— Знаете, вам это не поможет, — заговорил Исаак. — Разве что сами отдадите его в руки властей, сказав, что только что узнали о том, что говорят, и рискнете попасть под расследование. Вас все равно обвинят в укрывательстве еретика, и ваш поступок припишут воздействию слухов. Скажут, что вы отказались укрывать его из страха попасться — из трусости, а не добродетели.

— Давид, знаешь, он прав. А выгонять его сейчас — это убийство. Я готов нарушить правило, но не убить человека — пациента — совершенно хладнокровно. Но говорить, что он катар! — возмутился Иаков. — Насколько это касается нас, это гораздо, гораздо хуже признания, что он христианин. Если кого-то волнует, что мы лечим христианина в своем доме в гетто, что маловероятно, нас в худшем случае оштрафуют.

Пока они молча переглядывались, в дверном проеме появилась кухарка.

— Извините, сеньора, — раздраженно сказала она, — но никто не отвечает на стук, я бросила свое дело, чтобы узнать, важно ли там дело.

— Возникла какая-то проблема?

— Я не знаю, проблема это или нет, но там какая-то говорит, ей нужно видеть вас. У нее письмо или что-то такое.

— Спасибо. Я позабочусь, чтобы дверь теперь открывали, — сказала Руфь. — Пошли ее сюда.

«Какой-то» Оказалась девочка девяти-десяти лет, чистая, аккуратно одетая. Она сделала реверанс и протянула запечатанное письмо.

— Сеньора Руфь? — негромко спросила она.

— Пошли в комнату, — сказала Руфь, направляя девочку от стола твердо положенной на ее плечо рукой.

Письмо было кратким и ясным. Руфь начала читать его, потом схватила девочку за руку и вывела обратно во двор.

— Иаков, — сказала она, — ты должен помочь мне разобраться с этим, — и протянула ему листок бумаги.

Иаков прочел письмо про себя, потом вслух. «Сеньора Руфь, думаю, в настоящее время вы можете воспользоваться услугами Хасинты, дочери моей соседки. Ей девять лет, она трудолюбивая и честная. По частным причинам ей пошло бы на пользу находиться в таком доме, как ваш. Если она вам не подходит, отправьте ее домой немедленно или после того, как ваши гости разойдутся».

Он поднял взгляд от письма.

— Подписано только буквой «Э».

— Подругу мамы зовут Эсклармонда, — сказала Хасинта. — Она послала меня.

— Чем она объяснила это тебе? — спросил Исаак.

— Эсклармонда послала больного человека, — ответила девочка. — Она знает, что ему нужно много заботы. Потом узнала, что у вас в доме свадьба и гости. Подумала, сеньора, что вам нужна помощь, а я привыкла помогать. Помогала ей ухаживать за этим больным, когда он был у нее в доме.

— Только этого нам и не хватало, — сказал Давид. — Мало того, что у нас пациент-христианин, по слухам, катар, но теперь у нас появляется и прислуга-христианка. Сколько еще законов мы нарушим до того, как я женюсь?

— Это не так, — сказала Хасинта, с серьезным видом покачивая головой. — Я тоже еврейка. Так говорит моя мать.

— Она еврейка? — спросил Исаак.

— Да.

— А твой отец?

Девочка пожала плечами.

— Теперь понятно, почему она послала сюда девочку, — сказала Руфь.

— Где живет твоя мать? — спросил Иаков.

— В Ло Партите, — ответила Хасинта. — Это недалеко отсюда.

Глава восьмая

Ракель пребывала отнюдь не в радужном настроении, когда взяла Бонафилью под руку и отправилась на вынужденное исследование Перпиньяна. Ее снабдили подробными указаниями, как не заблудиться в лабиринте улиц к западу и северу от гетто, и предупредили о жутких последствиях, если она собьется с пути. Ей помогал мальчик-слуга, которого отправили вместе с девушками, чтобы он не давал им отклониться от маршрута и защищал их изо всех своих сил десятилетнего, если отклонятся. Выглядел он так, словно эта ответственность лежала на его плечах тяжким бременем.

Ракель протаскивала Бонафилью через утренние толпы покупателей в пяти разных лавках. Позади каждой находилась оживленная мастерская, где вырабатывали прекрасно выделанные ткани, которыми славился Перпиньян. Пять раз они смотрели на рулоны шелка и тонкой шерсти и ничего не покупали. В пяти лавках Бонафилья просила продавцов вынести тяжелые рулоны на улицу, чтобы рассмотреть их при дневном свете; пять раз продавцы вносили их обратно.

