раскаянием. Дай прощение душе, добрый ишан-ага. Сними сено с моей спины“. Ишан простил вину, послал вора туда, где было украдено сено, и там по его слову плечи вора освободились от ноши. Этот предок Акчи-ишана был колдуном. Акчи-ишан тоже могучий колдун. Он действует через соль. Если он подует на соль и совершит наговор, то у бездетных рождаются дети, а больные исцеляются от болезни».

— Услышав все это, — продолжал Вельмурат-ага, — я не стал раздумывать: мне не требовалось, чтобы Муратджан научился дуть на соль. Взял я его от ишана и отдал в подпаски.

Так проходил месяц за месяцем, год за годом. Весной мы откочевывали на новые пастбища, осенью снова возвращались в эту долину. А книга все лежала в чувале. Иногда, тоскуя, я доставал ее и без пользы тихо перелистывал страницы. Я садился наподобие муллы, держал книгу так же, как и он, прикасался к ней со всех сторон, но у меня ничего не выходило: книга молчала. И только жена опять напоминала: «Как бы мы жили богато, если бы не было этой книги. Был бы у нас теперь целый табун породистых верблюдов…»