Снова о жилье

31 июля 1957 года полный разворот первых страниц всех центральных газет заняло постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О развитии жилищного строительства», предписывающее в 1956–1960 годах построить 215 миллионов квадратных метров общей площади жилья. Слова «общая площадь» требуют пояснения. Так как большинство населения тогда еще жило в комнатах, в коммуналках, то жилой площадью считались только сами комнаты, а кухня, ванная комната, туалет, коридор в жилую площадь не засчитывались, делились на всех обитателей и назывались «местами общего пользования».

С началом строительства серийных панельных домов коммуналки постепенно сдавали свои позиции, счет пошел на односемейные квартиры, а значит, и вся площадь, общая и жилая, становились единой. Их разделение теряло смысл.

Квартиры тогда строились небольшими, 25–50 квадратных метров, и предоставляли их жильцам строго по нормам, в зависимости от размера семьи. Нормы от года к году, по мере застройки, увеличивались, но и семьи росли, дети вырастали, женились, обзаводились своими детьми. Еще вчера относительно просторная отдельная квартира снова становилась сродни коммунальной. Темпы строительства жилья ускорялись, но проблема оставалась еще далекой от разрешения. В очереди на получение нового жилища приходилось выстаивать долгие годы.

Однако появилась надежда, точнее предоощущение, что старой жизни приходит конец — конец общим кухням, длинным утренним очередям в туалет, скандалам и специфическому коммунальному единению. Еще немного, и все разбредутся по своим норкам, обретут собственные квартиры.

В течение пятилетия, 1956–1960 годов, около тридцати миллионов человек, почти 15 процентов населения страны получили новое отдельное жилье. Воистину началось «переселение народов».

Михаил Девятаев

15 августа 1957 года вышел Указ о присвоении звания Героя Советского Союза летчику Михаилу Петровичу Девятаеву. 13 июля 1944 года его самолет сбили немцы, Девятаев попал в плен. К концу войны специалистов в люфтваффе не хватало, и его отправили не в рядовой концлагерь, а на остров Узем в Балтийском море, в расположение секретнейшей военной лаборатории Пенемюнде, где проектировалось и испытывалось немецкое «чудо-оружие» — баллистические и крылатые ракеты. Там, на местном аэродроме, Девятаев с другими военнопленными обслуживал самолеты. 8 февраля 1945 года Михаилу Петровичу несказанно повезло: он, улучив момент, не только угнал, приготовленный к полету Хенкель-111, но и невредимым перелетел линию фронта, добрался до своих. На этом полоса везения закончилась.

Сталин военнопленных не жаловал, даже таких, как Девятаев. После приземления его тут же арестовали, допросили и отправили в лагерь, уже советский, отсиживать срок за измену Родине. После смерти Сталина бывших военнопленных освободили, но по заслугам Девятаеву воздалось только теперь, через двенадцать лет после Победы, и только потому, что историю его побега раскопали газетчики, написали очерк о его фантастической судьбе, а отец очерк прочитал и тут же позвонил Малиновскому. Министр обороны о Девятаеве и не слыхивал, да и газеты он внимательно не читал.

Отец попросил Родиона Яковлевича разузнать о судьбе Девятаева поподробнее и, если все обстоит так, как написано, представить его к геройской награде. Так вчерашний «изменник Родины» стал Героем Советского Союза.

«Имени мене…»

11 сентября 1957 года Президиум Верховного Совета СССР принял Указ «Об упорядочении дела присвоения имен государственных и общественных деятелей краям, областям, районам, а также городам и другим населенным пунктам, предприятиям, колхозам и организациям». Столь длинное название со скрупулезным перечислением всего, чему может возникнуть позыв присвоить собственное имя, по мысли отца, перекрывало все возможные лазейки.

Зуд переименований сопровождал и сопровождает перемены во власти во все времена. И не только в России. Оно и понятно, легче поменять вывеску или дорожный указатель, чем сделать что-либо по существу. Перемена названий и снос памятников — один из признаков революции, а не эволюции. Революционеры в первую очередь меняют декор, переименовывают города, сбрасывают старые памятники, на их пьедесталы водружают новые, заменяют старую религию новой или вовсе ее отменяют и приспосабливают старые храмы к своим новым нуждам. Так происходило и во времена утверждения христианства, и в нашем недавнем прошлом, после революции 1917 года, и после контрреволюции 1991 года.

