Вдруг царь громко крикнул что-то пышно разодетому слуге — от неожиданности Сирин вздрогнула и невольно уставилась на дверь, куда выбежал мужчина. Скоро слуга вернулся, за ним следовал отряд дворцовой стражи, сопровождавший царевича и его духовного отца Игнатьева.

Царь ухмыльнулся:

— Сядь, Алексей, выпей за шведов, которым не удалось сегодня сделать тебя царем.

По знаку Петра слуга поднес царевичу стакан, до краев наполненный водкой.

— Выпей, сын!

Алексей посмотрел на стакан так, словно это был его смертельный враг, взял его дрожащими пальцами и поднял, глянув на отца:

— За твое здоровье и благополучное возвращение с этой прогулки!

Царевич выдавливал из себя каждое слово, чуть не плача от жалости к себе. Скорость, с которой он опустошил стакан, вызвала приглушенные возгласы удивления и одобрения.

Допив, царевич хотел уже отдать стакан слуге, но тут Петр заговорил вновь:

— За Россию, которая дождалась перемен! — Он выпил еще быстрее, чем его сын, и швырнул стакан в стену, так что тот разлетелся на мелкие кусочки.

Царевич понял, что отец и его приближенные ждут от наследника ответного тоста.

— За Россию! — повторил он глухим голосом и, выпив, с такой силой разбил стакан о стену, что осколки задели одну из картин. Сирин схватилась за голову, но тут же притворилась, что просто хочет откинуть упавшую на глаза прядь волос. Наверное, русские одержимы какими-то ужасными демонами, если не могут думать и поступать как нормальные люди. А самый сильный джинн, кажется, поселился в теле их царя. У Петра Алексеевича был огромный город с золотыми дворцами, а он ютится тут, в деревянной хибаре, посреди бескрайних болот между сушей и морем. И в этих ужасных землях рабы воздвигли сказочно украшенный зал в недостроенном дворце без крыши. А царь и его приближенные, вместо того чтобы беречь это диво, превращают его в свинарник.

Все помыслы Сирин были заняты только царем, так что она не обратила внимания на любопытные взгляды Марфы Алексеевны. Наперсница Екатерины утвердилась в своем мнении, что в жилах Бахадура течет не только татарская кровь, и снова пыталась втянуть замкнутого юношу в разговор.

— Нравится тебе здесь? — спросила она, когда слуги в очередной раз наполнили стакан Сирин водой.

Сирин пожала плечами:

— Мне больше нравится в юрте моего отца.

Марфа Алексеевна сделала вид, что не замечает, с какой холодностью отвечает татарин на ее вопросы.

— Этот зал построен французским архитектором, замечательным мастером. А картины на стенах — голландских, немецких и французских художников.

— Я вижу, как их ценят, — язвительно заметила Сирин.

— Конечно, это очень печально, если столь ценная вещь окажется повреждена, но в России есть художники, которые поправят дело. Так что когда князь Меншиков вернется в свой дворец, все будет как новенькое. Ну а если даже не удастся спасти картину — тоже не беда. У князя хватит денег купить себе десяток новых взамен. — Марфа Алексеевна сама не заметила, как принялась защищать привычный уклад жизни. Но при этом она не забывала внимательно присматриваться к собеседнику, ей казалось, что у нее получается пробить броню равнодушия юного татарина.

Бахадур указал на статуи в нишах:

— Многие картины очень хороши, но почему на них нарисованы голые люди? И эти истуканы тоже не одеты. Это же бесстыдство!

Марфа Алексеевна улыбнулась:

— Мне тоже не все здесь приятно видеть. Но Господь Бог создал человека таким, а потому нет ничего плохого, если Он вложил в художника дар запечатлеть красоту и привлекательность человеческого тела.

Сирин твердо знала, что изображение голого человека гневит Аллаха, но здешние люди, очевидно, не знали настоящего закона. Спорить ей сейчас не хотелось.

— Такие картины следовало бы рассматривать в одиночестве. Зачем показывать их другим людям?

Марфа Алексеевна ласково похлопала Бахадура по руке:

— Полностью согласна, сынок. Но батюшка царь хочет растормошить наш народ, а для этого надо разрушить старинные устои, потихоньку этого не сделать.

— Быть бы ему повнимательней! А то ведь можно разрушить так, что все рухнет! — На минуту Сирин позабыла, что царь сидит рядом с ней, и заговорила чересчур горячо.

