Однако каждое движение его было настолько нежным, что она почувствовала, как ни с чем не сравнимое наслаждение заполняет ее, и прильнула к Даниелу, моля не останавливаться. Наконец и ее тело оказалось захвачено волшебным ритмом, и мир кругом, похоже, навсегда исчез…

Чувство освобождения, последовавшее за яростным, страстным восхождением к вершине блаженства, было столь неожиданным, что Гвендолин ощутила, как горячие слезы подступают к глазам.

Однако Даниел вовсе не удивился. Он поцеловал ее влажные щеки и веки, а потом кончик носа и губы Гвендолин внезапно почувствовала полное изнеможение, как душевное, так и физическое. Она поняла, что глаза ее закрываются и у нее не осталось больше сил сопротивляться сладостной дремоте.

Наблюдая за ней, Даниел осторожно отодвинулся. Сердце его было настолько переполнено нежностью, что он почувствовал, как у него самого защипало в глазах.

Все эти долгие годы она была уверена… Она думала, но так и не узнала, что… Он никогда не сможет простить себя за то, что причинил ей такую боль! Конечно, по-своему, по-мужски он не мог не испытывать удовлетворения, думая о том, что стал ее первым возлюбленным, понимая, что наслаждение от только что пережитой близости было ей незнакомо. Но оно было так естественно и так соответствовало его собственному желанию, что временами он опасался, что вот-вот потеряет контроль над собой и все испортит, напугав ее.

Даниел встал и медленно, осторожно взял ее на руки, отнес наверх и опустил на старомодную двуспальную кровать, занимающую большую часть спальни, а затем вернулся в гостиную, чтобы собрать их одежду и положить подушки обратно на диван. После этого он снова поднялся в спальню, поглощенный своими мыслями. Она отдалась ему, проявляя все признаки страсти и наслаждения, но не сказала, что любит его… пока не сказала.

Даниел и сам был удивлен быстротой, с которой влюбился в нее. Может быть, подсознательно, сам о том не догадываясь, он сразу же полюбил ее, и именно поэтому его с такой неудержимой силой влекло к ней. Теперь они стали любовниками, но он хотел от нее большего, чем физической близости, гораздо большего.

Даниел лег рядом с ней. И тут Гвендолин повернулась к нему, устраиваясь поудобнее, и на губах ее появилась таинственная улыбка, когда она протянула к нему руки. Он наклонил голову, целуя ее, и понял, что она вовсе не так крепко спит, как ему показалось. Гвендолин удовлетворенно вздохнула и еще крепче прижалась к нему…

Рано утром их любовь была совсем другой, искушенной и более взаимной. Теперь Гвендолин верила в себя как в женщину и наслаждалась своим желанием так, как никогда себе не могла представить.

Теперь она обнаружила, насколько неизъяснимо сладостно прикасаться к телу Даниела, дотрагиваться до него и руками, и губами, как прекрасно узнавать, что ее ласки возбуждают его.

Она быстро поняла, какое это наслаждение — сознавать свою власть над возлюбленным, когда одно лишь прикосновение ее пальцев возбуждает его так же, как и его ласки воспламеняют ее… Притрагиваясь языком к его соску, она дразнила его нежными, едва ощутимыми движениями, и Даниел умолял ее не мучить его.

Однако позже, когда разгоревшееся желание побудило Гвендолин перейти к более интимным ласкам, она сама затрепетала, почувствовав и увидев, как реагирует его тело на нежные, деликатные прикосновения ее рук и губ. Она готова была уже отшатнуться от него, почти напуганная его неистовым возбуждением и собственным стремлением доставить и ему, и себе наивысшее наслаждение. Но Даниел мягко остановил ее, шепча, какое блаженство он испытывает, как ему нравится, что она ласкает его, так нравится, что у него буквально не остается сил терпеть это наслаждение.

— Позволь и мне показать тебе, — прошептал он ей на ухо, — как это прекрасно, когда ты так любима.

