На всякий случай от рабочей поверхности плиты, где я готовила, я отколола маленький кусочек фанеры, который тоже спрятала в карман. Теперь-то точно все пойдет как надо. Я представляла, как Похититель после получения выкупа вывозит меня в незнакомое место и оставляет там одну. Только после этого он сообщит моим родителям, где я, и они заберут меня оттуда. Мы оповестим полицию, и я передам им кусочек фанеры. Тогда им останется только обыскать все гаражи в Штрасхофе на наличие подвальных застенков. Последним доказательством станет рабочая доска с отколотым от нее кусочком.

Я сохраняла в памяти каждую малейшую деталь облика Похитителя, чтобы после освобождения суметь его описать. При этом в основном фокусировала внимание на его внешности, которая в общем-то ничего о нем не говорила. При своих посещениях застенка он носил старые футболки и спортивные штаны «Adidas» — одежду, удобную для того, чтобы протиснуться сквозь узкий проход, ведущий к моей темнице.

Сколько ему было лет? Если сравнивать с членами моей семьи, то моложе моей матери, но старше сестер, которым тогда уже было за тридцать. Хотя он выглядел очень молодо, я как-то ляпнула с бухты-барахты: «Тебе 35». О том, что я попала в точку, я узнала несколько позже.

Но я все-таки я выведала его имя — чтобы сразу же его забыть. «Смотри, так меня зовут!» — сказал он как-то, устав от моих бесконечных вопросов, и быстро сунул мне под нос визитную карточку. «Вольфганг Приклопил» — стояло на ней. «Разумеется, это не мое имя!» — добавил он сразу и засмеялся. Я поверила. Чтобы опасный преступник носил такое банальное имя, как Вольфганг, казалось совершенно неправдоподобным. Фамилию расшифровать было не так просто — она была сложной и трудно запоминающейся для ребенка. «А может быть, меня зовут Хольдапфель», — кинул он напоследок, закрывая за собой дверь. Тогда это имя мне ничего не сказало, но сегодня я знаю, что Эрнст Хольцапфель был чуть ли не лучшим другом Вольфганга Приклопила.

* * *

Чем ближе приближалось 25 марта, тем больше я нервничала. С первого дня моего похищения я ежедневно спрашивала Приклопила о дате и времени, чтобы окончательно не потерять ориентацию. В моей жизни не существовало дня и ночи, и хотя снаружи начиналась весна, я дрожала от холода, как только отключала отопление. Как-то утром Похититель ответил: «Понедельник, 23 марта». Уже три недели у меня не было ни малейшего соприкосновения с внешним миром. А через два дня моя мама будет праздновать день рождения.

Эта дата приобрела для меня высокий символический смысл: если я пропущу ее и не смогу поздравить мать с днем рождения, то мое заточение превратится из временного кошмара в бесконечную ужасную реальность. До этого я пропустила всего лишь несколько дней в школе. Но нельзя позволить себе отсутствовать дома в такой важный семейный праздник! «Это был тот день рождения, на котором не было Наташи», — слышала я голос матери из будущего, рассказывающий это своим внукам. Или еще хуже: «Это был первый день рождения, на котором не было Наташи».

Меня страшно мучило, что я ушла из дома после ссоры с камнем за пазухой и теперь не могла даже поздравить ее с днем рождения и сказать, что я вовсе этого не хотела и что очень ее люблю. Мне хотелось немного растянуть время, и я лихорадочно пыталась придумать, как же послать ей сообщение. Вдруг в этот раз получится. Не так, как с письмом. Я откажусь от малейших скрытых намеков на мое местонахождение. Только дать знать, что я жива — это все, чего я хотела.

Во время следующей совместной трапезы я так долго уговаривала Похитителя, пока он не согласился назавтра принести мне кассетный магнитофон. Я могла записать сообщение для моей мамы!

Я собрала все свои силы, чтобы мой голос на кассете звучал как можно беззаботнее: «Дорогая мама, у меня все хорошо. Не беспокойся обо мне. Поздравляю с днем рождения. Я очень по тебе скучаю». Несколько раз приходилось начинать сначала, так как по моим щекам текли слезы, а я не хотела, чтобы мама слышала мои всхлипывания.