Петр Алексеевич раздраженно фыркнул и смерил нахала строгим взглядом, но потом вдруг жестко усмехнулся:

— Я разрушу эти ветхие устои и построю Русь заново! — Его тон не терпел возражений.

Сирин искала взглядом царевича. Тот занял место рядом с Ваниными драгунами и теперь сидел там надутый и обиженный, вцепившись в край одежд духовного отца. Игнатьев сидел прямо, время от времени осенял себя крестом, словно желая защититься от нечистого, и тихо шептал молитву.

Царь махнул рукой в его сторону:

— Вот это и есть та старая Русь, которую я хочу разрушить, у меня кровь закипает в жилах от мысли, что мой сын слушает больше попов, нежели меня. Стоило бы взять этого попа, посадить на корабль, отвезти подальше от берега и сбросить в воду. Если он дойдет до берега по воде, как Христос на Генисаретском озере, то я, пожалуй, признаю, что старая Русь могущественнее, и сам склоню перед ним голову.

Царевич выглядел так, словно искал надежное укрытие, где отец не нашел бы его, а Игнатьев уставился на дверь, бледный как мел. Казалось, он опасался, как бы царь не принялся воплощать свои мысли в жизнь прямо сейчас. Поглядев на их перепуганные лица, Петр раскатисто захохотал, засмеялись и многие из гостей, на тех же, кто молчал, царь бросал сердитые взгляды. Сирин поняла, что царь разочаровался в сыне и надеется, что Екатерина родит ему нового наследника. Ей стало жаль царевича.

Не так-то легко, наверное, быть сыном нелюбимой жены и все время разрываться между любовью к матери и долгом перед отцом.

Царь встал и приказал налить. К ужасу Сирин, бутыль с водой рядом с ней опустела, и Петр сам налил ей из другой бутылки. Она с натянутой улыбкой слушала тост, думая о том, что теперь уж точно придется пить проклятый напиток. Но Марфа Алексеевна, заметив, что произошло, быстро пододвинула Сирин свой бокал.

— Пей, сынок, не бойся, — прошептала она Бахадуру и с тихим стоном, будто от боли, выпила водку, налитую царем.

Сирин послушалась и обнаружила, что ее соседка тоже пила воду.

— Надеюсь, это последний бокал, который налил тебе царь, — выдохнула она, затем взяла пустую бутылку и заторопилась из комнаты.

Царь рассерженно глянул ей вслед:

— Почему она пошла сама? У меня достаточно слуг.

Екатерина, улыбнувшись, взяла его за руку:

— За этой водкой Марфе лучше сходить самой. Ты же знаешь, у нее желудочная болезнь, и она переносит только ту водку, что сама настаивает.

Петр кивнул:

— Но уж наш юный татарский герой, думается, во время нынешнего приключения доказал, что у него достаточно крепкий желудок.

— Но все равно ему водка Марфы Алексеевны будет полезней твоей, он так еще юн и не привык пить много. Так-то ты хочешь отплатить ему за спасение жизни — чтобы завтра мальчик проснулся в собственной рвоте?

Голос Екатерины звучал мягко, но была в нем какая-то почти магическая власть.

Царь с любовью посмотрел на нее и рассмеялся:

— Ну ты и баба, Катенька! Ничего, нынче ночью я тебя так вздую — на весь Петербург кричать будешь!

— Ну, только если твоей специальной дубинкой! — Екатерина наклонилась вперед так, чтобы ее декольте оказалось у царя прямо перед глазами. Петр ухмыльнулся и жадно запустил туда руку.

— Черт меня возьми, я бы начал прямо сейчас! Эй, веселитесь дальше без нас! Мы с Катенькой кое-что задумали. Надеюсь, Меншиков успел закончить отделку спальни, иначе придется выгнать служанок из их чулана. — Он вскочил, схватил хихикающую Екатерину за руку и потащил прочь.

— Да, наш царь, он такой! Если уж ему приспичило, он времени не теряет, — усмехнулся князь Апраксин с пьяной откровенностью. Как и государь, выпить он любил, но был далеко не так стоек. Губернатор уже с трудом держался на стуле, но упорно пытался нашарить бокал с вином. Руки его уже не слушались, бокал опрокинулся, вино разлилось по столу. Апраксин огорченно уставился на темно-красную лужу: