Он начал очень эффектно.

— Жили-были два брата. Было это давно, когда на троне находился король Карл… И вот король умер, а его сын, герцог Монмут, решил, что он больше подходит на роль короля, чем брат Карла, Джеймс. И он пошёл на Джеймса войной. Один из братьев, про которых этот рассказ, был за Монмута, а другой за Джеймса, так что воевать им пришлось на разных сторонах. Важнее, однако, было то, что оба восхищались одной юной леди. Да, оба брата полюбили одну и ту же женщину, и дело дошло до того, что спор пришлось разрешать сражением. Юная леди считалась первой красавицей Блумзбери и была очень высокого мнения о себе. Таким дамам это свойственно. Ей льстило то, что из-за неё происходит битва. Братья должны были сразиться на шпагах — так было в те времена принято. Называлось это дуэлью. По соседству с фермой Капперс находился пустырь. Это было излюбленное место разбойников, и ни один благомыслящий человек не решался попадать туда после наступления темноты. Место для дуэли было, видимо, подходящее.

Мистер Долланд взял со стола длинный кухонный нож и стал ловко им орудовать, то делая выпад вперёд, то отступая назад в схватке с воображаемым противником.

Он двигался изящно, но так реалистично, что у меня было полное впечатление, будто я вижу двух фехтующих мужчин.

На миг он остановился и, указывая в сторону кухонной плиты, произнёс:

— Вон там, на берегу, восседала виновница происходящего, упивавшаяся зрелищем того, как братья бьются, готовые ради неё убить друг друга.

Плита превратилась в берег реки. Я ясно представляла себе девушку — она была немного похожа на Фелисити, только с той разницей, что Фелисити была слишком добросердечной, чтобы желать чьей-то смерти из-за своей персоны. Всё было совершенно наглядно, как и всегда со всеми эпизодами, которые оживлял мистер Долланд.

Сделав драматический выпад «шпагой», он произнёс глухим голосом:

— В тот самый момент, когда один из братьев попал своему противнику в шею и проколол ему вену, другой поразил родного брата в сердце. Так оба и погибли на поле, которое называлось тогда Лонг Филдз. Впоследствии его переименовали в Саутхэмптон Филдз.

— Ну и ну! — воскликнула миссис Харлоу. — На что только любовь не толкает людей!

— Который из братьев стал постоянно являться ей? — спросила я.

— Ты уж не можешь без привидений! — неодобрительно обратилась ко мне няня. — Ей обязательно нужен призрак!

— Вы вот что, послушайте, — снова продолжил мистер Долланд. Он ещё немного пофехтовал несуществующими шпагами, чтобы проиллюстрировать свой рассказ. — Пока братья двигались туда-сюда, они успели сделать сорок шагов на этой политой кровью поляне, и на том месте, где ступали их ноги, никогда больше ничего не росло. Люди, бывало, специально ходили смотреть на эту поляну. Моя бабушка говорила, что отпечатки ног были ясно видны, и цвет их был красный. Там, случалось, пробовали что-то сажать, но растения не принимались. Отпечатки ног сохранялись.

— Что сталось с девушкой, из-за которой произошёл поединок? — спросила Фелисити.

— О ней ничего с тех пор не было слышно.

— Надеюсь, их призраки постоянно являются ей, — сказала я.

— Не надо было быть такими дурными, — заявила няня. — Терпеть не могу дураков. Никогда их не терпела и не буду терпеть!

— По-моему, довольно печально, что они оба умерли, — заметила я. — Было бы лучше, если бы один из них уцелел и страдал от угрызений совести. Девушка же вообще не стоила всего этого.

— Приходится мириться с тем, что есть, — возразила мне Фелисити. — Жизнь не изменишь так, чтобы концы аккуратно сходились с концами.

Мистер Долланд продолжал:

— Об этом была написана пьеса. Она называлась «Поле сорока шагов».

— Вы бывали там, мистер Долланд? — спросила Дот.

— Нет. Меня тогда ещё на свете не было. Но я об этом слыхал, и история братьев меня заинтересовала. Некто Мэйхью вместе со своим братом сочинил об этом пьесу. Любопытно, что братья написали о братьях! Пьеса довольно долго шла в театре на Тоттенель-стрит.

