Глядя на нее, Тарлов, видимо, передумал. Он натянул одежду и подозвал к себе Ваню.

— Бахадур прав. Пора поесть — уже поздно, и кто знает, будет ли еда горячей, когда мы вернемся.

— Как скажете, капитан, — отозвался Ваня, не скрывая разочарования, без доброй баньки с вениками какой отдых после дороги? Но приказ Тарлова был законом. Недовольный, Ваня покрикивал на заложников, подгоняя их одеваться быстрее.

3

Из тех ужасов, которые Сирин и прочие пленники воображали себе по дороге, пока не сбылось ничего. Их запирали в помещении, где стояли кровати, выпускали на воздух дважды в день, чтобы размять ноги во дворике. К радости Сирин, в течение этих двух часов им разрешалось пользоваться солдатским отхожим местом. В родной степи ветер сразу же развеивал мерзкие запахи, здесь же приходилось задерживать дыхание, а глаза начинали слезиться, и все же это было лучше и безопаснее, чем поганая кадка в их первой тюрьме. Все же Сирин приходилось быть осторожной — дверь имелась только в нужнике для офицеров, от этого там стоял еще более едкий запах. Сирин казалось, что это наказание, посланное ей Аллахом за то, что она дерзко выдает себя за мужчину.

Долгое скучное ожидание, полная неизвестность и страх за свою участь туманили разум, и все же заложники оставались на удивление спокойными, существуя словно в полусне. Даже Ильгур, вспыхивавший раньше из-за любой жужжащей мухи, ограничивался руганью. Сирин не могла не радоваться этому — без оружия ей трудно было бы противостоять ему в случае чего. Большую часть времени она сидела в углу и рассказывала сказки и степные легенды маленькому Остапу, мальчик боялся еще больше, чем она сама, и эти рассказы хоть немного успокаивали его. Для самой же Сирин они были тяжким испытанием — легенды будили воспоминания о доме, о родной степи, хотелось прыгнуть на коня и скакать, мчаться в бескрайнюю даль. Несколько раз она просила у караульных позволения пойти посмотреть на Златогривого, но солдаты, казалось, воспринимали пленников как скот и на просьбы не реагировали. Когда же Сирин попыталась ускользнуть от них, чтобы пробраться в конюшню, один из караульных ударил ее по спине прикладом и толкнул назад, к остальным. С каждым днем таяла решимость Сирин сдерживать себя и вернуть доверие Тарлова. Однако возможности выплеснуть на него свой гнев тоже не представлялось — капитан как сквозь землю провалился; дни шли за днями, а он все не появлялся.

Разумеется, Тарлов помнил о заложниках, которые официально до сих пор находились на его попечении. А уж лицо Бахадура появлялось в его мыслях чаще, чем он сам того желал. Однако приказ посадить их под замок был отдан сверху, и не выполнить его капитан права не имел. Иных приказов не поступало, и Тарлову оставалось только ждать, скучать и следить, чтобы его драгуны не выходили из рамок дозволенного. К счастью, особых хлопот пленники не доставляли. Мысли Тарлова занимало письмо, которое передал Яковлев для майора Лопухина, которое все еще валялось в сумке. Порой ему нестерпимо хотелось сорвать печать и удостовериться, содержатся ли там сведения о заговоре. Если готовится измена, он должен сообщить об этом кому-то из приближенных царя, но кому? В Москве у него не было ни одного человека, которому можно было бы полностью довериться, зная, что он верен царю и никому более. Если же письмо окажется невинным дружеским посланием, хлопот все равно не избежать — майор заметит, что письмо вскрывали, а это несмываемое пятно на чести офицера. Был и простейший выход — преодолеть любопытство и передать письмо адресату. Не мог же Сергей выдвинуть обвинение против Яковлева на основании лишь подозрений и смутных догадок.

Жизнь простого человека стоит недорого, и капитан не простил бы себе, если бы Яковлев, Лопухин, а возможно, и другие люди испытали всю тяжесть царского гнева лишь оттого, что правление царевича служило бы к их выгоде.

На четвертый день пребывания в Москве Тарлов принял решение. Надев новый мундир, он отправился на поиски майора Лопухина. Это показалось ему вернее, чем оставаться в казарме, терзая себя нерешительностью. Если содержание письма безобидно, он не уронит своего достоинства в глазах майора, если же речь действительно идет о заговоре — помоги ему бог раскрыть его и доказать свою преданность царю.

Майор Лопухин размещался со своими гвардейцами в старейшей части Кремля, неподалеку от храма Покрова, или собора Василия Блаженного, как называли его в народе. Когда Сергей постучал в дверь, колокола как раз звонили к обедне. Поначалу за дверью не было слышно ни звука — Тарлов даже начал думать, что из-за колокольного звона стук его остался незамеченным. Он хотел уже постучать вновь, но тут дверь приоткрылась и показался слуга:

— Кому угодно беспокоить господина майора? — В голосе его слышалась тревога. Сергея это насторожило.

— Передай майору, его хочет видеть капитан Сергей Васильевич Тарлов, — ответил он, весь подбираясь.

Слуга исчез, но через некоторое время его лохматая голова снова выглянула:

— Григорий Иванович просят войти.

Тарлов прошел через темные сени в комнату — там, впрочем, было немногим светлее. Но слуге это, видимо, ничуть не мешало, он ловко нашарил в полумраке бутылку водки, наполнил рюмку и протянул Сергею:

— Господин майор угощают!

Водка была крепче и пилась легче, чем любая, что Сергею доводилось пробовать, он даже крякнул от удовольствия. Слуга кивнул — очевидно, слышать похвалу в адрес напитка ему было не впервой.

— Водка из запасов царевича. Одно из немногих преимуществ быть с ним в родстве.

Сергей не заметил, как майор Лопухин подошел к нему со спины. Тотчас слуга зажег лампу и повесил ее на крюк, что позволило Тарлову разглядеть хозяина. Долговязый и сухопарый, с жидкими волосами и резкими чертами лица, серые глаза казались ледяными.

Тарлову он сразу показался весьма несимпатичным, как и Яковлев в Уфе; пришлось сделать над собой усилие, чтобы изобразить на лице приветливую улыбку:

— Рад познакомиться с вами, Григорий Иванович.

— Мне доложили, что вам угодно меня видеть. Любопытно бы знать — зачем. Павел, налей! — обратился он к слуге, который тут же повиновался.

Сергею пришлось выпить еще рюмку и почти сразу же следующую — майор, шумно дохнув, промолвил без улыбки: «На одной ноге стоять — свалишься».

— Третью, боюсь, мне уже не осилить! — попытался было возразить Сергей.

Майор, видимо, решил не отставать от гостя и выпил в одиночестве.

— Прошу прощения, Сергей Васильевич, что вас не дождался, — люблю пить на равных. Дальше можем снова выпить вместе.

«Господи, по-моему, и так уж достаточно. Я же свалюсь еще прежде, чем успею отдать письмо», — подумал Сергей.

Внезапно Лопухин улыбнулся ему и взял за плечо:

— Впрочем, не лучше ли выпить в кругу надежных друзей?

Он почти втолкнул Сергея в соседнюю комнату, гораздо большую, освещенную множеством ламп.

Вокруг стола, словно собравшись на военный совет, сидело около полудюжины офицеров. Лопухин начал поочередно представлять их, но Сергей уже разглядел знакомое лицо — Кирилин. Тарлов был немало удивлен — по всем его расчетам, Кирилин должен был быть еще в пути. Понял он и то, зачем Лопухин привел его сюда — ему требовались свидетели, которые в случае чего смогут показать против Сергея. Если заговор против царя действительно существует, все эти люди без зазрения совести удостоверят его причастность.

Сергей подумал, что следовало не пить с хозяином, а сразу отдать Лопухину письмо и покинуть квартиру, хотя это и было бы вопиющим нарушением всяких законов вежливости. Сейчас же надо было решать, как выпутаться из этой западни.

— Докладываю, Григорий Иванович, что сибирские заложники доставлены в Москву в целости и сохранности.

На лице Лопухина прочиталось, что он ожидал совсем других слов. Он вопрошающе глянул на Сергея, нахмурив брови:

— Это мне уже известно.

— Буду рад получить дальнейшие указания, желаю поскорее окончить данное мне поручение и вернуться в полк, — без запинки продолжал Сергей.