Вновь тронулся Гёроглы в путь. Ехал, ехал и подъехал к реке Араз. Стегнул Гыр-ата плетью, и конь перелетел через нее, опустившись в пятнадцати гезах от берега, раздробив копытами камни.

"О всевышний, покровитель мой, как же я тогда добрался до Нишапура? Недаром говорят, что на долю отважного джигита выпадают такие испытания, что надо быть нером, чтобы их снести", — думал Гёроглы.

Впереди показались его стада.

Оставлю-ка я Гыр-ата пастись тут, изменю свою внешность заговорами и подойду к пастухам. Так я узнаю, кто предан мне, кто нет, что говорят в моей стране, все разузнаю", — решил Гёроглы.

Так и сделал — пустил Гыр-ата пастись на лугу, изменил свой облик и пошел к пастухам.

"Что это за странник?" — удивились пастухи и побежали ему навстречу. Гёроглы они не узнали.

— Слушай, старик, что ты тут делаешь? Уж не вор ли ты?

— Нет, пастухи, я не вор, я торговец. Скоро здесь пройдет наш караван. А я опередил его. Я купил бы у вас овец, если продадите.

— Без хозяина мы овец не продаем.

— А чьи это овцы?

— Бека Гёроглы.

— Вот оно что! Ну, если это и впрямь овцы Гёроглы, я получил бы у него трех-четырех в подарок, — ведь мы с ним большие друзья.

— Что ж, может, ты и получил бы, но сейчас его нет в крепости.

— А где же он?

— Одна старуха из Нишапура увела его коня. Вот он и отправился за ней следом, одевшись каландаром. Кажется, уже год прошел, а его все нет.

— Мы слышали об этом. Выходит, это правда.

— А что ты, старик, слыхал?

— Будто его коня украла старуха, а сам он в одежде каландара отправился за ней следом; но когда он пришел в Нишапур, там его узнали, убили, а тело бросили в ров.

— Ах, вот как! Ну, что ж, умер, так умер, — сказали пастухи, ничуть не опечалившись, подбрасывая вверх свои палки.

Был среди пастухов один пастух по имени Али-Риза. Едва заслышал он, что погиб его господин, как стал бить себя в грудь и заплакал навзрыд, причитая:

— О, горе мне, он был мне как отец, горе мне, он был мне как старший брат, он был мне как дорогой младший брат.

Другие пастухи не обращали на него никакого внимания.

Гёроглы подошел к Али-Ризе и сказал:

— О сынок, не убивайся так. Слезами-причитаниями твоего господина не вернуть. Продай-ка мне лучше пару овец.

— Старик, а это правда, что ты был другом моего господина?

— Мы были с ним самые близкие, закадычные друзья.

— Тогда не нужны мне твои деньги. В память моего господина я и даром отдам тебе овец.

И Али-Риза дал ему одного ягненка.

— О сынок, уж ты накорми меня, а мои попутчики пусть хоть отраву едят!

Они быстро зарезали ягненка, сварили мясо и уселись за еду.

Гёроглы был голоден, мясо яхна — от жирного барашка: Гёроглы брал его руками и проглатывал, едва успевая подносить куски ко рту.

Пастухи начали шушукаться; "Глядите, как он ест, — ну, прямо как Гёроглы… "

Один пастух подошел ближе и спросил:

— Слушай, почтенный, а ты, случаем, не Гёроглы?

— Ступай прочь! Откуда взяться Гёроглы, если он давно мертв. Постелите-ка мне бурку в тени шатра. Вздремну-ка я у вас часок. А если мимо пойдет караван, вы меня разбудите, чтобы я не отстал…

Пастухи постелили ему бурку. Усталый Гёроглы мгновенно уснул. А Али-Риза задумался; "А может, это мой господин?"

Гёроглы мог менять свой облик заговорами, но на спине у него был след пятерни, и след этот никогда не исчезал. Али-Риза тихонько подошел, приподнял рубашку Гёроглы и увидел след пятерни. От радости он стал прыгать и бить в ладоши, крича; "Эгей, это мой господин! Это он, мой брат!.. " Гёроглы проснулся от его крика. Пастухи начали обнимать Гёроглы за шею, стали ластиться к нему: "О господин! Я дал обет принести в жертву двенадцать овец в честь твоих двенадцати костей…", "я дал обет пожертвовать двадцать…", "Я тридцать…", "Я сорок…".

— Слушайте, пастухи! Пусть ваши овцы останутся при вас. Вон за той горой пасется Гыр-ат. Ступайте, приведите его!

Пастухи привели Гыр-ата и наперебой кричали: "Я повезу в крепость радостную весть", "Нет, я", "Я, я повезу!..", — Делайте свое дело, пасите овец!

Сообщить о своем возвращении Гёроглы поручил пастуху Али-Ризе:

— Поезжай-ка ты, сынок!

Али-Риза тотчас сел на своего осла, вытащил из-за пояса нож и, покалывая осла, торопил его. До крепости было пять с половиной переходов. Но Али-Риза уже отсюда стал кричать: "Союнджи! Союнджи!"

На пути его были пески, усталый осел не мог идти дальше и остановился. Али-Риза бросил осла и побежал. Вот впереди виднеется крепость. А на клевере пасется лошадь — ее только что выпрягли из арбы. Али-Риза вскочил на лошадь и погнал напрямик через поля, засеянные пшеницей, джугарой, через бахчи с дынями. На пути не заметил глубокую яму с белой глиной и упал в нее вместе с лошадью. Кое-как вылез, кое-как вытянул лошадь и снова поскакал, похожий на шута, с гиканьем и криком.

… О ком теперь пойдет рассказ? Об оставшихся в крепости сорока джигитах, об Овезе и Агаюнус.

Овез что ни день заходил к Агаюнус — и три и четыре раза — и беседовал с ней. Однажды он возвращался в мейхане от Агаюнус. Там стоял такой шум, будто делили сыромятную кожу. Овез не вошел, а остался на улице и слушал.

— Ты слышал? — спросил один джигит.

— Мы все уже давно слышали… — ответил другой.

Словом, все сорок джигитов говорили в один голос; "Гёроглы умер, больше не вернется… " Не по душе пришлись Овезу эти речи, он повернул назад и вновь пришел к Агаюнус.

— О милый Овез, что это ты возвратился так скоро?

— Агаюнус-апа! Сорок джигитов говорят дурное. Мне это не по душе, вот я и пришел…

— Милый Овез! Сорок джигитов могут и говорить плохо и натворить черных дел, если господин твой еще долго не вернется. Не ходи больше к ним. Запрем ворота внутренней крепости, и ты оставайся у меня.

Так и сделал Овез, а джигиты сами пришли к воротам, увидели их запертыми и закричали:

— Эй, Овез, открывай ворота! Слышишь!

Овез выглянул сверху.

— О Мехрем-ага! Мой господин сказал мне потихоньку: "Пройдет год, и, коли через год я не вернусь, закрой ворота внутренней крепости и останься у Агаюнус-апа". Я вам не открою!

— Говорят тебе; открой! Слышишь ты — открывай!

— Косе, без толку вы кричите, повторяйте хоть тысячу раз — не открою!

— Ну, что ж, не открывай, — говорили джигиты и все сорок натаскали с поля целую кучу камней и стали бросать их в ворота. Из досок вылетали гвозди, которые держались послабее. Ворота вот-вот могли упасть.

Пери Агаюнус знала — ворота не выдержат, видела она и лица джигитов… На рассвете поднялась она на крышу дворца и воскликнула:

— О Гёроглы! Если не появишься ты сам или не подашь о себе весть к восходу солнца, худо будет. Скверные мысли у джигитов. Не знаю, что натворят они, когда ворвутся сюда…

… О ком теперь рассказ? Об Али-Ризе.

Пять с половиной переходов ехал пастух и все кричал, даже голос надорвал. И вот с рассветом в крепости услышали его крик: "Вернулся мой господин! Союнджи!" Услыхала его и Агаюнус. Но она боялась, что это хитрость, что это джигиты подговорили пастухов кричать: "Вернулся мой господин! Союнджи!" — чтобы им поверили и открыли ворота.

Али-Риза хотел первым поздравить Агаюнус — не заходя к сорока джигитам, он подбежал к воротам внутренней крепости. Глядит, а ворота заперты.

— Эй, Агаюнус-апа! Союнджи! Вернулся мой господин! Союнджи! Открой ворота, открой!

Агаюнус выглянула и ответила:

— Эх ты, несчастный пастух! Хочешь служить этим сорока джигитам, а мне служить не хочешь?

— Почему Агаюнус-апа?

— Зачем обманываешь меня, зачем понапрасну кричишь "Союнджи!"?

— Да, ей-богу, мой господин вернулся!

— Не лги, окаянный!

— Да накажет меня имам Риза, мой господин приехал!