Подмена мотива постановки ракет на Кубе с защиты острова от агрессии с континента на гипотетический ядерный баланс — важнейший компонент мифотворчества. Без него вся конструкция разваливается. Ведь, если Хрущев забрал свои ракеты с Кубы в ответ на обязательство США оставить Кастро в покое, то он пусть и не победил, но своего добился. Другое дело, если речь идет о ракетном «паритете», тут Советы «проигрывали» вчистую. Вот такая нехитрая механика.
Не стану больше дискутировать о деталях. Подробно историю кризиса я изложил в «Рождении сверхдержавы».
Не пытаюсь оспорить и право американцев на миф. Это невозможно, ибо миф, как я уже писал, отражение духовного состояния нации. Здоровое самоощущение требует безусловной победы над недругами уже потому, что здоровая нация, в ее собственном понимании, несет в мир правду и справедливость. В этом лейтмотив всех американских фильмов, а он тоже отражение здорового духа здоровой нации. Таков закон общественной природы.
В период расцвета Россия, так же, как и Америка, не позволяла себе усомниться в собственном предназначении. Вспомним хотя бы 1812 год, Бородино. «Скажи-ка, дядя, ведь недаром?…» Я, школьник, учил это стихотворение наизусть и вслед за корнетом Михаилом Лермонтовым не мог понять, в чем заключается победа в Бородинском сражении? Российские потери там больше французских, русские войска отступили в Москву, потом и вовсе сдали ее Наполеону. Наполеон обосновался в Кремле. Да, в итоге войну мы выиграли, Наполеон позорно бежал, русские казаки в 1814 году прогарцевали по Елисейским полям в Париже. Но при чем тут Бородино? Только с возрастом я осознал: Бородинская битва — единственное крупное сражение в русском походе Наполеона. До того мы проиграли Аустерлиц и множество других битв. Не могли же мы проиграть и тут, к тому же на собственной территории! Здоровый дух нации требовал победы. Так возник в российской истории миф о победе в 1812 году при Бородино. Так же возник и американский миф о победе в 1962 году в Карибском кризисе, главном событии американской версии истории холодной войны.
Советской же «мифической» версии Карибского кризиса не возникло по двум причинам. В 1964 году Брежнев запретил упоминать о Хрущеве, и положительно, и отрицательно, его исключили из российской истории вместе с самой историей. Как можно говорить о Карибском кризисе без Хрущева? И о кризисе тоже «забыли». Это первое. Второе: начавшееся с 1970-х ослабление российского национального духа в первую очередь проявилось в поведении лидеров дряхлеющей сверхдержавы, они теперь не требовали, они просили. Началось все с Брежнева. Знакомые дипломаты мне рассказывали, как на встрече во Владивостоке Леонид Ильич спросил президента США Джеральда Форда, считает ли тот СССР равным США? Форд кратко и без раздумий ответил: «Нет». Говорят, Брежнев страшно расстроился. Хрущеву бы и в голову не пришло задавать такой вопрос ни Эйзенхауэру, ни Кеннеди, так же, как не стали бы спрашивать Петр Великий шведского короля Карла Двенадцатого или Александр Первый — Наполеона. Силу признают реальной силой, только ощутив ее на себе или представив, каковы эти ощущения. Наверное, со встречи с Фордом и началось скольжение Советского Союза от сверхдержавности к ординарности.
О Карибском кризисе в Советском Союзе вспомнили лишь во времена Горбачева, и не мы сами, а по инициативе американцев. С середины 1970-х годов в США уже выписали основные контуры Карибского кризиса и приступили к детализации, выяснению всех его перипетий, буквально по минутам. Но как сделать это без участия россиян и кубинцев? На конференцию в США командировали к кризису абсолютно непричастных цековских пропагандистов-международников: Георгия Шахназарова, Федора Бурлацкого и историка-латиноамериканиста Серго Микояна, летавшего с отцом в ноябре 1962 года на несколько дней на Кубу. Они легко адаптировались к американской мифологии, и с их легкой руки она сегодня стала доминирующей и в России.
Военные и кое-кто из дипломатов, но особенно ветераны-участники операции «Анадырь», пытаются растолковать российскому обществу, что мы не проигравшая сторона. Бесполезно. Их никто не слушает и не желает слушать. Нации на определенном этапе своего развития испытывают мазохистское «наслаждение» от собственных унижений, реальных или, как в случае Карибского кризиса, мнимых.
