Он уезжал, пожелав ей храбрости. По его глазам, по его улыбке она видела, что он не хотел бы оказаться на ее месте. Хотя она и жертвовала собой ради общего дела, ее товарищи по борьбе не могли не видеть в ней шлюху. Нет, конечно, они ей ничего не говорили, но они совершенно не воспринимали ее как женщину. Никогда ни один из них не захотел сделать ее своей любовницей и тем более женой. Подпольная сеть Центр-Берри обеспечивала ее противозачаточными таблетками, на этом забота о ее здоровье и благосостоянии заканчивалась.

Она боролась во благо европейских женщин, не питая никаких иллюзий насчет их помощи или их будущего. Многие поддерживали архангела Михаила, матери соглашались отправить на Восточный фронт дочерей, а жены – запереться в четырех стенах, с покорностью, которая, казалось, уже давно должна была бы исчезнуть навсегда. Женщинам можно было выбирать только между христианскими добродетелями и исламским кошмаром. Не присягни какая-нибудь из них в верности последнему защитнику Запада, последователю Карла Великого – и она тут же окажется закутанной в паранджу, униженной, отвергнутой, проданной, обменянной как товар, закиданной камнями при малейшем подозрении в измене, ей отрежут язык, изувечат, будут избивать каждый божий день. Запуганные угрозой ислама, европейские женщины отказались от либеральных прав, которые с таким трудом отвоевывали их сестры в течение долгих столетий. Право на аборт, на контрацепцию, на труд, право голоса были отправлены в небытие.

Она боролась за освобождение арабских женщин из лагерей, за измену политики, не совместимой с ее пониманием гуманизма, но иногда начинала сомневаться, нужна ли ее борьба, особенно когда какой-нибудь террорист-камикадзе подрывался на улице, кишащей народом, и стирал в порошок несколько сотен прохожих. Или когда дюжина бомб с истощенным ураном сносила под корень целый квартал. Тогда она думала, что вместе со своими товарищами делает все, чтобы освободить тысячи мужчин и женщин, готовых к страшной мести, тысячи чудовищ, которые разбредутся по городам и деревням Европы… Но потом понимала, что сама стала жертвой официальной пропаганды, что речь идет просто о спасении живых существ – жертв ужасных репрессий, о том, чтобы проявить такую наипервейшую христианскую добродетель, как сострадание.

– Завтра утром я еду в Париж. Вернусь через два – три дня.

Заместитель начальника лагеря с бешеной энергией вонзился в нее, прежде чем в изнеможении опуститься рядом, задыхаясь и истекая потом. Его красный рубец трепетал, как сердце на ладони.

– Нам надо было бы… надо было бы пожениться.

Она настолько изумилась его предложению, что чуть было не расхохоталась.

– Если меня назначат директором, нужно будет… наконец узаконить наши отношения. А то остальные используют этот прокол, понимаешь?

– Остальные?

– Как только ты оказываешься наверху, некоторые только и думают, как тебя спихнуть.

– А зачем ты едешь в Париж?

Он ответил не сразу. Он все еще сомневался в ней. Ей, однако, казалось, что она задала вопрос как можно более нейтрально.

– Начальники ЦЭВИСов всей Европы вызваны на встречу с представителями Министерства внутренних дел.

– Надеюсь, это ненадолго, я буду скучать по тебе.

Она вдруг сделала движение, на которое еще вчера, казалось, не была бы способна: протянула к нему руку и положила ладонь на рубец. Оба вздрогнули, он – от неожиданности, она – от отвращения. Не в состоянии прикасаться и дальше к эт ой воспаленной плоти, она взяла его член, еще твердый и мокрый от спермы. Он отреагировал совсем не так, как она ожидала: резко схватил ее за запястье и оттолкнул с нескрываемой жестокостью. Она прикусила губу, понимая, какая она идиотка: большинство мужчин не переносят, когда их тискают за член после оргазма.

– Извини, я сделала тебе больно…

– Ты мне не ответила.

– Дай мне время свыкнуться с этой мыслью.

