42
Чей-то призыв из толпы,
Мой собственный голос, звонкий, решительный, зычный.
Придите, мои дети,
Придите, мои мальчики и девочки, мои женщины, мои домочадцы и близкие,
Органист уже разжигает свой пыл, он уже сыграл прелюдию.
Легкие и бойкие аккорды, я чувствую гул ваших взлетов.
Голову мою так и завертело на шее,
Волнами катится музыка, но не из орга́на она,
Люди окружают меня, но они не мои домочадцы.
Вечно твердая, неоседающая почва,
Вечно те, что едят и пьют, вечно солнце то вверх, то вниз, вечно воздух, вечно неустанные приливы-отливы.
Вечно я сам и все прочие люди, непостижимые, порочные, живые,
Вечно старый, неизъяснимый вопрос, вечно этот палец с занозой,
Вечно назойливый гик «улю-лю!»— покуда мы не отыщем, где скрылся хитрец, и не вытащим его на расправу,
Вечно любовь, вечно всхлипывающая влага жизни,
Вечно повязка под нижнею челюстью, вечно стол, на котором покойник.
Блуждают то там, то здесь, а глаза прикрыты медяками.
Чтобы голодное брюхо насытить, щедро черпают ложкой мозги,
Покупают билеты на праздник, но на праздник не попадают ни разу,
Большинство пашет, молотит, обливается по́том и мякину получает за труд,
А меньшинство, не трудясь, богатеет и требует пшеницу для себя.
Это — город, и я — гражданин,
Что занимает других, то занимает меня, — политика, войны, рынки, газеты и школы,
Мэр, заседания, банки, тарифы, пароходы, заводы, акции, недвижимости, движимости.
Малютки-человечки во множестве прыгают там и здесь в хвостатых пиджачках, в воротничках,
Кто они, я знаю хорошо (нет, они не черви и не блохи),
Я признаю в них моих двойников, самый пошлый и самый ничтожный так же бессмертен, как я,
То, что я делаю и что говорю, то же самое ждет и их,
Всякая мысль, что бьется во мне, бьется точно так же и в них.
Я слишком много говорю о себе,
Эти мои строки всеядны, но других я не должен писать,
Каждого, кто бы он ни был, я хочу заполнить собой целиком.
Не рутинные фразы — эта песня моя,
Но внезапно задать вопрос, прыгнуть далеко за предел, и все-таки привести еще ближе;
Что эта печатная и переплетенная книга, как не наборщик и типографский мальчишка?
И что эти удачные фотографии, как не ваша жена или друг в ваших объятьях, таких нежных и крепких,
И что этот черный корабль, обитый железом, и его могучие орудия в башнях, как не храбрость капитана и машинистов?
А посуда, и мебель, и угощение в домах — что они, как не хозяин и хозяйка и взгляды их глаз?
И небо там, наверху — оно же и здесь, и над домом соседа, и над домами напротив,
И что такое святые и мудрые, о которых мы читаем в истории, как не ты сам?
И что такое проповеди, богословие, религии, как не бездонный человеческий мозг?
И что есть разум? и что есть любовь? и что есть жизнь?
43
Я не отвергаю вас, священники всех времен и народов,
Величайшая вера — моя, и самая малая — моя,
Я вмещаю древнюю религию, и новую, и те, что между древней и новой,
Я верю, что я снова приду на землю через пять тысяч лет,
Я ожидаю ответа оракулов, я чту богов, я кланяюсь солнцу,
Я делаю себе фетиша из первого камня или пня, я шаманствую палками в волшебном кругу амулета,
Я помогаю ламе или брамину, когда тот поправляет светильник перед кумиром,
В фаллическом шествии я танцую на улицах, я одержимый гимнософист [133], суровый, в дебрях лесов,
Я пью из черепа дикий мед, я чту Веды [134], я держусь Корана,
Я вхожу в теокалли [135]в пятнах крови от ножа и камня, я бью в барабан из змеиной кожи,
Я принимаю Евангелие, принимаю того, кто был распят, я наверное знаю, что он божество,
Я стою всю мессу на коленях, я пуританин, я встаю для молитвы или недвижно сижу на церковной скамье,
С пеной у рта, исступленный, я бьюсь в припадке безумия или сижу мертвецом и жду, чтобы дух мой воспрянул,
Я смотрю вперед на мостовую, на землю или в сторону от мостовой и земли,
Я из тех, что вращают колеса колес.
Один из этой центростремительной и центробежной толпы, я говорю, как говорит человек, оставляющий друзьям поручения, перед тем как отправиться в путь.
Упавшие духом, одинокие и мрачные скептики,
Легкомысленные, унылые, злые безбожники,
Я знаю каждого из вас, я знаю море сомнения, тоски, неверия, отчаяния, муки.
Как плещутся камбалы!
Как они бьются, быстро, как молния, содрогаясь и брызгая кровью!
Будьте спокойны, угрюмцы и окровавленные маловерные камбалы,
Я ваш, я с вами, как и со всеми другими,
У вас, у меня, у всех нас было равное прошлое,
И вас, и меня, и всех ждет равное будущее.
Я не знаю, каково наше будущее,
Но я знаю, что оно в свой черед окажется вполне подходящим и что оно непременно придет.
Оно уготовано всем: и тому, кто проходит мимо, и тому, кто стоит, оно не обойдет никого.
Оно суждено и тому молодому мужчине, который умер и похоронен на кладбище,
И той молодой женщине, которая умерла и погребена рядом с ним,
И тому ребенку, который глянул на миг из-за двери и скрылся за нею навеки,
И тому старику, что прожил без цели и смысла и теперь томится в тоске, которая горче, чем желчь,
И тому несчастному, что лежит в богадельне, изъеденный скверной болезнью от разнузданной жизни и пьянства,
И бесчисленным убитым и погибшим, и диким кобу [136], именуемым навозом человечества,
И простейшим амебам, которые просто плывут по воде с открытыми ртами, чтобы пища вливалась им в рот,
И всякому предмету на земле или в древнейших могилах земли,
И всему, что в мириадах планет, и мириадам мириад, которые обитают на них,
И настоящему, и самой малой соломинке.