Пока Похмелкин воевал с возлюбившими его божьими тварями, он часто видел во дворе Машку Ларионову. Но как только война закончилась и он основательно проветрил квартиру и выстирал всю одежду, избавляясь от насквозь пропитавшего её химического запаха, их пути-дорожки словно кто-то развёл в разные стороны. Будто наколдовал. То утром, то вечером, в зависимости от своей смены в метрополитене, Дима поджидал Машку на скамейке у подъезда с авоськой, полной яблок, и котом Васькой на коленях, но встретиться со своей неразделённой любовью ему никак не удавалось.

Наученный горьким опытом, гнилые яблоки он больше не выбрасывал в мусорный контейнер. Первое сгнившее яблоко он разрезал на мелкие кусочки и уже хотел спустить в унитаз, как вовремя одумался. Вспомнил американский фильм, в котором из унитаза вылезает слепленный из фекалий Дерьмоголем, и решил не экспериментировать. То-то будет, когда этот самый Дерьмоголем, воспылав возвышенными чувствами, примется гоняться за ним по двору, оставляя на асфальте зловонные следы. А если догонит, что тогда? Дима до пепла прожарил на сковородке кашицу гнилого яблока, высыпал в металлическую кастрюлю и спрятал в холодильник, надеясь, что через два месяца, когда кончится срок годности эликсира, сможет безбоязненно выбросить пепел.

5

Время шло. Наступил сентябрь, и до окончания срока годности приворотного зелья оставалось чуть больше недели. Зелья в колбочке было на донышке, и оно теперь лишь изредка мигало багровым светом.

Видать, не судьба, безрадостно думал Дима, сидя на скамейке. Не зря Могол предупреждал, что не следует, априори, ждать чего-то хорошего от подарка ведьмы. Даже купленного за деньги.

Он с тоской посмотрел на кота, свернувшегося на коленях клубочком. Васька почувствовал взгляд, поднял голову и призывно муркнул.

– Лежи уж… – недовольно буркнул Дима. – Любовничек…

В это время дверь подъезда открылась, и на крыльцо вышла Машка Ларионова. Сердце Похмелкина бешено заколотилось, а сам он застыл, как гипсовая статуя, не в силах оторвать взгляда от Машкиного лица.

– Здравствуй, Дима, – сказала Машка.

Дима вышел из ступора, проглотил ком в горле и сипло сказал:

– Здравствуй, Маша…

– Ой, какой у тебя котик! – сказала Машка. – Погладить можно?

Котик был самым обыкновенным, беспородным, к тому же с драными ушами, оставшимися в наследие от лихой юности, когда Васька ещё жил обычной жизнью дворового кота. Несмотря на свой изменившийся статус, вроде бы переведший его в разряд домашних котов, ко всем жильцам, кроме Похмелкина, он сохранил стойкое предубеждение. Поэтому стоило Машке протянуть к нему руку, как Васька прижал драные уши и зашипел.

– Ах! – Машка отдёрнула руку. – Злой котик! – пожурила она, скользнула взглядом по скамейке и увидела авоську с яблоками. – Какие у тебя яблоки! Можно одно?

Колотящееся сердце Похмелкина замерло, а затем ухнуло куда-то вниз.

– Можно… – пролепетал он, не веря в свою удачу. Придерживая одной рукой кота, чтобы он ненароком не цапнул когтями Машку, Дима второй рукой приоткрыл авоську так, что из неё можно было взять только верхнее яблоко, меченное приворотным зельем.

Ничего не подозревающая Машка взяла его и снова попросила:

– А ещё одно можно?

– Можно…

Машка взяла второе яблоко и спрятала оба в сумочку.

– Спасибо.

Дверь подъезда хлопнула, и из дому вышла Коробочка в бесформенном платье, скрывавшем её такие же бесформенные телеса.

– Привет, Машка! – поздоровалась она только с Ларионовой, будто Димы на скамейке не было.

– Привет, Эля! – ответила Машка, напрочь позабыв о Диме.

– Ты куда сейчас?

– В Аква-парк.

– Ия туда же! Пойдём вместе?

– Пойдём.

И девчонки пошли со двора, даже не попрощавшись с Похмелкиным.

– Я тут у Димки Похмелкина два яблока выдурила, – сказала Машка, как только они завернули за угол дома. – Хочешь?

– Давай!

Дима проводил девчонок взглядом, а когда они скрылись за домом, вскочил со скамейки и, сломя голову, побежал домой. За ним с воем и обиженным мявом устремился Васька, незаслуженно, по его мнению, сброшенный с колен предметом своего обожания.