Устав наблюдать эту демонстрацию, Ракель повела свою спутницу к лавке перчаточника.

— Давай зайдем сюда, — сказала она. — Я хочу взглянуть кое на что.

Лавка была тихой, пропахшей новой кожей, тускло освещенной двумя окошками. Из задней двери вошел мужчина в кожаном фартуке, с довольным видом преуспевающего человека, и положил на прилавок пару перчаток.

Ракель взглянула на них и поняла, что таких еще не видела. Заинтересованная, она улыбнулась перчаточнику и взяла одну из них.

— Можно посмотреть?

— Конечно, мадам, — ответил тот.

Ракель внимательно осмотрела перчатку, от швов на пальцах до отделки на запястье. Задняя часть перчатки была сшита из ромбовидных кусочков тонкой кожи чуть больше дюйма в длину. Украшена она была кружащимся узором из крохотных бусинок на четырех центральных ромбах. Все остальное было обычным. Фасон казался причудливым, сложным, однако с некоторой сдержанностью. Это была мастерская работа.

— Я только что сделал их, — сказал человек за прилавком. — Заканчивал последний шов, когда вы вошли.

— Красивые, — сказала Ракель. — Узор сложный и приятный глазу. А эти ромбовидные кусочки, должно быть, сделаны из обрезков, чтобы сэкономить материал, — добавила она с иронией.

— Мадам знает кое-что об изготовлении перчаток, — сказал владелец лавки и снова улыбнулся. — Но если их тщательно сшить, эти ромбики могут создать превосходную прилегаемость. Эта пара предназначена даме, которая любит, чтобы перчатки сидели как влитые. Примерьте ту, что держите, сеньора, увидите, как она ласкает руку.

Перчатка была чуть великовата, но в самом деле удобной, такой, как говорил мастер.

— Бонафилья, — сказала Ракель, — иди, посмотри.

Ответа не последовало.

— Бонафилья, — повторила Ракель, поворачиваясь. За ее спиной никого не было. Она была одна в лавке с ее владельцем.

— Юная сеньора только что потихоньку вышла, наверняка подышать воздухом, — сказал этот тактичный сеньор. — Пере, позови сеньору в черно-зеленом платье.

Из глубины лавки появился юный подмастерье, вышел наружу и вскоре вернулся с Бонафильей.

— Что скажешь о них? — спросила Ракель, поднимая руку в перчатке.

— Они тебе слишком велики, — ответила Бонафилья, глядя на окошки лавки, где ее внимание, очевидно, привлекла полосатая кошка, которая умывалась, сидя на освещенном солнцем месте.

— Я знаю, Бонафилья. А помимо этого? Они превосходно сшиты. Может, захочешь заказать здесь пару перчаток.

— Обязательно закажу, Ракель, — сказала она, рассеянно глядя на перчатки, — но не сейчас. Пожалуй, выйду снова. Мне здесь жарко.

Ракель посмотрела ей в спину, недоуменно хмурясь. Утреннее солнце только что проникло в окна лавки, но там было очень прохладно. Она слегка дрожала, и казалось невозможным, чтобы Бонафилье было жарко. Чтобы охладиться, она стояла под солнцем за дверью, повернувшись так, чтобы видеть всех, проходящих по пересекающимся улицам. Было ясно, что она высматривает кого-то. Ракель раздраженно вздохнула. Она не собиралась играть роль дуэньи и тюремщицы, а также компаньонки.

— Юная сеньора нездорова? — спросил перчаточник. — Могу я чем-то помочь?

— Все в порядке, — ответила Ракель, улыбаясь как можно беззаботнее, — кроме того, что мы только что приехали в Перпиньян. Моя подруга собирается выйти замуж и остаться здесь. Она хотела провести утро, ходя по лавкам, но стала в незнакомом окружении слегка нервозной и встревоженной.

— Да. Совершенно понятно, — сказал перчаточник, разглядывая в окно богатый наряд Бонафильи с усилившимся интересом.

— Я уезжаю после свадьбы, — сказала Ракель, — иначе бы заказала для себя пару таких перчаток. Но понятно, что такой тонкой работы за день-два не сделать.