Начиная с первых дней 1918 года в названиях городов, площадей и улиц царские и иные неподходящие имена стали заменять именами революционеров, прогрессивных, в понимании переименователей, мыслителей и просто хороших людей — от Спартака и Марата до Маркса и Бакунина. Дальше — больше, перешли к увековечиванию живых героев революции. Как грибы после дождя, росли города и поселки Ленински, Троцки, Сталински, Калинины, Молотовы и Молотовски, Кировы и Кировски. Отец рассказывал, как в руководстве страны возник ажиотаж, кому удастся отхватить «себе» больше областей, городов, заводов, совхозов или колхозов.

Количество и «качество» наименований на карте страны с 1920-х годов отражало влиятельность политического деятеля, соответствовало его положению во властной иерархии. Дело присвоения имен постепенно обюрократилось: кто-то где-то в соответствии с чем-то определял, чье имя присваивается инвалидной артели, чье — хлебозаводу, чье — колхозу, а чье — областному центру. Когда начался процесс передела власти, вслед за исчезнувшими со сцены политиками «принадлежавшие им» объекты переходили, как бы по наследству, к их более удачливым преемникам. Города, носившие имя Троцкого, Сталин обычно забирал себе. В результате Юзовка в Донбассе, получившая свое имя от построившего там металлургический завод англичанина Хьюза, сначала стала Троцком, а затем превратилась в Сталино.

Когда отец достиг в советской иерархии «достойного наименований» положения, тут же начали появляться совхозы и колхозы его имени. По мере продвижения наверх «именные» объекты становились все значимее. Отцу вся эта вакханалия наименований и переименований, как он нам говорил, удовольствия не доставляла, но изменить ее он тоже не мог. Только иногда исподволь подправлял. Так, после войны, в ответ на предложение назвать построенный киевский мост через Днепр его именем, отец «переподарил» его академику Е. О. Патону, сказав, что его, академика, вклад в строительство несравненно больше — варили конструкции моста по его, Патона, технологии. Так и стоит по сей день в Киеве мост Патона. Назови его именем Хрущева, то пришлось бы мост переименовывать. А вот Центральному киевскому стадиону имя отца дали и собирались его торжественно открыть 22 июня 1941 года, но в тот день стало не до стадиона, грянула война. После войны стадион восстановили и вторично открыли, но назвали его иначе.

В Одессе перед войной появилась Сельскохозяйственная опытная станция имени Т. Д. Лысенко, Глазная клиника имени Владимира Петровича Филатова, на самом деле знаменитого врача, академика. Местную консерваторию назвали именем Людвига Ван Бетховена, а музыкальной школе при ней присвоили имя скрипача-профессора Петра Соломоновича Столярского, по одесским меркам тоже весьма знаменитого. Он преподавал в этой школе с 1923 года, со дня ее основания, выучил много хороших музыкантов, в том числе и Давида Ойстраха. Столярский к этому относился с юмором, и на вопрос, куда он направляется, отвечал: «В школу имени мине». Кое-кому такие ответы показались оскорбительными, времена стояли непростые, на Столярского донесли, каким-то образом о доносе узнал отец. Он за него вступился, и Столярского не тронули. В 1944 году Петр Соломонович умер, имя его начало забываться, а «имени мине» стало популярной одесской хохмой.

Толчком к «национализации», я привожу выражение отца, географических названий послужило удаление в июне 1957 года из состава высшего руководства страны Молотова, Кагановича и других участников, как их называли, «антипартийной группы». Следом, как и полагалось, началась волна переименований. Областному центру Молотову вернули старое название Пермь, а недавно построенному Молотовску дали имя Северодвинск. Вот тогда-то отец и предложил пойти дальше и вообще запретить называть что-либо именем людей живущих. Он считал, что такое следует делать только после смерти, и не сразу, а лет через десять, когда все отстоится, успокоится. Никто отцу не возразил, недовольно ворчал лишь Ворошилов. Его фамилия пестрила на карте: Ворошиловград, Ворошилов-Уссурийский, Ворошиловск, всех я не помню. Но на Ворошилова, с его репутацией, подмоченной союзом с антипартийной группой, внимания не обратили.