—

Тотл, не хотите ли с нами сыграть? — осведомился мистер Габриэл Парсонс, приближаясь к гостю и отирая со лба пот.

Мистер Уоткинс Тотл отказался. От одной мысли о крикете ему стало почти так же жарко, как Парсонсу.

—

Тогда пойдем в комнаты. Уже пятый час, а мне еще надо вымыть руки перед обедом, — сказал мистер Габриэл Парсонс — Прошу, вы ведь знаете, что я ненавижу церемонии! Тимсон, это Тотл. Тотл, это Тимсон. Он взращен для церкви, но боюсь, что она не взрастила для него ничего, кроме плевелов.

Произнося эту старую шутку, он ухмыльнулся. Мистер Тимсон поклонился небрежно. Мистер Уоткинс Тотл поклонился холодно. Мистер Габриэл Парсонс повел гостей в дом. Он был богатым сахароваром и принимал грубость за честность, а резкость за открытое и прямое обращение. Впрочем, не один Габриэл смешивает грубость манер с чистосердечием.

Миссис Габриэл Парсонс весьма любезно встретила гостей на крыльце и провела их в гостиную. На софе сидела дама очень жеманной и безжизненной наружности. Она принадлежала к тому разряду людей, чей возраст не поддается даже приблизительному определению. Быть может, в молодости она была хороша собой, а может быть, была точно такою же, как и теперь. Лицо ее со следами пудры было так же гладко, как у искусно сделанной восковой куклы, и

так же выразительно. Она была нарядно одета и заводила золотые часы.

—

Мисс Лиллертон, милочка, это наш старинный знакомый и друг, мистер Уоткинс Тотл, — произнесла миссис Парсонс, представляя ей нового Стрифона [49]с Сесил-стрит (Стрэнд).

Дама встала и сделала церемонный реверанс, мистер Уоткинс Тотл поклонился.

«Прекрасное, величавое создание!» — подумал Тотл.

Затем выступил вперед мистер Тимсон, и мистер Уоткинс Тотл сразу же его возненавидел. Мужчины большей частью инстинктивно угадывают соперников, и мистер Уоткинс Тотл чувствовал, что ненависть его вполне оправданна.

—

Могу ли я, — произнес служитель церкви, — могу ли я обратиться к вам, мисс Лиллертон, с просьбой пожертвовать какую-нибудь безделицу в пользу моего общества по распределению супа, угля и одеял?

—

Подпишите меня, пожалуйста, на два соверена, — отвечала мисс Лиллертон.

—

Вы поистине человеколюбивы, сударыня, — сказал преподобный мистер Тимсон. — Известно, что щедрость искупает множество грехов. Бога ради, не поймите меня превратно. Я говорю это отнюдь не в том смысле, что у вас много грехов; поверьте, я в жизни не встречал никого безгрешнее мисс Лиллертон.

При этом комплименте на лице дамы выразилось нечто вроде скверной подделки под воодушевление, а Уоткинс Тотл впал в тяжкий грех — он пожелал, чтобы останки преподобного Чарльза Тимсона упокоились на его приходском кладбище, где бы таковое ни находилось.

—

Вот что я вам скажу, — вмешался Парсонс, который в эту минуту вошел в комнату с вымытыми руками и в черном сюртуке, — на мой взгляд, Тимсон, ваше общество по распределению — чистейшее шарлатанство.

—

Вы слишком строги, — отвечал Тимсон с христианской улыбкой. Он не любил Парсонса, но зато любил его обеды.

—

И решительно несправедливы! — добавила мисс Лиллертон.

—

Разумеется, — заметил Тотл.

Дама подняла голову, и взгляд ее встретился со взглядом Уоткинса Тотла. В пленительном смущении она отвела свой взор, и Тотл последовал ее примеру, ибо смущение было обоюдным.

—

Скажите на милость, — не унимался Парсонс, — зачем давать человеку уголь, когда ему нечего стряпать, или одеяло, когда у него нет кровати, или суп, когда он нуждается в более существенной пище? Это все равно что «дарить манжеты тем, кто о рубашке тужит». Почему не дать беднякам малую толику денег, как поступаю я, когда мне кажется, что они того заслуживают, и пусть покупают себе что хотят. Почему? Да потому, что тогда ваши жертвователи не увидят свои имена, напечатанные огромными буквами на церковной двери, — вот в чем причина!

—

Право, мистер Парсонс, уж не хотите ли вы сказать, будто я желаю увидеть мое имя красующимся на церковной двери? — перебила его мисс Лиллертон.

—

Надеюсь, что нет. — Это мистер Уоткинс Тотл вставил еще одно словцо и был награжден еще одним взглядом.

—

Разумеется, нет, — отвечал Парсонс. — Но осмелюсь заметить, вы ведь не прочь увидеть ваше имя записанным в церковную книгу?

