— Если бы у меня было другое положение, я, конечно, разрешил бы. Сейчас сложилась ситуация, в которой я ничего сделать не могу, — оправдывался он.

Отказ нас окончательно обескуражил. Кроме как самому Брежневу, звонить больше было некому.

Крайне неохотно я взялся за это дело. Но другого пути не видел.

Оказалось, что с 1968 года, когда я последний раз общался с секретариатом Генерального секретаря, все телефоны поменялись. Поиски номера телефона заняли почти месяц. Дозвонившись в секретариат, я изложил свое дело. Мне посоветовали обратиться к помощнику Леонида Ильича — Георгию Эммануиловичу Цуканову и дали номер его телефона. Опять последовали многократные безуспешные попытки. Не помню, на какой раз мне повезло и я наконец услышал в трубке барственный голос:

— Я вас слушаю…

— Товарищ Цуканов, здравствуйте, — заволновался я. — Вас беспокоит Хрущев Сергей Никитич по вопросу сооружения памятника моему отцу. Все дело застопорилось. Уже год мы бьемся и ничего решить не можем. Осталась одна надежда — на помощь Леонида Ильича.

— Я не понимаю, зачем вы звоните мне? Этим занимается Управление делами Совмина. Звоните туда. — Голос звучал крайне недовольно.

— Я год пытаюсь решить этот вопрос с ними, но никакого толку добиться не могу. Только поэтому я решил обратиться к вам, — заторопился я, понимая, что дело мое лопнуло.

— Вы думаете, у нас нет более важных вопросов? Этим делом мы не занимаемся и заниматься не будем.

— Но кто же может мне помочь?…

В трубке послышались гудки отбоя…

Теперь стало окончательно непонятно, что делать дальше. Обращаться выше? Выше оставался только Господь Бог…

Кончался март 1974 года.

Мне очень не хотелось втягивать в эти хлопоты маму. Не хватало ей на старости лет выслушивать грубые ответы. Но другого выхода не оставалось. Я вкратце рассказал ей о сложившейся ситуации. Она выслушала меня на удивление спокойно.

— Я давно говорила тебе, что пора мне вмешаться. Хорошо, я позвоню Косыгину.

Я не очень верил в положительный результат, слишком много разочарований пришлось испытать на этом пути. Косыгина долго добиваться не пришлось. Узнав, кто звонит, секретарь сказал, что Алексей Николаевич занят, спросил номер телефона и пообещал соединить при первой возможности. Через полчаса раздался звонок.

— Нина Петровна? Говорит секретарь Косыгина. Соединяю вас с Алексеем Николаевичем…

Косыгин был так же внимателен, как и десятилетие назад. Осведомился о здоровье, посетовал на годы.

— Я вас слушаю, Нина Петровна, что случилось? — перешел он к делу. Мама коротко рассказала о наших бедах. Косыгин, не перебивая, слушал.

— А вам самой этот проект нравится? — задал он единственный вопрос.

— Да, нравится, иначе бы я не звонила.

— Хорошо. Я поручу с этим разобраться. Ваши телефоны мы знаем. Вам позвонят.

Он любезно попрощался.

Мама позвонила мне на работу и рассказала о состоявшемся разговоре. Окрыленный, я решил немедленно ехать к Неизвестному с радостной вестью. Однако как только положил трубку, раздался новый звонок. Меня разыскал заместитель начальника хозяйственного управления Совмина и попросил срочно доставить рисунок памятника для доклада Косыгину. Машина завертелась.

Через день цветной рисунок лежал в хозяйственном управлении на столе у начальника Леонтьева. Он его долго рассматривал, вертел так и этак, потом сказал:

— Товарищ Посохин представил нам свой вариант надгробия — бюст на стеле по аналогии с памятниками у Кремлевской стены. Мы доложим все-таки оба варианта.

Он показал мне небольшой листок из блокнота с небрежным наброском тушью схемы стелы с бюстом. Я начал возражать, привел все свои аргументы. Они не подействовали.

— Ну что же, посмотрим. Доложим оба варианта и сообщим вам результат, — подвел итог Леонтьев.

Началось томительное ожидание. Прошла неделя. Тишина. Я не выдержал, позвонил в хозяйственное управление.

— Алексей Николаевич еще ничего не смотрел. Как только доложим, мы вас известим, — ответили мне.