— И подумать только, что всё это происходило здесь, неподалёку! — воскликнула Эмили.

— Да уж! Никто никогда не знает, что с ним может случиться в следующую минуту, — очень серьёзно отозвалась Фелисити.

* * *

Так текло время. Недели слагались в месяцы, месяцы — в годы. Счастливые, безмятежные, когда покой наш почти ничем не нарушался. Скоро мне должно было исполниться двенадцать лет. Фелисити было в ту пору, вероятно, года двадцать четыре. У мистера Долланда начали седеть виски, что, по нашему мнению, придавало его внешности особый аристократизм и добавляло эффектности его «номерам». Няня стала чаще жаловаться на свой ревматизм, Дот покинула нас, так как вышла замуж. Мы скучали по ней, но её место заняла Мег, а место Мег — Эмили, нанимать же новую младшую служанку сочли излишним. Спустя некоторое время Дот родила чудесного пухленького младенца, которого она принесла продемонстрировать нам.

У меня осталось немало приятных воспоминаний о тех днях, но мне следовало уже тогда понять, что вечно так продолжаться не может.

Моё детство кончилось, а Фелисити превратилась в красивую молодую женщину.

Суровые перемены в жизни подкрадываются незаметно.

С тех пор, как Фелисити поступила к нам, её иной раз приглашали на званые обеды, которые устраивали мои родители. Фелисити объяснила мне, что это делалось исключительно потому, что для кого-то из гостей не хватало дамы, а поскольку она племянница профессора Уиллза, она годилась на роль гостьи, хотя и была всего лишь гувернанткой. Она не любила эти вечера. Помню, у неё было одно-единственное парадное платье, сшитое из чёрных кружев. Она была очень хороша в нём, но оно постоянно висело в её шкафу как грустное напоминание о званых обедах, служивших единственным поводом принарядиться. Она всегда радовалась, когда мои родители куда-нибудь уезжали, потому что это означало, что ей не грозит приглашение на званый обед. Она никогда не знала, когда ей придётся присутствовать на таком обеде, ибо, как правило, решение принималось в последнюю минуту. Она сама говорила мне, что с величайшей неохотой исполняет роль «затычки».

По мере того как я подрастала, мои встречи с родителями становились более частыми. Иногда я пила с ними чай. Мне казалось, они стеснялись меня ещё больше, чем я их. Они всегда были ласковы, задавали массу вопросов о том, чему я в данный момент обучалась, а так как у меня была способность к обобщению фактов и склонность к литературе, мне удавалось создавать благоприятное впечатление о моих успехах. Поэтому, хотя мои достижения в науках не приводили их в восторг, они не испытывали и особого недовольства.

Несколько позже появились первые признаки грядущих перемен, хотя я и не сразу их распознала.

Предстоял очередной званый обед, и на него пригласили Фелисити.

— Моё платье начинает ветшать и блекнуть, — сказала она мне. — С чёрными тканями это случается.

— Вы в нём очень красивы, Фелисити, — заверила я её.

— Я чувствую себя настолько не на месте… такой чужой, посторонней! Все понимают, что я — гувернантка, которую пригласили, чтобы уравнять число кавалеров и дам.

— Ну и что? Вы выглядите лучше их всех, и к тому же, вы как человек интереснее их!

Мои слова рассмешили её.

— Эти знаменитые старые профессора считают меня легкомысленной, пустоголовой идиоткой.

— Сами они пустоголовые идиоты! — рассердилась я.

Я была с ней, когда она одевалась к обеду. Её чудесные волосы были уложены высоким узлом на затылке, а из-за того, что она нервничала, на щеках у неё появился очень ее красивший лёгкий румянец.

— Вид у вас просто замечательный! Все будут вам завидовать.

Она снова рассмеялась, и я порадовалась, что немного подняла ей настроение.

В голову мне пришла ужасная мысль: скоро мне придётся присутствовать на этих скучных обедах.

В тот вечер Фелисити зашла ко мне в комнату в одиннадцать часов. Такой красивой я её никогда не видела. Я села. Смеясь, она сказала: