Так в январе 1956 года Старос и Берг начали работать в КБ-2. (На самом деле организация поначалу называлась иначе, но я не хочу вдаваться в малозначительные детали.) Особо секретных работ им не поручали, все-таки американцы, хоть и наши. Лаборатории Староса (он там сразу стал главным) позволили заняться тем, что он сам посчитает нужным. Вот он и приступил к разработке того, что позднее стало называться микроэлектроникой. Этот термин впервые в мире ввел в обиход Филипп Георгиевич Старос. В 1958 году появились первые транзисторные микросборки (название тоже придумал Старос), а через год заработала первая бортовая микровычислительная машина УМ-1 для туполевских бомбардировщиков. О достигнутых результатах Старос регулярно докладывал на коллегии сначала Авиапрома, а затем Радиопрома, куда перевели КБ-2 после реорганизации министерств, но этим все и ограничивалось. «Нашим» не очень хотелось запускать «чужую» разработку в серию. Староса и Берга умело притормаживали и, по возможности, обворовывали. Идеи Староса и Берга пробивали себе дорогу, но под «отечественными» фамилиями.
По возвращении из Ленинграда в Москву, как только мы с отцом остались вдвоем, дело-то секретное, я рассказал ему о чудесах, увиденных в лаборатории Староса. Берг мне не запомнился.
— Микросборки Староса, — уговаривал я отца, — революция в электронике, равнозначная переходу от электронных ламп к транзисторам. Мы сейчас отстаем от США на пять-семь лет, а Старос дает шанс не просто сравняться с американцами, но и обойти их.
Отца я убедил. Собираясь в Ленинград, он решил заехать в КБ-2, послушать Староса. Не могу сказать, что упоминание отцом Староса обрадовало начальство. У них имелись свои планы, что показать главе правительства, на что его сориентировать, о чем попросить. А тут нежданно-негаданно вклинился Старос. Но отец настроился на Староса. Из двух часов, отведенных на посещение всего КБ-2, в лаборатории микроэлектроники он провел больше часа, выслушал подробный доклад о перспективах внедрения микросборок не только в ракетную и иную военную технику, но и в народное хозяйство, внимательно разглядывал УМ-2, новую модель авиационного вычислителя и его народнохозяйственную версию УМ-НХ.
Тогда же Старос подарил отцу миниатюрный микроприемничек. Его, наподобие слухового аппарата, можно засунуть прямо в ухо и слушать, правда, всего одну, ближайшую, радиостанцию. Чудо Староса не только ограничивалось приемом одной станции, но и постоянно похрипывало и потрескивало. Но это только начало! Отец оценил подарок по достоинству, нацепил его на ухо и не снимал, пока не покинул лабораторию, тем самым демонстрируя министрам Шокину и Калмыковым и секретарю Ленинградского обкома Толстикову полную поддержку Староса. Отец привез приемничек в Москву, с гордостью позволял гостям его примерить, но на прогулках слушал свой, более привычный и более габаритный японский транзистор. Приемничек Староса в серо-голубой картонной коробке с эмблемой КБ-2 на крышке сохранился у меня по сей день.
Но дело, конечно, не в приемничке и не в вычислительной машине с претенциозным названием «УМ», под которую отец распорядился подыскать хороший завод-производитель. Отец быстро ухватил идеи Староса, речь шла о новом направлении в развитии техники. Для его реализации требовалась соответствующая материальная база. Старос говорил о необходимости организации специального центра микроэлектроники, в котором бы под одной крышей сочетались исследования, конструкторские разработки и производство. Отец его поддержал и попросил Староса вместе с Калмыковым, Шокиным, строителями и теми, кто еще им понадобится, подготовить все необходимые материалы.
Через три месяца, в начале осени 1962 года, Хрущев подписал Постановление ЦК и Правительства о строительстве Центра микроэлектроники на северо-западе от Москвы, возле деревни Крюково. Ей предстояло преобразоваться в город-спутник Зеленоград. Города-спутники, разгружавшие столицу от перенаселения, — еще одна поддерживаемая отцом свежая идея. Каждому из них подбирали соответствующую специализацию. Зеленограду предстояло стать советской «силиконовой долиной».