Опять ожидание. Прошла еще неделя.

Мне запомнился тот теплый солнечный апрельский день. Телефонный звонок застал меня на работе. Это был начальник отдела из хозяйственного управления, который занимался моим делом.

— Алексей Николаевич рассмотрел проекты. Мы бы просили вас подъехать.

— А что он сказал? — не удержался я.

— По телефону я сказать ничего не могу. Приезжайте.

Моя контора располагалась в районе Университета, между проспектами Ленинским и Вернадского, ближе к Ленинскому, и добраться в тот день на улицу Разина (Варварка) оказалось необычно сложно. Кого-то в очередной раз встречали, и в ожидании торжественного кортежа Ленинский проспект уже начали перекрывать. Пришлось пробираться закоулками. Наконец я доехал и буквально вбежал в ставший мне уже знакомым кабинет начальника отдела хозяйственного управления…

— Поздравляю вас! — встретил меня его хозяин. — Пойдемте к товарищу Леонтьеву. Он ждет.

Леонтьев рассказал подробности доклада у Косыгина:

— Алексей Николаевич рассмотрел проект и дал команду о сооружении памятника. Он считает: если семья одобрила его, то незачем Управлению делами или еще кому-то вмешиваться. Мы уже позвонили товарищу Посохину. Созвонитесь с ним, он даст все нужные распоряжения. Будут заминки или понадобится помощь — не стесняйтесь, звоните. Поможем.

— Нужно написать письмо в Министерство культуры РСФСР о выделении бронзы, — вспомнил я.

— Сделаем немедленно. Скажите только, какая должна быть форма письма.

— Еще надо дать указание заводу, — лихорадочно перебирал я в уме наши проблемы.

— Дадим сегодня же.

Было видно, что Леонтьев рад такому исходу дела. Источник наших неприятностей находился в другом месте.

Вернувшись на работу, я первым делом набрал телефон Посохина. Секретарша, все последние месяцы не знавшая, как от меня отделаться, на сей раз обрадовалась мне как родному:

— Как чудесно, Сергей Никитич, что вы позвонили! Михаил Васильевич вас разыскивает, каждые пять минут спрашивает. Мы никак не можем до вас дозвониться! Сейчас я вас соединю. На всякий случай позвольте записать номер вашего телефона.

Посохин был сама доброжелательность:

— Здравствуйте, Сергей Никитич! Я все уже знаю. Поздравляю вас! Мне звонили из Совета Министров. Мы немедленно утвердим ваш проект!

— Когда собирается совет?

— Что вы! Никакого совета не нужно. Сегодня же поставим печать. Когда вы можете приехать?

— Сейчас. Синьки со мной.

— А нельзя ли поставить печать на тот рисунок, который был у Алексея Николаевича? — замялся Посохин.

Меня стал разбирать смех.

— Нельзя, — строго ответил я, — нужно иметь несколько экземпляров: вам, Художественному фонду, заводу, мне. Никак нельзя. Тем более что на рисунке не проставлены размеры, а на синьках они есть. Опять возникнут недоразумения, какая должна быть высота — два тридцать или два десять.

Посохин минуту помолчал.

— Ну приезжайте, я жду…

В приемной у Посохина было многолюдно. Присутствующие кинулись ко мне с поздравлениями. Многие и раньше сочувствовали мне, памятник им нравился. Теперь же им восхищались все поголовно. Я двинулся было к двери кабинета Посохина, но секретарша вежливо, но решительно остановила меня.

— Сергей Никитич, вам нужно пройти к начальнику отдела, — она назвала фамилию, — он все подпишет.

— А разве… не Михаил Васильевич? — искренне удивился я. — Мы только что с ним разговаривали.

— Нет, нет. Он уже дал все команды, — оттесняла она меня от двери. Видно, Посохин, покуда я ехал, передумал и свою подпись решил не ставить.

На всякий случай.

И вот у меня в руках синьки с долгожданной печатью ГлавАПУ, штампом «Утверждаю» и подписью. Я позвонил Неизвестному. Радость его не знала границ.

— Приезжай немедленно. Расскажи все в деталях, — потребовал он.

Когда я закончил рассказ, на душе было ощущение праздника. Эрнст Иосифович довольно улыбался.