Правда остается невостребованной. И останется невостребованной, если самосознание нации не переменится. Что же касается американского мифа, то его опровергать бесполезно, а главное, не нужно, в здоровом теле — здоровый дух. Дай-то бог и российской нации выздороветь.
«Остров литературных сокровищ»
В тот, 1962 год, а возможно и несколько ранее, сейчас уже точной даты не припомнить, я открыл для себя «Остров литературных сокровищ», узнал, что в издательстве «Иностранной литературы», 1963 году его переименуют в «Прогресс», печатают не только продающиеся в магазинах книги, но и такие, которые не купить нигде. В одинаково желтовато-беловатых бумажных обложках, с номером на каждом экземпляре, они рассылались «читателям» по специальным спискам. Началась такая практика давно, еще при Сталине, сохранилась она и при Хрущеве. Получал спецкниги, естественно, и отец, но раньше не привозил их домой, держал в своем кабинете в ЦК. Теперь он почему-то начал оставлять номерные книги на обеденном столе в столовой для семейного ознакомления. Я, сгорая от любопытства, старался первым завладеть ими. Правда, особой конкуренции я не испытывал, Аджубей получал в «Известиях» свой экземпляр, а сестры к книгам оставались равнодушными.
«Списочная» литература публиковалась обильно, но по большей части книги казались мне скучными — экономические и военные трактаты, справочники. Но кое-что я запомнил. Поразила меня книга одного из югославских руководителей, к тому времени уже бывшего, Милована Джиласа «Встречи со Сталиным». Такого Сталина, как его описывал Джилас, даже не отрицательного, но неприятно недальновидного, я и в 1962 году воспринимал через силу. Но самым интересным оказался двухтомник «Истории компартии Советского Союза» профессора Лондонской школы экономики Леонарда Шапиро. Мы все еще жили прошлым, измышленным Сталиным в «Кратком курсе истории ВКП(б)». Конечно, существовали и другие издания, возможно менее лживые, но учили и помнили мы «Краткий курс». Шапиро рассказывал о Плеханове и Ленине, о меньшевиках и большевиках, о Троцком и Сталине, о столкновениях идей и амбиций, не только победах, но и поражениях. История наша оказалась захватывающе интересной. Я перечитал книгу несколько раз и попросил у отца разрешения оставить ее себе. Он разрешил. Потом книга пропала, кто-то из моих друзей ее «зачитал».
Изданные еще в 1954 году мемуары Черчилля поразили меня не содержанием, а тяжеловесностью томов и нечитабельностью языка. По крайней мере, в переводе на русский. Я и половины не осилил. Бросил. Через четыре десятилетия снова попытался и снова бросил. За что только ему дали Нобелевскую премию по литературе?
Прочитал я тогда и «номерной» роман Эрнста Хемингуэя «По ком звонит колокол?» Его собирались напечатать у нас открыто, но стеной встали испанские коммунисты во главе с Долорес Ибаррури. Что-то им у автора не нравилось. Издатели схитрили, выпустили книгу «секретно» в надежде, что Хрущев ее прочитает и даст добро. Но отец отложил ее в сторону. Мне роман не то что не понравился, но впечатление произвел несравненно меньшее, чем «Старик и море» или «В снегах Килиманджаро». Не понял я, из-за чего вокруг него ломаются политические копья? Что в нем запретного? Наверное, ничего, потому что роман в скором времени издали и без вмешательства отца.
Хрущевская конституция
Реформа власти в стране не ограничилась введением производственных управлений вместо райкомов, разделением обкомов. Отец плотно занялся составлением новой Конституции. Она продолжала линию утвержденного XXII съездом партии Устава партии. В новой Конституции отец хотел законодательно закрепить введенные партийным Уставом новшества: ограничить сроки пребывания на высших должностях в правительстве, сделать выборы по-настоящему выборными, Советы Народных депутатов наделить не виртуальной, а реальной властью. Отец отдавал себе отчет, что здесь он наткнется на сопротивление еще большее, чем при обсуждении Устава, но иного пути продвижения для страны и себя он не видел.