Да, обещаю вам жить вдали от нее так долго, как вы прикажете. Отказываюсь от встреч и переписки с нею — клянусь в этом вашей драгоценной жизнью, этим залогом ее жизни. С ужасом, но безропотно подчиняюсь я всему, что вы поделаете приказать и ей и мне. Скажу больше: быть может, ее счастье утешит меня в горе, и я умру спокойно, если супруг, выбранный вами, будет достоин ее. О, пусть сыщут такого человека и пусть он посмеет сказать мне: «Я буду любить ее сильнее тебя». Сударыня, напрасно он будет наделен всем тем, чего недостает мне, — если у него нет моего сердца, ничто не пленит Юлию. Мое богатство — благородное и любящее сердце. Увы! Больше у меня нет ничего. Любовь делает всех равными, но не дает высокого положения. Она дает только высокие чувства. О, сколько раз, когда я говорил с вами, мои уста произнесли бы нежное имя — мать, если б я смел повиноваться лишь своему чувству!

Прошу вас, доверьтесь клятвенным обещаниям, которые не даны всуе, доверьтесь человеку, коего нельзя назвать лжецом: хотя однажды я и обманул ваше доверие, но прежде всего обманулся сам. Мое неискушенное сердце поняло, что грозит опасность, когда поздно было бежать ее, а ваша дочь еще не преподала мне тогда жестокого искусства побеждать любовь с помощью любви — искусства, которому так хорошо обучила позже. Отгоните от себя все страхи, заклинаю вас. Да найдется ли на свете человек, которому ее покой, счастье, честь были бы дороже, чем мне? Нет, пусть и сердце и слово служат порукой обязательства, которое я принимаю и от лица знатного друга, и от своего. Тайна разглашена не будет, успокойтесь, и когда я испущу последний вздох, никто не будет знать, что за горе свело меня в могилу. Утолите же свою скорбь, которая сокрушает вас и растравляет мои сердечные раны, осушите слезы, терзающие мне душу, выздоравливайте. Возвратите нежнейшей на свете дочери счастье, от коего она отреклась ради вас; будьте сами счастливы ее счастьем, — словом, живите во имя того, чтоб она полюбила жизнь. О, быть матерью Юлии, — невзирая на ошибки, совершенные ею во имя любви, — чудесный удел, позволяющий радоваться жизни.

Вот вам ответ, жестокая! Рыдайте, читая его, если вы знаете мое сердце и если ваше еще сохранило чувствительность. Но, главное, не обременяйте, не мучайте меня своим уважением; по вашей милости оно так дорого обходится мне, превращаясь в мучение всей моей жизни.

Итак, вы безжалостной своею рукой посмели порвать нежные узы, созданные на ваших глазах чуть ли не с детских лет, — а казалось, что ваша дружба укрепляла их с такой радостью. Вы добились своего — я несчастлив, и несчастье мое беспредельно. Ах, понимаете ли вы, какое зло творите? Чувствуете ли, что вы исторгаете из меня душу, отнимаете у меня невозместимое, — ведь во сто крат лучше умереть, чем нам с нею жить порознь! Вы говорите о счастье Юлии? Оно невозможно, если нет сердечной отрады! Говорите об опасности, грозящей ее матери? Но что такое жизнь матери, моя, ваша, даже ее жизнь, что такое бытие вселенной по сравнению с восхитительным чувством, соединяющим нас? Бессмысленная, бессердечная добродетель! Подчиняюсь твоему недостойному голосу. Ненавижу тебя, а делаю все во имя тебя. Напрасны твои утешения; им не утолить мучительной скорби моей души! Прочь, унылый кумир неудачников! Он только усугубляет их горе, отнимая средства к спасению, дарованные судьбой. Но я подчиняюсь. Да, жестокая, подчиняюсь. Если удастся, стану бесчувственным, беспощадным, под стать вам. Забуду обо всем, что мне было дорого. Не желаю более слышать ни имени Юлии, ни вашего имени. Не желаю, чтобы мне напоминали о прошлом, это нестерпимо! Досада, лютая ярость ожесточают меня против превратностей судьбы. В непреклонном упрямстве найду я замену мужеству. Дорого мне стоила чувствительность — лучше отказаться от человеколюбия.

Ваше письмо надрывает мне сердце. Поведение ваше свидетельствует о такой любви и добродетели, что горечь ваших укоров смягчается; недостает мужества бранить вас, так вы благородны. Тот, кто приносит любви такую жертву, заслуживает похвал, а не упреков, несмотря на свою запальчивость. Ваши речи оскорбительны, но никогда еще вы не были так дороги мне, как с той поры, когда я до конца поняла, чего вы стоите.

