«Ничего не поделаешь, приходится рисковать, — повторял отец, — хороший урожай, даже не каждый год, все равно делает целину привлекательной. Канада тоже лежит в поясе риска и очень даже в нем процветает».
В связи с целиной отец перечитал все, что ему достали о зерновом хозяйстве канадского пшеничного пояса. Канадский пример служил ему серьезным аргументом в спорах с противниками целины.
Отец считал, правильнее сказать, так ему разъяснили московские ученые-аграрии, что без удобрений целина продержится лет пять-семь, потом почва истощится, урожаи упадут, и придется ее, так же, как и старопахотные земли в Европейской части страны, удобрять. Но — на пять-семь лет страна не только получит передышку, но и подсоберет ресурсы, нужные для производства удобрений.
Я запомнил аргументы отца очень хорошо, говорил он о целине не только в ЦК, но и дома, не с нами, а со своими гостями-собеседниками, но в нашем присутствии.
Взор отца устремился на восток сразу после сентябрьского Пленума. Он, пользуясь тем, что партийные руководители сибирских районов и Казахстана еще не разъехались из Москвы, решил с ними посоветоваться. Сколько там пустующих земель, отец точно не представлял, сам он в Сибири и Казахстане пока еще не побывал, а предоставленные ему московскими учеными цифры противоречили друг другу. Начал он с величественного (по словам Наталии Сац) секретаря ЦК Казахстана Жумабая Шаяхметова. В кресло секретаря ЦК Шаяхметов пересел в 1938 году, до того он работал в ведомстве Ежова, в наркомате внутренних дел. Это и естественно, Казахстан тогда тифозной сыпью испестрили лагеря, между ними, там, где энкавэдэшники еще не успели нагородить колючую проволоку, местные пастухи-казахи гоняли по степи отары овец. И вот теперь, видевший все и всех Шаяхметов, сидел в кабинете отца на Старой площади и размышлял, как ему себя вести. Распахивать пастбища ему совсем не хотелось, на них паслись овечьи отары его предков, переселившиеся в Казахские степи с Алтайских гор еще в VIII веке. Он понимал, что сами казахи этим заниматься не станут — не умеют и не любят они копаться в земле. На их земли придут русские, украинцы и кого там еще решат в Кремле переселить в его Казахстан. Вековым кочевьям казахов наступит конец, а вместе с тем наступит конец и его власти, власти Жумабая Шаяхметова. Его кресло займет умеющий возделывать пшеницу русский или украинец. Сидя напротив Хрущева, Шаяхметов привычно хитрил, прикидывал, как бы изловчиться провести Хрущева и при этом не оступиться самому.
Отец начал разговор с того, что Казахстана он совсем не знает, надеется на помощь собеседника. Шаяхметов пошел ва-банк, объяснил, что, к сожалению, все, что возможно, в республике уже давно распахали, больше пригодных к земледелию площадей нет, одни солончаки. Шаяхметов понимал, что отец — не простачок и цифру в 6 миллионов гектаров взял не с потолка, и решил торговаться, как всегда торговались его предки с пришельцами из Европы. Он задумался, пожевал губами, как бы что-то прикидывая, уступил: можно, если постараться, наскрести два-три миллиона гектаров, но о шести и речи не может быть. Ответ Шаяхметова огорчил отца, но не обескуражил. Он уже понял, что гость хитрит и откровенного, государственного разговора не получится.
Отец зашел с другой стороны, начал вызывать поодиночке секретарей казахстанских обкомов, дотошно выспрашивать их о возможностях каждой области. Конечно, секретари прослышали о беседе отца с Шаяхметовым, знали и о его позиции, но решили, видимо, Жумабая «топить». Они без колебаний называли отцу сотни тысяч, даже миллионы гектаров земель, пригодных к распашке в их областях.
Рассчитанные московскими аграриями 6 миллионов гектаров набрались без труда. Одновременно определилась судьба Шаяхметова — с началом распашки целинных земель ему в секретарях ЦК больше не усидеть.