Дома Похмелкин не мог найти себе ни места, ни дела. В преддверии неизбежного прихода Машки, он то бросался убирать в комнате, то накрывать на стол, то к зеркалу, чтобы посмотреться и лишний раз пригладить на макушке упрямо точащий хохол, зализанный котом Васькой. Васька, пару раз попавшийся под ноги, на всякий случай забрался в кресло и оттуда неусыпным взором наблюдал за лихорадочно мечущимся по квартире хозяином. Не нравилось ему поведение Димы, и сердце кота ревниво вещало, что не к добру всё это.

Прошло больше часа в нервном ожидании, и когда наконец-то тренькнул дверной звонок, он прозвучал для Димы торжественным сигналом фанфар, извещающим о том, что его серая никчемная жизнь с этого момента кардинально изменится. Заоблачное счастье и вечная любовь ждали его за дверью.

Похмелкин бросился в коридор и начал непослушными пальцами открывать замок. Вслед за ним в коридор выскочил кот и зашипел на дверь, брызгая слюной. Он ни с кем не хотел делить своего хозяина.

Дима распахнул дверь во всю ширь… и улыбка застыла на его лице посмертной маской.

На пороге, переминаясь с ноги на ногу, стояла Аэлита Марсова. Кубышка. Её плоское веснушчатое лицо светилось, бесцветные невыразительные глаза с обожанием смотрели на Диму.

– Дима… – прошептала она и шагнула через порог. – Дорогой мой…

– Не-е-ет… – стоном вырвалось у Димы из горла, он отступил и почувствовал, как волосы на голове становятся дыбом, а всё тело покрывается гусиной кожей оторопи. – Не-ет…

– Да, Дима, да… – прошептала Кубышка.

Она протянула к нему руки, и Дима с ужасом увидел, как они начинают вытягиваться, кожа на них лопаться, и сквозь неё проступает что-то голубое и блестящее.

Васька дико заорал и бросился на трансформирующуюся инопланетянку. Но ничего у него не получилось. Откуда-то из-за спины Аэлиты стремительно вынырнула голубая псевдоподия, схватила кота, швырнула на лестничную площадку и с треском захлопнула дверь.

– Нет… – беспомощно прошептал Дима, отступая. Почувствовав, что спиной упёрся в стену, он закрыл глаза.

Последним, что ещё услышал и воспринял Дима, было то, как за дверью, раз за разом ударяясь о неё, с жутким, почти человеческим воем бесновался обездоленный кот. А затем голубые псевдоподии дотянулись до Похмелкина, нежно обняли и оторвали от пола.

…Этой ночью Дима наконец-то узнал, что такое неземная всепоглощающая любовь. В полном смысле – внеземная.

Мила Коротич

Запах кротезианских сосен

Рассказ

Был чудесный летний вечер. Оранжевый. Зрелый. Полный покоя и достоинства. Лето перевалило за середину. Позади остались и сумасшедшая, яркая молодая зелень июня, и полуденная трепещущая жара июля. В запыленных кронах августа уже кое-где появились пожелтевшие листья, словно ранняя седина. Близился сентябрь. Но аромат лугов и летних приключений еще не выветрились из легких и мозгов всех, кто пережил это лето.

Янтарное солнце нагрело кротезианские сосны, и успокаивающий аромат хвои был щедро разлит в воздухе. К смолистому духу примешивался легкий оттенок дыма.

Мальчик воображал себя индейцем, ориентирующимся в джунглях по запаху. Он и на самом деле мог бы пройти по своему пути с закрытыми глазами. Много раз за нынешнее лето приходилось ему обходить вот эти кусты орешника и шиповника, перебираться через поваленное дерево, перепрыгивать засыпанный позапрошлогодними иголками овражек. Здесь он знал все шорохи, запахи и звуки. Сейчас он хотел скорее ощутить на своем лице прохладу лесного ручья и услышать его журчанье. Запах рыбной похлебки мальчишка уже давно почувствовал – не заблудишься.

Они часто бывали здесь: дед, мама и он. Когда была жива бабушка, а у отца еще было время для отдыха, они бывали здесь всей семьей. Здесь, на мысу, корни сосен торчали змеями в белом песчаном откосе, ручей стекал в сине-зеленое море, растекаясь рукавами, а тонкий слой дерна, смешанный с иглами и прелыми шишками, служил мальчику пушистым пледом. Мальчик любил посидеть на краю откоса, свесив ноги, а потом оттолкнуться и помчаться вниз к волнам, увязая в песке почти по колено, помчаться навстречу отцу и деду. В садке у них всегда билась свежая мелочь «на ушицу», из той, что можно есть, не боясь потом болеть животом. Мама рассказывала, что на почве любви к рыбной ловле ее «двое старших мужчин» и подружились. «У них три точки соприкосновения – я, ты и рыбалка, – говорила она сыну, смеясь, – больше ничего».