Она скорее бросилась бы в печь, чем согласилась хоть на секунду разделить свою судьбу с этим мужчиной.

– Ты мне скажешь, когда я вернусь из Парижа, хорошо?

В знак согласия она улыбнулась и на секунду прикрыла глаза, в глубине души надеясь, что своевременные действия подполья или какое-нибудь чудо избавят ее от этого испытания.

– Мы поженимся после, – добавил он.

– После чего?

– После того, как я выполню грязную работу – чистку лагерей.

Она из последних сил старалась не показать, как все напряглось у нее внутри. Из нее вытекала остывшая сперма мужчины, который с ужасающим безразличием говорил об уничтожении десяти или двенадцати тысяч заключенных ЦЭВИСа Центрального района.

– На когда она намечена?

– Если я правильно понял, операции начнутся через десять дней. Во всех ЦЭВИСах Европы примерно восемь миллионов заключенных.

– Неужели так много?

– Даже больше, если считать пересыльные лагеря.

– А потом? Я хочу сказать, когда ты закончишь… чистку, что ты будешь делать?

– Работа всегда найдется. Если переведутся арабы, ЦЭВИС займется диссидентами, политическими заключенными, подпольщиками.

– Кто тебе все это сказал?

Он облокотился и пристально посмотрел на нее с таким выражением, которое очень походило на подозрение.

– Не волнуйся, безработным я не останусь. Особенно если у меня будет жена, которую надо содержать.

Он нагнулся и наградил ее поцелуем, вкус которого не способны были смыть и десятки литров чистейшей воды.

– Подполье начинает действовать сегодня ночью.

– Сегодня ночью? Но…

В голове у нее все путалось. Несколько часов назад заместитель начальника лагеря в сопровождении трех охранников уехал в Париж. Она дольше обычного стояла под душем, но так и не избавилась от тошнотворного запаха, который буквально въелся в поры ее кожи. Потом она оделась и около семи утра отправилась в зону доставки. Связной уже ждал ее. Сегодня он улыбался, глаза его горели. Он наклонился к ней поближе и быстро прошептал:

– Отсутствие начальников ЦЭВИСов на местах нам на руку. Такой случай упустить нельзя. Центр приказал всем отделениям одновременно начать действия около полуночи.

– Все готовы?

– У нас нет выбора: правительство уже назначило день, когда начнут уничтожать заключенных. У нас всего…

– Десять дней. Я получила информацию сегодня ночью. – Она прикусила щеку, чтобы не разрыдаться. – Так вы уже знали? То, что я делаю, никому не нужно.

Связной почесал в затылке и одарил ее сочувственным взглядом.

– Не говорите так. Два источника информации надежнее, чем один.

Она покачала головой и сверкнула глазами.

– Какие будут указания лично мне?

– Не вмешиваться в действия сегодня ночью. Оставаться в ЦЭВИСе и ждать новых распоряжений.

– О Боже, но… он предложил мне выйти за него замуж!

– Вы не обязаны соглашаться.

– Если я откажусь, он найдет способ меня сместить. И наше подполье останется без информации.

– Тогда надо согласиться.

– Вы отдаете себе отчет в том, что вы требуете от меня?

Она заметила, что ее слишком громкий голос привлек внимание часового у ворот, и успокоилась. Во дворе у разгрузочной платформы стояло всего два грузовика: один – связного, а другой, сильно помятый, – шофера, который возил свиные хребты с бойни. Она слегка помахала часовому рукой, давая понять, что все в порядке.

– Скоро Вы получите приказ его убрать, – примирительно сказал связной.

Она сочла его привлекательным: курчавые волосы, смуглая кожа, белые зубы. Впрочем, любой мужчина показался бы ей желанным в отличие от любовника по обязанности.

– Его убийство не избавит меня от тех ночей, которые мне еще предстоит провести с ним.

Она ждала слов утешения, но в ответ услышала лишь одну из тех дежурных фраз, которыми пытаются завершить неприятный разговор.

– Мы все обязаны выполнять то, что нам не по душе. И я в первую очередь.

Он протянул ей накладную, дождался, когда она поставит подпись, и залез в кабину.