Гвендолин вздрогнула при мысли о возможности еще большего удовольствия, и у нее перехватило дыхание от удивления и восторга, когда он прикоснулся к ней. Гвендолин испытывала мистический страх перед властью подаренных им ни с чем не сравнимых ощущений. Она попыталась было сдержать прилив неудержимого возбуждения, до сих пор не уверенная, способна ли отдаться такой близости, испытать такое наслаждение, и все же не в силах была сопротивляться тому, что происходило с ней.

Когда она вскрикнула, достигнув вершины блаженства и чувствуя неземной восторг, Даниел не оставил ее, успокаивая и нежно лаская, пока пламя страсти постепенно не угасло, превращаясь в мерцание нежности, и лишь затем они вновь стали едины и телом, и душой…

Позже, засыпая, Гвендолин представила, что было бы, если бы он так любил ее пять лет назад. Дрожь пробежала по телу при мысли о том, что ей было бы нестерпимо тяжело уходить от него утром. А что, собственно, изменилось? Ей и сейчас будет неимоверно трудно оставить его.

Она знала наверняка, что любит его, и не только чувственно, не только телом, но душой и всем сердцем, страстно желая стать его второй половинкой, единым с ним существом, даря ему все, что в ней есть прекрасного и женственного. А он?

Когда наконец сон принял ее в свои объятия, глаза Гвендолин были мокры от слез и она понимала, что это лишь предшественницы многих и многих слез, которым еще суждено пролиться…

— Уинетт, просыпайся. — Этот голос, эта рука, прикоснувшаяся к ее плечу, были столь знакомыми, что она произнесла имя Даниела, еще не успев как следует проснуться.

Открыв глаза, она увидела, что он стоит возле кровати полуодетый, с еще влажными волосами и капельками воды на коже… точь-в-точь как пять лет назад. Даже на столике рядом с кроватью стояла чашка горячего кофе. По сумрачному выражению его лица Гвендолин предположила, что, возможно, он сожалеет о том, что произошло, уже сожалеет…

Она поспешно отвернулась, опасаясь, что он прочитает правду в ее глазах. Но тут рука Даниела нежно коснулась ее подбородка и он повернул ее лицо к себе так, что она была вынуждена встретиться с ним взглядом.

— Не отворачивайся от меня, — шепотом попросил он.

Голос его был таким умоляющим, что она неуверенно всмотрелась в его лицо.

— Мне бы не хотелось торопить тебя, заставлять немедленно принять решение, к которому, вероятно, ты еще не готова. Однако после этой ночи… должно быть, ты понимаешь, как сильно я тебя люблю…

Гвендолин уставилась на него во все глаза, и по их выражению он понял, что она потрясена.

— Любишь меня? Но этого не может быть! Ты ни разу…

— «Ни разу» что? — мягко поинтересовался он. — Не показывал тебе, как много ты для меня значишь?.. Неужели ты могла предположить, что, если бы я не любил тебя по-настоящему, я смог бы…

Даниел покачал головой и с горечью добавил:

— Я дал себе слово, что не буду тебя умолять и даже отпущу… О Господи, я веду себя как последний идиот, даже хуже того! Уинетт, прости меня! Просто я сильно взволнован… Я понимаю, что, если позволю тебе уйти, ты никогда уже не вернешься. Один раз я уже потерял тебя. Может быть, тогда я еще не представлял себе, что именно теряю, но теперь все изменилось! Уинетт, если тебе все равно… если я всегда буду тебе безразличен, Бога ради, скажи мне об этом сейчас, не мучь меня!

С уст Даниела сорвался тихий, сдавленный стон, и он пристально посмотрел на Гвендолин, ища в ее лице ответ на свой вопрос.

— Ты любишь меня?

Гвендолин кивнула, не в силах заговорить, не в силах поверить, что все это происходит на самом деле.

— Ты действительно любишь меня?

Произнеся это, он принялся осыпать ее лицо восторженными поцелуями. Дрожь охватила его тело, когда он опустился на кровать и его руки скользнули под одеяло, обнимая ее, прижимая к себе, а губы ласкали ее, сначала томно и медленно, затем все требовательнее и требовательнее. При этом он вновь и вновь повторял, как сильно любит ее…

Наконец они спустились с небес на землю и долго лежали рядом, разговаривая приглушенным шепотом, обмениваясь признаниями и обещаниями, строя планы.