—

В книгу? В какую книгу? — строго спросила мисс Лиллертон.

—

В книгу записи бракосочетаний, в какую же еще? — отвечал Парсонс, смеясь своей собственной остроте и украдкой бросая взгляд на Тотла.

Мистер Тотл чуть было не умер от стыда, и совершенно невозможно представить себе, какое действие произвела бы эта шутка на даму, если бы тут как раз не позвали обедать. Мистер Уоткинс Тотл с неподражаемой галантностью протянул кончик своего мизинца, мисс Лиллертон приняла его грациозно, с девичьей скромностью, и они торжественно проследовали к столу, где и заняли места рядом. Столовая была уютна, обед превосходен, а маленькое общество — в отличном расположении духа. Разговор вскоре сделался общим, и когда мистеру Уоткиису Тотлу удалось добиться от своей соседки нескольких вялых слов и выпить с нею вина, он начал быстро обретать уверенность. Со стола убрали скатерть; миссис Габриэл Парсонс выпила четыре бокала портвейна — под тем предлогом, что она кормит грудью, а мисс Лиллертон отпила столько же глотков — под тем предлогом, что вовсе не хочет пить. Наконец дамы удалились — к великому удовольствию мистера Габриэла Парсонса, который уже целых полчаса кашлял и подмигивал; впрочем, миссис Парсонс никогда не замечала этих сигналов до тех пор, покуда ей не предлагали принять обычную дозу, что она обыкновенно проделывала немедленно во избежание дальнейших хлопот.

—

Ну, как вы ее находите? — вполголоса спросил мистер Габриэл Парсонс мистера Уоткинса Тотла.

—

Я уже влюблен до безумия! — отвечал мистер Уоткинс Тотл.

— Господа, прошу вас, выпьем за здоровье дам, — сказал преподобный мистер Тимсон.

—

За здоровье дам! — произнес мистер Уоткинс Тотл, осушая свой бокал.

Он преисполнился такой уверенности в себе, что готов был ухаживать за целой дюжиной дам одновременно.

—

Ах! — вздохнул мистер Габриэл Парсонс— Помню, когда я был молод… Подлейте себе, Тимсон.

—

Я только что выпил.

—

Ну, так налейте еще.

—

С удовольствием, — отвечал Тимсон, переходя от слов к делу.

—

Когда я был молод, — продолжал мистер Габриэл Парсонс, — с каким странным, смешанным чувством произносил я, бывало, этот тост и, помнится, думал, будто все женщины — ангелы.

—

Это было до вашей женитьбы? — скромно произнес мистер Уоткинс Тотл.

—

Разумеется, до! — отвечал мистер Габриэл Парсонс — После женитьбы мне уж больше в голову не приходило ничего подобного; да и порядочным я был молокососом, если когда-нибудь мог воображать такой вздор. Но знаете ли, я ведь женился на Фанни при весьма странных и презабавных обстоятельствах.

—

Что же это были за обстоятельства, осмелюсь спросить? — поинтересовался Тимсон, хотя за последние полгода он слушал эту историю не реже, чем по два раза в неделю.

Мистер Уоткинс Тотл навострил уши, в надежде извлечь какие-либо сведения, полезные в его новом предприятии.

—

Я провел первую брачную ночь в кухонной трубе, — начал свой рассказ Парсонс.

—

В кухонной трубе! — воскликнул Уоткинс Тотл. — Какой ужас!

—

Да, признаюсь, это было не слишком приятно, — отвечал низкорослый хозяин. — Дело в том, что родители Фанни были весьма ко мне расположены, но решительно возражали против того, чтобы я стал их зятем. Видите ли, в те времена у них водились деньжонки, я же был беден, и потому они хотели, чтобы Фанни нашла себе другого жениха. Тем не менее мы сумели открыть друг другу свои чувства. Встречались мы с нею в гостях у общих знакомых. Сначала мы танцевали, болтали, шутили и тому подобное; затем мне очень понравилось сидеть с нею рядом, и тут мы уж не много говорили, но, помнится, я все смотрел на нее краешком левого глаза, а потом сделался до того несчастным и сентиментальным, что начал писать стихи и мазать волосы макассарским маслом. Наконец мне стало невтерпеж. Лето в том году было дьявольски жаркое, и, проходивши в тесных сапогах целую неделю по солнечной стороне Оксфорд-стрит в надежде встретить Фанни, я сел и написал письмо, в котором умолял ее о тайном свидании, желая услышать ее решение из ее собственных уст. К полному своему удовлетворению, я убедился, что не могу жить без нее, писал я, и если она не выйдет за меня замуж, я непременно приму синильную кислоту, сопьюсь с кругу или уеду на край света — словом, так или иначе погибну. Я занял фунт стерлингов, подкупил служанку, и она передала Фанни мое письмо.