[Рама убивает Маричу]
(Часть 44)
Воитель Великоблестящий с могучею статью
Себя опоясал мечом со златой рукоятью.
Взял трижды изогнутый лук он да стрелы в колчане
И вслед за диковинным зверем пустился в молчанье.
Подобного Индре царевича раджа олений
Увидел и сделал прыжок, подгибая колени.
Сперва он пропал из очей, устрашен Богоравным,
Затем показался охотнику в облике явном,
Сияньем своим пробуждая восторг в Сильноруком,
Что по лесу мчался с мечом обнаженным и луком.
То медлил прекрасный олень, то, как призрак манящий,
Мелькал — и стремглав уносился в далекие чащи,
Как будто по воздуху плыл и в простор поднебесный
Прыжком уносился, то видимый, то бестелесный.
Как месяц, повитый сквозных облаков пеленою,
Блеснув, исчезал он, укрытый древесной стеною.
Все дальше от хижины, в гущу зеленых потемок,
Стремился невольно за Маричей Рагху потомок.
Разгневался Рама, устав от усилий надсадных.
Олень обольстительный прятался в травах прохладных.
Приблизившись к царскому сыну, Летающий Ночью [215]
Скрывался, как будто бы смерть он увидел воочью.
К оленьему стаду, желая продлить наважденье,
Примкнул этот ракшас, но Раму не ввел в заблужденье,
С оленями бегая, в купах деревьев мелькая,
Серебряно-пегою дивной спиною сверкая.
Отчаявшись оборотня изловить и гоньбою
Измучась, решил поразить его Рама стрелою.
Смельчак золотую, блистающую несказанно,
Стрелу, сотворенную Брахмой, достал из колчана.
Ее, смертоносную, на тетиву он поставил
И, схожую с огненным змеем, в оленя направил.
И Мариче в сердце ударила молнией жгучей
Стрела златопёрая, пущена дланью могучей.
И раненый ракшас подпрыгнул от муки жестокой
Превыше растущей поблизости пальмы высокой.
Ужасно взревел этот Марича, дух испуская.
Рассыпались чары, и рухнула стать колдовская.
«О Сита, о Лакшмана!» — голосом Рагху потомка, [216]
Послушен велению Раваны, крикнул он громко.
Немало встревожило Раму такое коварство.
«Ни Сита, ни Лакшмана не распознают штукарства, —
Помыслил царевич, — они поддадутся обману!»
И в сильной тревоге назад поспешил в Джанастха́ну.
[Сита отсылает Лакшману]
(Часть 45)
Тем временем кинулась к деверю в страхе великом
Безгрешная Сита, расстроена ракшаса криком.
«Ты Раме беги на подмогу, покамест не поздно! —
Молила жена дивнобедрая Лакшману слезно, —
Нечистые духи его раздирают на части,
Точь-в-точь как быка благородного — львиные пасти!»
Но с места не тронулся Лакшмана: старшего брата
Запрет покидать луноликую помнил он свято.
Разгневалась Джа́наки дева: «Рожденный Сумитрой,
Ты Раме не брат, — супостат криводушный и хитрый!
Как видно, ты гибели Рагху потомка желаешь,
Затем что бесстыдно ко мне вожделеньем пылаешь!
Лишенная милого мужа, не мыслю я жизни!»
И горечь звучала в неправой ее укоризне.
Но Лакшмана верный, свою обуздавший гордыню,
Ладони сложил: «Почитаю тебя, как богиню!
Хоть женщины несправедливы и судят предвзято,
По-прежнему имя твое для меня будет свято.
Услышит ли Рама, вернувшись, твой голос напевный?
Увидит ли очи своей ненаглядной царевны?»
«О Лакшмана! — нежные щеки рыдающей Ситы
Слезами горючими были обильно политы. —
Без милого Рамы напьюсь ядовитого зелья,
Петлей удавлюсь, разобьюсь я о камни ущелья!
Взойду на костер или брошусь в речную пучину,
Но — Рамой клянусь! — не взгляну на другого мужчину».
Бия себя в грудь, предавалась печали царевна,
И сын Дашаратхи ее утешал задушевно.
Ладони сложив, он склонился почтительно снова,
Но бедная Сита в ответ не сказала ни слова.
На выручку старшему брату пустился он вскоре,
И деву Митхи́лы покинуть пришлось ему в горе.
[Разговор Раваны с Ситой]
(Часть 46)
Явился в обитель, что выстроил сын Каушальи,
Владыка Летающих Ночью, обутый в сандальи,
С пучком, одеянье шафранного цвета носящий,
И с чашей — как брахман святой [217], подаянья просящий.
И зонт его круглый увидела Джанаки дева,
И посох тройчатый висел на плече его слева.
Под видом святого к царевне, оставленной в чаще,
Направился ракшасов раджа великоблестящий.
Без солнца и месяца в сумерки мрак надвигался —
Без Рамы и Лакшманы — Равана так приближался!
На Ситу он хищно взирал, как на Рохини — Раху.
Листвой шелестеть перестали деревья со страху.
Как прежде, не дул освежающий ветер в испуге,
Когда он украдкой к чужой подбирался супруге.
Года́вари быстрые волны замедлили разом
Теченье свое, за злодеем следя красноглазым,
Что, Рамы используя слабость, походкой неспешной,
Монахом одет, подступал, многогрешный, к безгрешной.
