Я едва не выпрыгнул из своей кожи. Какая ирония судьбы – этописьмо задержалось в карантине, позволив своему зараженному товарищу опередить себя, страсть Господня!

В тот вечер мы засиделись за столом допоздна, разматывая всю историю от конца к началу. Санто признался, что подкинул Сесилии Корнаро мысль о том, как можно отомстить, в тот день, когда разъединил ей пальцы, сплавленные вместе пожаром, который учинили головорезы Мингуилло.

– А если бы сейчас я каким-то образом перенесся в ее мастерскую, наверняка увидел бы там портрет одного доктора из Стра, того самого, который собирает струпья черной оспы. Я догадываюсь, каким образом он заплатил за него, и эта сделка осуществилась при моем участии и с моей помощью.

Марчелла взяла его за руку. Он понурил голову.

– Это тот самый доктор Руджеро? – поинтересовался я, отчасти и для того, чтобы заглушить урчание в животе после бобов, которые мы ели.

Санто кивнул, глядя в стол перед собой.

Рядом с ним Хэмиш Гилфитер обхватил голову руками.

– Сесилия! – простонал он. – Она сказала мне, что я нравлюсь ее коту. Проблема в том, что мнеона нравится намного сильнее, чем о том может догадываться маленькая зверюга. После смерти Сары я… я не мог оставаться вдали от Сесилии.

Хэмиш Гилфитер признался, что не спрашивал у Сесилии, что было в той посылке, которую он должен был отвезти Мингуилло.

– Теперь я думаю, что просто не хотел этого знать, чтобы это не помешало мне доставить ее по назначению. Мне не хватило мужества, потому как я надеялся, что там будет нечто такое, что изрядно расстроит этого малого, – негромко сказал он. – Теперь я отчетливо понимаю, что виноват еще и в том, что не рассказал вам, когда пришел сюда, что уже успел побывать у Мингуилло и передал ему посылку, не так ли?

Тут мы всеопустили глаза. Фернандо попытался возразить:

– Но ведь и мы не спрашивали…

Но утешение было слабым. Чем больше они убеждались, как обстоят дела, тем сильнее винили во всем себя, совершенно упуская из виду то обстоятельство, что все, что было плохо для Мингуилло, шло на пользу им.

Хэмиш Гилфитер простонал:

– Но более всего я виню себя в том, что позволил моей славной Сесилии взвалить на себя тяжесть наших дурных пожеланий и осуществить их.

Марчелла не сказала ничего, а только сидела, похожая на печальное привидение, держа за руку Санто. Жозефа уютно прижалась ко мне и потерлась носом о мое плечо. Я тоже молчал.

Мои хозяева вели себя как кающиеся грешники. А мне хотелось во весь голос крикнуть им, что Сесилия Корнаро сделала то, о чем каждый из них втайне мечтал в глубине души, но чего их доброта и совесть никогда бы им не позволили. А для Мингуилло таких понятий попросту не существовало.

Сесилия Корнаро в своей бесстрашной ненависти послала Мингуилло смертоносный яд, то есть поступила так же, как он поступал со всеми, кто вставал у него на пути в этом мире.

Даже сейчас мое перо отказывается уронить хоть каплю чернил из жалости к Мингуилло Фазану!

–  Brava [176]Сесилия Корнаро, – говорю я.

Она – сильная женщина, которая знает, как и кого нужно ненавидеть. Уже за одно это ее нужно хвалить и воспевать.

Доктор Санто Альдобрандини

Жозефа принесла нам подробности того, как мой шурин лишился пальцев. Разумеется, это не имело никакого отношения к черной оспе. Он пострадал от недуга, с которым мне еще не доводилось сталкиваться за все годы своей врачебной практики: листая страницы книги, он порезал себе пальцы. В порезы попала грязь, что и стало причиной гангрены, сожравшей пострадавшие пальцы один за другим.

Но умереть от этого он все-таки не мог. А вот черная оспа – совсемдругое дело.

