В наши намерения не входит подробное изложение послевоенной истории Украины. Если коротко, то были в ней периоды, когда слегка отпускали поводья, коими помыкали украинскими национальными чувствами, бывали и другие времена – времена более жестоких мер. Но идея независимой украинской государственности или свободного развития украинской культуры, неподконтрольной Москве, всегда оставались под запретом.
Обращаясь к сегодняшнему дню, начнем с возникновения более сильного, чем когда-либо в прошлом, украинского национально-культурного движения в 60-х годах.
Оно заявило о себе как в самиздате (по украински – самвидав), так и в официально опубликованных произведениях. В одном 1966 году прошло минимум 20 процессов над авторами самиздата, получивших сроки до 15 лет за эссе или антологию стихов.[16] Примером же официальной публикации в национальном духе может служить роман О.Гончара «Собор», где герои пытаются спасти от разрушения здание собора, напоминая, что даже Махно или нацисты не покушались на него.
В это же время Иван Дзюба, автор большого эссе, выступил с протестом против арестов деятелей культуры и заявил, что нынешний «интернационализм» мало чем отличается от русификации царских времен.
Последовали экстраординарные события: на защиту Дзюбы выступил первый секретарь ЦК Украины Петр Шелест, сам тоже писавший в националистическом тоне (так, во всяком случае, воспринимали его тексты и националисты и коммунисты ортодоксы). Например, в разрез с традиционным в советской историографии направлением, он отрицательно описал покорение Украины войсками Екатерины Великой.
Примечательно, что украинский лидер понимал: подобная позиция принесет ему политические дивиденды даже внутри самой партии. Когда в 1973 году его сместили, пришлось провести массовую чистку его сторонников, и в одной только Высшей партийной школе при ЦК КПУ было уволено 34 инструктора и даже сам директор школы. Уволили четвертую часть всех секретарей по пропаганде – на всех уровнях. Запретили книги почти сотни авторов, провели чистку в НИИ с последующим увольнением сотрудников – пачками! Во Львовском университете уволили 20 преподавателей и профессоров, исключили десятки студентов. В Киевском университете тоже прошли увольнения. Множество известных интеллектуалов в последующие два года были отправлены в лагеря или тюремные психиатрические больницы. Полагают, что в общем итоге были арестованы тысячи людей.
При этом обнаружилось, что даже в официальных партийных и академических кругах попытка украинизации в духе 20-х годов нашла отклик и открытую поддержку, на что рассчитывал Дзюба (сам Дзюба позднее, после сильного давления, отрекся от своей прежней позиции).
В следующем десятилетии официальная политика сводилась к нападкам на «злостного врага украинского народа, украинский национализм», как это формулировал теперь нынешний первый секретарь ЦК Украины Щербицкий. Все доходящие до нас сообщения свидетельствуют, что свободное выражение национальных чувств осталось неутоленным. В 1976 году в Киеве была образована «Группа по контролю за выполнением Хельсинкских соглашений», которая была разогнана к 1978 году, а ее члены получили сроки от десяти до пятнадцати лет тюремного заключения. С этого времени преследованию подвергалось много других групп и отдельных людей. Следует подчеркнуть, что и в рабочих беспорядках на Украине в 70-х годах часто присутствовал национальный компонент, например, в трехдневных волнениях в Днепропетровске в мае 1972 года. Именно на Украине возникло ядро первого «свободного профсоюза», хотя и недолго просуществовавшего.
В целом нет сомнений в том, что проблемы, поднятые диссидентами-националистами, как сказал один украинский писатель, «все еще стоят первыми на повестке дня».
Не нам предсказывать развитие тамошних событий. Но при любом возможном кризисе в СССР украинское национальное самосознание, очевидно, станет жизненным фактором. Оно не было уничтожено сталинскими методами, его не обезоружила ни одна из последующих тактических, операций сталинских наследников и преемников.
Если же говорить о том, какие последствия имели события 1930–1933 гг. для советского сельского хозяйства, то сегодня элементарная неэффективность последнего является общеизвестной. Система колхозов не только не породила новых производительных сил и возможностей, не только не перегнала весь мир, а как раз наоборот, по статистике двадцать пять сельскохозяйственных рабочих в СССР производят столько же, сколько в США – четверо. И это происходит в последнее время, во всяком случае, не из-за недостатка финансовых вложений. Огромные суммы инвестировались в сельское хозяйство СССР, но результат оказался минимальным. Объясняется это недостатками самой системы.
В январе 1933 года Сталин доложил, что пятилетний план был выполнен за четыре года и три месяца с максимальными результатами. Это было совершенной ложью: основные задачи, даже для промышленности, не были достигнуты вовсе. Только на треть по чугуну, наполовину – по стали, на три пятых по производству электроэнергии. По товарам потребления: больше половины по хлопчатобумажным тканям, меньше одной трети по шерсти и чуть больше четверти по льняным тканям. В сельскохозяйственном производстве было еще хуже: только одна восьмая – по минеральным удобрениями менее одной трети – по тракторам.[17]
К началу 1935 года стала возможной отмена хлебных карточек, но сбалансировать спрос и потребление смогли только взвинчиванием цен, которые теперь стали гораздо выше существовавших при карточной системе, хотя и ниже цен на легальном и черном рынках. В конечном результате цены на предметы потребления с 1928 года возросли в десять раз, хотя фактически зарплата сельского труженика едва ли повысилась. Требуемая разница достигалась с помощью «налога с оборота».[18]
К концу 30-х годов средний советский гражданин жил хуже, чем до революции. Он ел то же количество хлеба, но меньше мяса, жиров и молочных продуктов. Он плохо одевался и имел худшие жилищные условия.[19] В работе Ленина «Развитие капитализма в России» было подсчитано, что средний сельскохозяйственный рабочий в достаточно характерном Саратовском округе потреблял в 90-е гг. 419,3 килограмма зерновых продуктов в год. В 1935 году официальный советский экономист Струмилин подсчитал, что средний советский гражданин потребляет за год 261,6 килограмма зерна…[20]
Что касается крестьянства, то жизнь на селе скатилась до беспрецедентного уровня нищеты. Реальная стоимость трудодня и в денежном выражении и в продуктах, получаемых на трудодни колхозниками, оставалась чрезвычайно низкой и абсолютно недостаточной для удовлетворения их самых минимальных нужд. В 1938 году они за счет трудодней удовлетворяли свои нужды в зерновых только на три четверти, меньше половины – в картофеле и поразительно мало во всех прочих продуктах. Оплата на трудодень колхозника сводилась в среднем к шести фунтам зерна, нескольким фунтам картофеля и овощей, небольшому количеству сена и денежной сумме, равной стоимости килограмма черного или полкилограмма белого хлеба.
Указ от 19 апреля 1938 года признал, что «в некоторых областях и республиках… есть колхозы, где в 1937 году вообще не платили на трудодни деньгами».[21] Ответственными, естественно, оказались «враги народа… которые с провокационными целями – повредить колхозам – намеренно создавали искусственное обесценивание стоимости колхозных капиталов и производственных расценок, а также срезали денежные суммы, распределяемые по трудодням». Указ устанавливал, что не меньше 60–70 процентов колхозного денежного дохода выделялось на оплату по трудодням, а капитальные расходы не должны превышать 10 процентов от общей суммы денежного дохода колхоза. Уже в декабре того же года этот указ аннулировали.