Но тут старик, наружностью почтенный,

Что пребывал на берегу с толпою,

На нас уставив взор свой удрученный

И трижды покачавши головою,

Свой голос подымая дерзновенный,

Чтоб нами быть услышан за волною,

Со знанием из опыта суровым

Напутствовал нас следующим словом:

«О, жажда властвовать, о, суетность пустая

Тщеславия, что называем Славой!

Обманчивая страсть, что, раздувая,

Молва народная равняет с честью правой!

Сердца несчастные, что надут тебя, алкая,

Какой караешь карою кровавой!

На них испытываешь грозности какие,

Какие смерти, страхи и стихии!

Души и жизни горестное бремя,

Источник тягостей и прелюбодеяний,

Пожрательница, признанная всеми,

Империй, королевств и состояний:

Тебя великою назвало время,

Когда достойна ты лишь проклинаний,

Тебя вотще назвало Славой дивной,

Обманывая тем народ наивный.

Какою новою еще бедою

Сразишь ты сих людей и государства?

Под именем, прославленным молвою,

Какие уготовишь им мытарства?

Почто коварной тешишь их мечтою

Обресть златые россыпи и царства?

Какие обещаешь им событья,

Победы, восхваления, открытья?

А ты, о племя, кое безрассудный,

Грех совершивший неповиновенья,

Не только вертоград оставя чудный,

Познать обрек изгнанье и мученья,

Но и сменить понудил дивнолюдный

(Когда невинно было дней теченье)

Век золотой, спокойный и полезный,

На войнами гремящий век железный;

Уж если, дань воздав высокомерью,

Ты вознеслось фантазией напрасной

И грубой силе, что пристала зверю,

Дало названье доблести прекрасной,

Уж если столь ты предалось безверью,

Что жизнь уже не ценишь, еячечасной

Достойную заботы, — ведь и Тот

Терять ее боялся, кто дает;

То ведь с измаильтянином всегда ты

В сраженье многотрудном пребываешь,

Что Магомета чтит закон проклятый,

Тогда как ты Христов исповедаешь;

Его ль земля и грады не богаты,

Коль кладов и земель еще алкаешь?

Не он ли славится непобедимым,

Коль хочешь за победы быть хвалимым?

Но допускаешь ты врага до двери

И вдаль стремишься, чтоб найти другого,

А королевство древнее потери,

Упадок, нищету терпеть готово!

Затем лишь, чтобы слава, в лицемерье,

За то, что не избрал пути иного,

Тебя властителем назвала для утопий

Аравий, Индий, Иерсий, Эфиопий!

О, проклят будь, кто в мире сем впервые

Приладил парус к дереву сухому!

Ты обречен на муки вековые,

Коль я закону следую благому!

Ни трезвый ум, ни чувствия живые,

Ни лира звонкая, чужды греху такому,

Тебя за то да не почтят хвалою,

Твое же имя да умрет с тобою!

Огонь похитил с неба сын Япета,

Чтоб духу человека дать горенье,

Огонь, каким была война возгрета,

Вражда и смерть (какое заблужденье!).

Куда как лучше было бы для света,

О Прометей, и меньше ущемленье,

Коль статуя твоя бы не узнала

Огня страстей высокого накала!

Не испытал бы юноша на горе

Отцову колесницу; мглу высоку

Великий зодчий с сыном, назвав море

Один, другой же славу дав потоку.

Ведь нет такого зла, что в тяжком споре

Огню, воде, железу, хладу, пёку

Не поручило б человечье племя.

О, жалкий рок! Неведомое бремя!»

Рассказывать тебе о всех опасных

Морских делах, что люди и не знают,

О всех штормах, внезапных и ужасных,

О молниях, что небо зажигают,

О черных ливнях, о ночах ненастных,

Громах, что ревом воздух разрывают,—

Тяжелый труд, к тому же бесполезный,

Хоть был бы голос у меня железный.

Я видел случаи, что моряки седые,

Чье только в долгом опыте ученье,

Поведали как истые, былые,

Судя событья только чрез виденье;

И кои людям, чьи умы благие

Наукам отдавали предпочтенье,

Кто видел мира спрятанные тайны,—

Предстали ложны и необычайны.

Я близко зрел свечение живое

Во время бурь и ветра завываний,

Что моряками чтится как Святое

Среди ночей кромешных и рыданий.

Не меньше поразило нас такое

Явление иль чудо, всех нежданней:

Воронкой длинной тучи из тумана

Заглатывают волны Океана.

Я видел ясно (не был бы терпимым

Обман очей), как в воздух подымалось

Как будто испаренье с легким дымом

И, уносимо ветром, округлялось;

И, к Полюсам небесным и незримым

Воронкою столь тонкой устремлялось,

Что взглядом мы за ней не поспевали

И дальних туч материей считали.

Воронка утолщалась постепенно

И выше главной мачты вырастала;

То жмется, то растянется мгновенно,

Когда восплески длинных струй глотала;

И волновалась в лад с волною пенной;

Вершину ж туча грозная венчала,

Все становясь обширней, тяжелее

От груза влаги, поглощенной ею.

Как пьявка красная, что вдруг вопьется

В губу животного (ее с водою

Вобравшего, напившись из колодца),

Гасила жаяеду кровию чужою…

Сося, все вырастает, раздается,

Вдруг поразит безмерной толщиною —

Вот так колонна делала могучей

Себя с носимой ею черной тучей.

Но вот, уже насытившись по горло,

Придаток, в море спущенный, вбирает

И по небу, дождя, полет простерла,

И высшей влагой низшую питает;

Как будто солью глотку ей натерло,

Волне волну, что взята, возвращает.

Пусть знают книжники любой породы,

Какие есть секреты у Природы!

Коль древние б философы, что дали

Земель прошли, чтоб их предаться тайнам,

Те дива, что я видел, увидали,

Доверив паруса ветрам случайным,

Какие б нам писанья даровали!

О звезд влиянии необычайном,

О разных чудах рассказали б живо,

И было б все не ложно, а правдиво!