Проблема Шаяхметова разрешилась сравнительно легко, из первых секретарей ЦК Компартии Казахстана его в феврале 1954 года убрали, перевели секретарем Южно-Казахстанского обкома партии. Воспитанный в нравах сталинских чисток 1930-х годов, он ожидал расправы, не сомневался — новое назначение только ширма, за ним неумолимо последует арест. Так происходило на его памяти всегда.
Ареста не последовало, Шаяхметов, насколько я знаю, первым в послесталинские времена не поплатился жизнью за свои убеждения, за противопоставление своего мнения мнению Москвы. Его не объявили националистом, не приклеили еще какой-то привычный в те времена политический ярлык. Отец отозвался о нем критически, но ни в чем не обвинил, сказал, что «товарищ Шаяхметов, честный человек, но для такой большой республики, как Казахстан, слаб».
В 1955 году Шаяхметова отправят на пенсию. Он проживет еще одиннадцать лет и умрет своей смертью. На место Шаяхметова, как он и предполагал, прислали варяга. Первым секретарем стал белорус с украинской фамилией Пономаренко, а вторым «украинец» с русской фамилией — Брежнев.
Но я немного забежал вперед. 13 января 1954 года записку отца рассматривали на Президиуме ЦК. Присутствовавшие отнеслись по-разному. Маленков с готовностью высказался «за». А вот Молотов посчитал распашку земель на востоке страны ошибочной и идеологически неверной. По его мнению — это тупиковый, экстенсивный путь развития земледелия. Следует, как учил Сталин, повышать интенсивность сельского хозяйства, увеличивать урожайность на имеющихся площадях, поддержать Нечерноземье, российскую глубинку, а не шарахаться бог весть куда.
Вот только как повысить урожайность не в далеком будущем, а немедленно, Молотов не сказал. Он говорил об удобрениях, которых нет, и в скором будущем их появление не предвидится. Появятся они, в лучшем случае, через десять лет. И строительство заводов для их производства обойдется дороже распашки целинных земель. Одних удобрений тоже недостаточно, интенсивное сельское хозяйство требует более высокой культуры земледелия, постоянной обработки посевов, безостановочной борьбы с сорняками. В странах с интенсивным ведением сельского хозяйства кукуруза дает такие урожаи, что никого не приходится уговаривать ее возделывать, а у нас, сами понимаете, распахал, посеял, а дальше вся надежда на Бога. Но Молотова это мало интересовало — главное, Сталин был против, а он привык Сталину верить.
Остальных членов Президиума ЦК целина особенно не задевала, и они охотно поддержали отца.
Для распашки и освоения 13 миллионов гектаров требовались люди, очень много людей, которые бы согласились поехать в Сибирь не на сезон, а обосноваться на новых землях навсегда. Осваивать целину в 1954 году по Столыпину не получалось, в отличие от начала ХХ века, лишних рук в деревне не осталось. Приходилось искать трудовые ресурсы в других местах.
Отец предложил кликнуть клич, призвать на подвиг освоения целинных земель молодежь, солдат, демобилизующихся из армии — где начали сокращение личного состава. Одновременно решили бросить туда всю производимую технику.
Споры о целесообразности распашки целинных земель не утихли и спустя полвека. Снова и снова поднимается проблема обезлюдения деревень, особенно на северо-западе, с его малоурожайными, подзолистыми почвами. Правда, удобрений в XXI веке производится в избытке, но их оказалось недостаточно, чтобы остановить деградацию «неперспективных» сел. Кто только не говорит о горькой судьбе, о вымирании исконно российских деревень. Снова обсуждают, где взять громадные капиталовложения, необходимые для их «подъема», капиталовложения, которых нет, как их не было и пятьдесят лет тому назад.
Мне этот спор кажется беспочвенным. Перетекание сельского населения из малоплодородных районов в более плодородные так же естественно, как и необратимо. Вся история человечества — один огромный пример поиска людьми лучших земель, лучшей жизни. Все те полвека, что россияне спорили о путях спасения российской деревни (как будто Сибирь — не Россия), нас кормила заграница, в значительной мере США и Канада. Кормила за счет ими освоенных собственных целинных земель, канзасских и айовских, распаханных в середине ХIХ века западных прерий.