Благодарите добродетель, которую вы якобы ненавидите, — она делает для вас больше, чем сама любовь. Своей жертвой вы покорили даже тетушку: она чувствует всю ее цену. Она не могла читать ваше письмо без сердечного умиления, даже поддалась слабости и показала его дочери. Бедняжка Юлия, читая его, с таким трудом сдерживала вздохи и слезы, что потеряла сознание.

Нежная мать, и без того глубоко растроганная вашими письмами, понимает, видя все происходящее, что ваши сердца не подчиняются общим правилам, что ваша любовь — это непреодолимое естественное влечение, и ни время, ни все человеческие усилия ее не уничтожат. Хоть тетушка и нуждается в утешении, но охотно утешала бы дочь, если бы не чувство приличия. Я вижу, она готова стать наперсницей дочери, но мне этой роли она не прощает. Вчера у нее при Юлии вырвалась, пожалуй, несколько неосторожная [152]фраза: «Ах, если бы все зависело от меня…» Она не договорила, но дочь с горячностью запечатлела поцелуй на ее руке, и я поняла, что Юлия отлично постигла смысл этих слов. Не раз г-жа д'Этанж пыталась говорить со своим непреклонным мужем, но всегда робко умолкала, то ли страшась, что гнев разъяренного отца обрушится на дочь, то ли опасаясь за себя. Слабость и недуг ее возрастают с такой очевидностью, что я боюсь, как бы она, не успев хорошенько обдумать свое намерение, уже не лишилась возможности его исполнить.

Одним словом, хотя вы и повинны во многом, но душевное благородство, коим дышит ваша взаимная любовь, внушило ей такое высокое мнение о вас обоих, что она поверила клятвенному обещанию прекратить переписку и, отбросив все предосторожности, не стала бдительнее следить за дочерью. И в самом деле, Юлия, предав ее доверчивость, стала бы недостойна ее забот. Вас обоих следовало бы казнить, если б вы посмели обмануть лучшую из матерей, употребить во зло ее высокое мнение о вас.

Я не пытаюсь воскресить в вашем сердце надежду, — ее нет и у меня самой. Но хочу доказать вам, что самое честное решение — также и самое мудрое и что единственный оплот для вашей любви, если он еще возможен, — самопожертвование во имя порядочности и рассудка. Мать, родственники, друзья, — словом, все, кроме отца, на вашей стороне; вы добьетесь и его расположения, встав на этот путь, — или ничего не добьетесь. Вы посылаете проклятия, поддавшись отчаянию, но сами доказывали сотни раз, что нет более надежной дороги к счастью, чем дорога добродетели. Если достигнешь счастья, идя этой дорогой, оно чище, вернее, отраднее; если не достигнешь — его возместит добродетель. Соберитесь с духом, будьте мужчиной, станьте вновь самим собой. Ваше сердце я знаю: всего страшнее для вас — сознание, что вы утратите Юлию из-за того, что недостойны обладать ею.

Ее больше нет. Глаза мои видели, как она навсегда смежила веки. Уста мои приняли ее последний вздох. Мое имя — вот последнее слово, которое она произнесла, ее последний взгляд был обращен на меня. Нет, не о жизни она сожалела, — я так мало сделала, чтобы заставить ее дорожить жизнью, — она прощалась только со мною. Она видела, что у меня нет ни путеводной нити, ни надежды, страдала от моих горестей и проступков, а не смерти боялась. Ее сердце разрывалось оттого, что дочь ее в таком состоянии, а она ее покидает. Она была права, Ей нечего было жалеть на земле. Что в здешней юдоли могла она найти равного тому вечному воздаянию за терпение и добродетели, которое ждало ее на небе? Только одно ей оставалось на свете — оплакивать мой позор! Чистая, непорочная душа, достойная супруга и несравненная мать, ныне ты пребываешь в царстве славы и блаженства. Ты жива, а я, вся во власти раскаяния и безутешного горя, навеки лишенная твоих забот, наставлений, нежных ласк, я мертва для счастья, покоя, непорочности; я чувствую лишь одно — что утратила тебя, сознаю лишь одно — что покрыла себя позором. Моя жизнь отныне — печаль и страдание. Маменька, моя милая маменька, увы, это я мертва, а не ты!