Когда я закончила, Приклопил взял пленку и заверил меня, что позвонит матери и проиграет ее. Ничего в мире я больше так не хотела, как верить ему. Для меня было огромным облегчением, что моей матери больше не придется так безумно обо мне беспокоиться.

Эту пленку она никогда не прослушала.

Для Похитителя обещание проиграть ее моей матери было только важным шахматным ходом, чтобы сохранить свое господство надо мной и продолжить манипулировать мной, потому что вскоре он поменял стратегию и больше не говорил о заказчиках, а только о похищении ради выкупа.

Он снова и снова повторял, что вступил в контакт с моими родителями, но мой выход на свободу их, видимо, не особо интересует. «Твои родители тебя совсем не любят». «Они не хотят, чтобы ты возвращалась». «Они рады, что наконец избавились от тебя». Эти слова причиняли мне боль, как кислота, вылитая на открытую рану ребенка, который и раньше чувствовал себя нелюбимым. Все же я ни разу не поверила его словам, что родители отказываются меня освободить. Я знала, что у них не очень много денег, но была убеждена в том, что они сделают все, чтобы их как-нибудь раздобыть. «Я знаю, что родители меня любят, они всегда говорили мне об этом», — мужественно оспаривала я коварные утверждения Похитителя, которому «было очень жаль, что он до сих пор не получил ответа».

Но сомнения, посеянные в моей душе еще до заточения, дали ростки.

Он постоянно подрывал мою веру в семью, а вместе с этим и важный фундамент моей и без того уже пошатнувшейся уверенности в себе. Моя вера в то, что семья стоит за моей спиной и делает все возможное для моего освобождения, медленно испарялась. Проходил день за днем, но никто не приходил, чтобы выпустить меня на волю.

* * *

Почему именно я стала жертвой этого похищения? Почему он выбрал и заточил именно меня? Эти вопросы мучили меня еще тогда, и продолжают занимать мои мысли до сих пор. Причина этого преступления была настолько непостижима, что я отчаянно искала ответ, надеясь, что похищение имело какой-то смысл, ясную логику, которые, возможно, до сих пор были скрыты от меня. Это должно быть чем-то большим, чем просто случайное нападение на меня. Мне даже сейчас больно от мысли, что я была лишена юности из-за случайного настроения или психического расстройства одного-единственного мужчины.

От самого же преступника я не получила ответа на этот вопрос, хотя без конца капала ему на мозги. Как-то раз он ответил: «Я увидел тебя на одной школьной фотографии и выбрал». Но и эти свои слова он сразу же взял назад. Позже он скажет: «Ты выскочила на меня, как бродячая кошка. А кошку можно взять к себе». Или: «Я тебя спас. Ты должна быть мне благодарна». Но в конце моего заточения он был самым откровенным: «Я всегда мечтал о рабыне». Но до этих слов должны были пройти годы.

Я так никогда и не узнала, почему он похитил именно меня. Потому что было проще выбрать меня жертвой? Приклопил вырос в том же районе Вены, что и я. В то время, когда отец во время своих рабочих туров таскал меня с собой по забегаловкам, Похититель был молодым человеком чуть за двадцать и вращался в той же среде, что и мы. В начальной школе я постоянно поражалась, сколько людей меня радостно приветствуют, помня по походам с моим отцом, который охотно демонстрировал меня в моих нарядных выглаженных платьицах. Может быть, он был одним из тех мужчин, которым я тогда запомнилась?

Вполне возможно, что могли быть и другие люди, обратившие на меня внимание. Правдой могла оказаться и история с порно-мафией. Тогда и в Австрии, и в Германии было полно таких группировок, которые не гнушались похищать детей для своих жестоких опытов. И обнаружение потайного помещения в доме Марка Дютру ^[12]в Бельгии, который постоянно похищал и насиловал девочек, как раз произошло два года назад. Как бы то ни было, я до сих пор не знаю, действовал ли Приклопил в одиночку или же совершил это преступление по заказу подельников, как он утверждал вначале. И сейчас я пытаюсь избавиться от этих мыслей: невыносимо думать, что настоящие виновники все еще гуляют на свободе. Но во время моего плена, несмотря на утверждения Приклопила, ничего не говорило о присутствии соучастников.