"Сейчас она ничего не скажет про меня, - подумал Гэндзи, но потом, когда станет соображать, как это все могло произойти, несомненно, догадается, в чем дело. Для меня это ничего не значит, но для той - жестокой, так заботливо старавшейся скрыть все от света, это будет очень неприятно". И Гэндзи повел искусную речь о том, что он уже несколько раз приходил сюда под предлогом временного приюта на ночь.

Опытный человек понял бы все сразу, но - она была очень еще молода и, как ни была сообразительна, все же уразуметь истину не могла.

Она не была неприятной Гэндзи, но все же у него было такое чувство, что в ней нет ничего, что могло бы привлечь его сердце. И даже в это мгновенье он с досадой и горечью помышлял о сердце той - жестокой:

"Ведь где-нибудь прячется тут и смеется: вот, мол, глупое-то положение... Редко, где сыщется другая такая упрямица" - так размышлял Гэндзи, и образ той неотступно стоял перед ним.

Но все же и эта, с ее молодостью и доверчивостью, была мила ему, и он любовно повел с нею речь о дальнейших свиданиях:

"Не нужно, чтобы знали другие. Так лучше, втайне... "Прелести больше", - как говорили в старину. И ты полюби меня. Мне же приходится считаться со светом, и я не могу следовать одному лишь своему сердцу. Кроме того, если все разгласится, начнем волноваться, как бы тебе не запретили те, кто вправе, эти свиданья. Не забывай и поджидай меня вновь!" - говорил он обычные речи.

"Мне стыдно, что обо мне станут думать. Поэтому я вам писать не буду", - только и сказала девушка, выразив этим все, что у нее было в мыслях.

"Если все об этом будут знать, - правда нехорошо. Но мы можем пересылать друг другу через Когими. Ты же смотри не подавай и вида ни в чем!"- закончил Гэндзи и, захватив с собою легкую одежду, сброшенную той, вышел из комнаты и стал будить отрока, здесь же поблизости лежавшего. Тот спал беспокойно и поэтому сейчас же испуганно открыл глаза.

Когда он стал осторожно открывать наружную дверь, вдруг послышался голос старой служанки, громко спросившей: "Кто это там?"

"Это я!" - в досаде ответил отрок.

"Что это ты там ходишь по ночам?" - воскликнула та и, собираясь как бы проверить, вышла из комнаты.

"Ничего особенного! Вышел немножко сюда, - вот и все!" И с этими словами Когими вытолкнул Гэндзи на галерею.

Было уже близко к рассвету, и на небе выступила яркая луна. При ее свете фигура Гэндзи сразу же стала заметной.

"Там еще кто-то... Кто это? - спросила старушка. -А... это как будто ты - Минбу. Ну и рост же у тебя, право!" - добавила она.

Над этой Минбу всегда потешались за ее высокий рост.

Думая, что отрок вышел вместе с этой Минбу, старушка заметила:

"Скоро, скоро и ты сравняешься с нею", - и с этими словами вышла наружу.

Гэндзи был в замешательстве: ведь нельзя же было втолкнуть ее обратно, - и стоял, прижавшись к галерее, стараясь быть как можно более незаметным.

Старушка подошла к нему:

"Ты сегодня здесь, наверху, с господами? А я с третьего дня не знаю, куда деваться от болей в животе, - вот и сидела там, на кухне. Вчера перебралась сюда, наверх: сама госпожа позвала, - и народу здесь мало, говорит... Но все еще болит прямо нестерпимо! - горевала и жаловалась она и, не дождавшись даже ответа Гэндзи, успев бросить ему только: - Ой, ой! опять боли... Прости, пожалуйста!" - поспешно удалилась.

"Да, такие путешествия опасны!" - подумал Гэндзи.

С него было довольно. В сопровождении Когими он отправился к себе домой.

Рассказывая отроку обо всем случившемся, он выразил ему свое недовольство:

"Это ты - так по-детски недоглядел". Ломая пальцы свои, слал сердцу той укоры и упреки, и полный сочувствия к нему отрок не мог произнести ни слова.

"Она так ненавидит меня, что я сам себе стал противен! Но почему же она - пусть сторонится встречи со мной! - не пришлет мне хоть приветливый ответ? Значит, я хуже даже этого. Иэ-но сукэ?" - говорил он вне себя и, положив себе под одежду платье той, жестокой, захваченное с собою, улегся на постель. Уложив рядом с собою Когими, он то упрекал его, то снова говорил ему ласковые слова.

"Ты - милый мальчик, но выходит так, что я не смогу тебя долго любить", - говорил убежденно Гэндзи, и отрок не знал, куда деваться от горя.

Гэндзи полежал некоторое время, но уснуть был не в силах. Придвинув к себе тушечницу, он на листке бумаги - не то чтоб письмо, но так просто, как будто бы упражняясь, - написал:

Так написал он, и отрок спрятал эти стихи себе за пазуху.

"Что-то делает теперь эта девушка... " - побеспокоился Гэндзи, но, хорошенько поразмыслив, не велел ничего ей передавать.

Легкое платье было все пропитано благоуханием дорогой женщины, и Гэндзи неустанно прижимал его к себе.

Когда Когими явился домой, сестра его поджидала и стала ему выговаривать:

"Это ужасно, что произошло! Я его кое-как обманула, но толков нам не избежать. Положение безысходное. И о тебе самом-то что подумает Гэндзи?" - стыдила его сестра.

Когими страдал и от одной стороны, и от другой, но все же вытащил записку, набросанную Гэндзи, и та все-таки взяла и прочла.

"Что он подумает теперь об этой пустой скорлупке - о моем платье? Верно, скажет, что оно так же загрязнено, как одежда ребенка с побережья Исэ", - и ужасно сердилась.

Та, младшая, также все время чувствовала себя в смущении. Никто ничего не знал, и она тайком от всех погружена была в рассеянную задумчивость.

При виде проходившего Когими у нее захватило в груди, - но вести от Гэндзи - не было.

"Значит, не любит!" - должна была бы подумать она, но по своей доверчивости только печалилась этому.

Та же - жестокая, хоть и успокоилась уже, все же, видя такую глубокую любовь Гэндзи, не могла вполне совладать с собою, хоть и не была она той, о которой поется:

"Если б той я была, что раньше... " "Если б смогла переменить себя самое я!"

На том же листке бумаги она написала:

IV Вечерний лик

Это было в ту пору, когда Гэндзи тайком навещал даму, жившую в районе шестого проспекта. Выехав из дворца, он задумал проведать свою прежнюю кормилицу, которая сильно занемогла и постриглась в монахини, и добрался до ее жилища на пятом проспекте.

Ворота, куда можно было ввести экипаж, оказались закрытыми, и Гэндзи, послав слугу позвать Корэмицу, сам стал разглядывать картину той неприглядной улицы, что была перед ним.

Рядом с домом кормилицы стоял чей-то новый деревянный забор, и поверх его видны были решетчатые жалюзи; они были на четыре-пять футов приподняты кверху, и сквозь них свежо белелись занавески. Оттуда выглядывало несколько миловидных женских лиц.

Женщины толпились там, силясь приподняться повыше, и Гэндзи - представившему себе их во весь рост - они показались ужасно высокими. "Кто это такие?" -подумал он, заинтересовавшись.

Своему экипажу он приказал придать самый простой вид, передовых скороходов с ним не было, так что Гэндзи, совершенно спокойный за то, что его никто не узнает, принялся разглядывать этот дом.

Створчатая решетка ворот была открыта, и взор беспрепятственно проникал внутрь: то было бедное жилище, - и Гэндзи почувствовал жалость. Ему вспомнились слова стихотворения: "На свете целом... " Но для путника, уставшего от скитаний, и это - терраса из яшмы!.. По сплетенной ограде, красиво ползли зеленые ветви вьющихся растений.