Постановление предопределяло строительство целого комплекса, от сугубо теоретического Института физических проблем, через цепочку НИИ материалов, микроэлектроники и так далее до конструкторского бюро, опытного производства и даже серийного завода. При центре запланировали и учебное заведение — МИЭТ (Московский институт электронной техники). Центру микроэлектроники придавались филиалы в пяти крупных городах: в Киеве, Минске, Риге и еще где-то. Староса, прочили на должность руководителя Центра, а Берга — в главные инженеры. Подчинили все это хозяйство Государственному комитету по электронной технике, Шокину.
В самом комитете предпочли бы иметь во главе Центра кого-либо из «своих», но соваться с таким предложением к отцу никто не решился. Отец же справедливо считал, что возглавить новое дело должен автор всего замысла, ученый, а не чиновник-бюрократ, пусть и более искушенный в премудростях советских коридоров власти. На заседании Президиума ЦК 5 ноября 1962 года он, говоря о будущем Центре микроэлектроники, особо подчеркнул, что «надо сломить бурелом и расчистить дорогу новому, только тогда мы займем ведущие позиции в этом вопросе. Пока же есть “среднее звено”, которое ставит палки в колеса». Чтобы меньше ставили палки в колеса, отец предложил Старосу, как и другим, в кого он верил: Королеву, Челомею, Пустовойту, Янгелю, Семенову, Лукьяненко, Туполеву, Лаврентьеву, всех не перечислишь, если возникнет надобность, звонить напрямую. Он обязательно найдет время встретиться. Право «звонка» в обход бюрократической иерархии держало в узде чиновников и позволяло «хорошим людям» творить чудеса. Не сам звонок, а одна возможность звонка делала бюрократов очень осмотрительными, облегчала разрешение в обычных условиях неразрешимых проблем. Ну а если проблемы на самом деле становились неразрешимыми, то тогда — звонок, следом встреча с Хрущевым один на один, совещание в Совете Министров и какое-то, не обязательно положительное, решение.
В тех редких случаях, когда отец ошибался в выборе кандидата, как произошло с Лысенко, «прямая» схема оборачивалась крошащей все напропалую дубиной. Но я уже достаточно писал о Лысенко. Слава богу, что он оказался исключением в общем списке.
Я не назвал никого из «атомных» конструкторов — ни Харитона, ни Забабахина. Я не только ничего не знал о деталях их взаимоотношений с отцом, но тогда даже не слышал их фамилий. Уж очень они оказались засекреченными. Из ядерщиков у нас появлялся Курчатов и еще Анатолий Петрович Александров. Оба не в связи с бомбами: Курчатов рассказывал о проектах извлечения энергии с помощью термоядерной энергии, а Александров говорил об атомных котлах для кораблей и электростанций. Наверняка они обсуждали с отцом и бомбы, но не при мне.
Но вернемся к нашей истории. Уже в процессе подготовки постановления правительства об организации центра между Шокиным и Старосом начались трения. Шокин имел свое представление о будущем Зеленограда, Старос — свое, и проталкивал его без особой оглядки на Шокина, ведь у него за спиной Хрущев. Целеустремленностью в науке, несговорчивостью и неуживчивостью Старос напоминал мне Челомея: так же уперт, если считал нужным, лез на рожон, обещал, казалось, несбыточное, но обещания выполнял, от чиновников требовал невмешательства в свои дела и одновременно полного обеспечения работ. Таких людей не любят, терпят через силу и, при первой возможности, выживают.
Чиновники невзлюбили Староса с Бергом за их небрежение бюрократическими процедурами, за обращения через их голову на самый верх. Сослуживцы-ученые видели в Старосе и Берге удачливых конкурентов, прибиравших к своим рукам «их» ресурсы. Ко всему прочему, они еще и иностранцы. В общем, обстановка сложилась неприятная. Когда подошло время делить портфели, Шокин предложил на пост директора Зеленоградского центра не Староса, а Федора Лукина, в то время он возглавлял Московкое КБ-1, организацию, занимавшуюся разработкой систем противоракетной, противокосмической, противовоздушной обороны, космической разведкой, системами управления для самолетных крылатых ракет. Лукин руководил этим научным монстром, а исследованиями-разработками у него занимались академики Александр Расплетин и Григорий Кисунько, тогда еще не академик, Анатолий Савин и множество других ученых.