Естественно, я не отправился предлагать свои услуги Мингуилло Фазану. Но, по мере того как шли дни, я мысленносопровождал его по всем стадиям болезни. На тринадцатый день мы услышали, что хирург Сардон прокалывает всегнойнички на лице своего пациента иглой, смоченной карболовой кислотой, чтобы уменьшить образование ямок-оспин. Затем до нас дошли известия о том, что Мингуилло намазали оливковым маслом и глицерином, а затем покрыли толстым слоем сливок и муки, дабы помешать свету воздействовать на гнойнички.

Марчелла Фазан

Мы с Санто и Джанни остались дома. Жозефа, кузина которой была sambaв chicheria,ежедневно приносила нам известия о состоянии здоровья Мингуилло. Поначалу казалось, что он не переживет гангрены, ампутации, а потом еще и черной оспы. Дважды в его комнату даже приглашали священника. Я жалела о том, что не могу впасть в такое же исступленное забытье. Жозефа не могла понять мои терзания.

– Почему вы печалитесь, госпожа? Ваш брат плохой насквозь, так пусть он умрет ужасной смертью. И что? – Жозефа щелкнула пальцами. – Легко-просто, он попадет на большую сковородку и будет жариться в аду.

Санто понимал меня. Мы не сказали друг другу ни слова, но я читала мои собственные мысли по его измученному лицу.

–  Мы – не убийцы, – взывали друг к другу наши глаза, – мы не убивали Мингуилло.

–  Но, – отвечали наши взгляды, – если он умрет, мы превратимся в стервятников, что питаются падалью.

Я вспомнила, как во время своего путешествия в Арекипу пообещала пеонам, что буду молиться за них, дабы они не выследили и не причинила зла Мингуилло.

И вот теперь я молилась. Но уже за Мингуилло.

Я молилась не потому, что любила его, и не потому, что желала ему выздоровления. Я молилась за него, поскольку боялась, что его смерть отбросит ужасную тень на наше счастье.

Джанни дель Бокколе

Наконец, кузина Жозефы передала нам, что в комнате Мингуилло смердит так, что сам дьявол в ужасе забился бы в угол, если бы только одной ноздрей унюхал эту вонь. И что Мингуилло час за часом выкашливает свои внутренности.

– La tosse ze'l tamburo de la morte, –изрек я. – Кашель – это барабан смерти.

Но потом я пожалел о своих словах, не из-за Мингуилло, конечно, а потому что видел, как Санто и Марчелла разрываются на части. А я был далеко не так чист сердцем, как они. Хотя я тоже бросался из одной крайности в другую: порой надеялся, что смерть Мингуилло будет быстрой, порой – что он станет умирать долго и мучительно. Но главное заключалось в том, что он одним копытом уже стоял в гробу. А я сидел, как на иголках, ожидая конца. И еще надеялся, что его труп оставят на солнце, чтобы муравьи пообедали им до отвала.

Хэмиш Гилфитер тоже печалился, потому что считал себя убийцей. Но еще он считал себя дураком. Он уверил себя, что Сесилия Корнаро не любит его, что она лишь притворялась, дабы использовать его в нужный момент и сделать из него посланца смерти.

– Женщины! – сказал я ему в таверне. – Они выворачивают нас наизнанку.

Угловатое, словно высеченное из камня лицо Хэмиша Гилфитера исказилось от боли.

– Если только позволить им, Джанни, женщины перевернут твою жизнь с ног на голову или вывернут ее наизнанку.

– Тогда за женщин! – Я поднял свой стакан, полный самоиронии и pisco, [177]местной водки, к которой я пристрастился. – И за то, чтоб Мингуилло Фазана поскорее закопали!

Хэмиш, сдается мне, был большим любителем китайских пословиц. Он привел мне одну из них:

– Не швыряй камнями в тонущую собаку, не ради спасения ее души, а ради своей собственной.

Марчелла Фазан

И вот, когда, казалось, стало уже слишком поздно, я последовала совету Сесилии Корнаро. Я попыталась понять, за что меня ненавидит Мингуилло и почему он так старательно уничтожал меня. Завещание – о котором он наверняка должен был знать с самого начала – ничего не объясняло.