Царевна блистала звездой обольстительной, Читрой,
Вблизи пламенел грозновещей планетой [218]Злохитрый.
Надев благочестья личину, был Десятиглавый
Похож на трясину, где выросли пышные травы. [219]
Он молча взирал на прекрасную Рамы подругу,
Что ликом своим, как луна, освещала округу.
Пунцовые губы и щек бархатистых румянец
Узрел он и белых зубов ослепительный глянец.
Рыданья и вопли красавицы, горем убитой,
К нему долетали из хижины, листьями крытой.
И слушал неправедный Равана, стоя снаружи,
Как в хижине плачет Митхилы царевна о муже.
К прекрасной, из желтого шелка носящей одежду,
Приблизился он, понапрасну питая надежду.
И, нищим прикинувшись, демонов грозный властитель,
В обличье смиренном, супруги чужой обольститель,
Не ракшас, но брахман достойный, читающий веду,
С Видехи царевной завел осторожно беседу.
Ее красоте несказанной дивился Злонравный:
«О дева! Тебе в трех мирах я не видывал равной!
Трепещет, как пруд соблазнительный, полный сиянья,
Твой стан упоительный в желтом шелку одеянья.
В гирлянде из лотосов нежных, ты блещешь похожей
На золото и серебро ослепительной кожей.
Открой, кто ты есть, луноликая, царственной стати?
Признайся, ты — страсти богиня, прекрасная Рати?
Ты — Лакшми иль Кирти? Иль, может, небесная дева?
Одно достоверно — что ты рождена не из чрева!
Прекрасные острые ровные зубы невинно
Сверкают своей белизной, словно почки жасмина.
От слез покраснели глазные белки, но зеницы
Огромных очей, пламенея, глядят сквозь ресницы.
О дева с округлыми бедрами, сладостным станом,
С обличьем, как плод наливной, бархатистым, румяным,
С чарующим смехом, с грудями, прижатыми тесно
Друг к дружке, что жемчуг отборный украсил чудесно!
Похитили сердце мое миловидность и нега.
Так волны уносят обломки размытого брега.
Доселе супруги богов и людей не имели
Столь дивных кудрей, столь упругих грудей не имели.
Не знали жилицы небес и Куберы служанки [220]
Столь гибкого стана и гордой сверх меры осанки.
Три мира — небесный, земной и подземный — доныне
Не видели равной тебе красотою богини!
Но если такая, как ты, в трех мирах не блистала,
Тебе обретаться в дремучих лесах не пристало.
Охотятся ракшасы в чаще, не зная пощады,
А ты рождена для дворцов, для садовой прохлады,
Роскошных одежд, благовоний, алмазов, жемчужин,
И муж наилучший тебе, по достоинству, нужен.
Ответь, большеглазая, кто же с тобой, темнокудрой,
В родстве: богоравные ма́руты, ва́су иль рудры?
Но здешняя чаща — Летающих Ночью обитель.
Откуда возьмется в окрестных лесах небожитель?
Не встретятся тут ни гандхарвы, ни слуги Куберы.
Лишь бродят свирепые тигры, гиены, пантеры.
Богиня, ужель не боишься опасных соседей —
Ни цапель зловеших, ни львов, ни волков, ни медведей.
Откуда ты? Чья ты? Не страшны ль тебе, луноликой,
Слоновьи самцы, что охвачены яростью дикой
И, жаждой любовной томимы, вступать в поединки
Готовы на каждой поляне лесной и тропинке?
Красавица, кто ты? Зачем пребывать ненаглядной
В лесу, где охотится ракшасов род плотоядный!»
С речами лукавыми демонов раджа злотворный
В обличье святого явился к жене безукорной.
Царевной Митхилы почтен был Великоблестящий,
Как дваждырожденный мудрец, подаянья просящий.
вернуться
215
Летающий Ночью— постоянный эпитет демонов-ракшасов, разбойничавших преимущественно по ночам.
вернуться
216
…голосом Рагху потомка… — То есть голосом Рамы.
вернуться
217
…как брахман святой… — См. прим. 7. На четвертой — последней — жизненной стадии благочестивый брахман был должен покинуть лесной скит и, бродя в одиночестве и блюдя аскезу, отойти, наконец, в мир иной. Равана, похоже, принял облик брахмана, находящегося в этой последней стадии, то есть отринувшего все мирское и питавшегося подаянием. Приведенное в тексте описание (особенно — «одеянье шафранного цвета» и «чаша для сбора подаяния», не обязательные для брахмана-отшельника), однако, скорее соответствует внешности буддийского странствующего монаха и является, таким образом, более поздним добавлением, каких немало в «Рамаяне».
вернуться
218
…пламенел грозновещей планетой… — Подразумевается похожая на раскаленный уголь зловещая планета Марс, сулящая войны и несчастья; метафора, вероятно, относится к налитым кровью глазам Раваны.
вернуться
219
…был Десятиглавый // Похож на трясину, где выросли пышные травы. — Распространенный в индийской поэзии образ бездонного колодца, заросшего травой и потому незаметного; символ опасности и коварства.
вернуться
220
…жилицы небес и Куберы служанки… — Подразумеваются «апсары» — «небесные нимфы», услаждающие своей красотой богов и небожителей, а также волшебницы — «видья-дхары» и «якши», прислуживающие богу богатств Кубере (младшему брату Раваны) и проживающие в его гималайской столице Алаке.