Больше всех вопросов ему, естественно, задала Рейчел — о работе, о Сан-Франциско, о статье, над которой он работает сейчас. Об отношениях с дочерью расспрашивать не стала, но намекнула, что очень за нее рада.

Когда Эвелин поняла, что больше не в состоянии ломать комедию, она шепнула Ричарду:

— Пожалуй, пора удалиться.

— Ты так думаешь? — спросил он, хмурясь. — Я, например, с удовольствием побыл бы здесь еще немного.

Эвелин испытующе на него посмотрела, стараясь понять, почему он так ответил. Просто или с каким-то умыслом?

Конечно, просто, поспешила она заставить себя расстаться с глупыми мечтами. Торчать в номере отеля ему наверняка скучно, Артур ведь уехал. Болтаться по увеселительным заведениям одному также не особенно интересно. А здесь людно, весело, полно всяких вкусностей…

Ей стало так тоскливо, что захотелось плакать.

— Нам действительно пора, — сказала она твердо.

— Ты куда-то торопишься? — поинтересовался Ричард.

— Нет, просто устала от этой дурацкой игры.

Ричард кивнул, почему-то тоже грустнея.

Эвелин подумала, что лучше уйти незаметно, не устраивая бурного прощания и больше ни над кем не издеваясь. Родители восприняли появление здесь Ричарда всерьез: никого другого их младшая дочь ни разу не приводила на семейные торжества.

— Уйдем тихо, — шепнула она Ричарду. — А то мне станет родителей до того жалко, что я не выдержу и во всем сознаюсь.

7

До «Меркури» они ехали молча, думая каждый о своем. Было около десяти, и вечерний Анахайм радовался жизни, хохоча и веселясь.

Выйдя из машины, Ричард и Эвелин медленно побрели к отелю.

— Может, немного погуляем? — предложил Ричард, кивая на апельсиново-лимонный парк, тот самый, в котором по ночам ворковали влюбленные.

— Да, пожалуй, — ответила Эвелин со вздохом. — На душе как-то тяжко. Если я засяду сейчас в своем люксе, то просто с ума сойду.

Они свернули на мощенную камнем дорожку.

Ричарда тоже ела непонятная тоска, но пытаться выяснять, чем она вызвана, ему не хотелось.

— Почему у тебя тяжко на душе? — спросил он, стараясь не выдать голосом своего настроения.

— Не знаю. Возможно, из-за этой истории. — Эвелин замолчала, и Ричард почувствовал, что она собирается с духом, чтобы открыть ему какую-то тайну. И не ошибся. — Наверное, стоит честно тебе признаться, — продолжила она. — В дом близких родственников я никогда не приводила мужчин. Сам ведь знаешь, какие они, эти мамы и папы, все принимают чересчур близко к сердцу.

Ричард вспомнил отца, у которого душа действительно болела не только за них, его детей, но и за всех родственников и друзей. О матери думать не стал, не желая вгонять себя в еще более мрачное расположение духа.

Эвелин выдержала паузу и снова заговорила:

— Я всегда старалась относиться к ним бережно. По крайней мере, не посвящать в подробности своей уже взрослой жизни. — Она криво улыбнулась. — Я далеко не пай-девочка. Люблю и на дискотеках повеселиться, и посходить с ума на вечеринках. Могу и выпить, не до поросячьего визга, конечно, но чтобы почувствовать хмель. Наркотой, правда, не балуюсь и курить только пробовала. Не понравилось… Я к тому все это говорю, что родителям вовсе не обязательно ни о чем подобном знать, равно как и о романчиках, которые начинаются и тут же заканчиваются, то есть ничего особенного собой не представляют.

— Ты переживаешь, что с моей помощью заморочила родителям голову? — спросил Ричард, подкупленный откровенностью Эвелин.

Женщины, с которыми ему доводилось иметь дело, какими бы испорченными они ни были, вели себя совершенно по-другому: в первые дни знакомства старательно разыгрывали перед ним невинных овечек. Так было и в случае с Амандой. «Пикантные» подробности о ее прошлом он начал узнавать лишь по прошествии нескольких месяцев, причем совершенно неожиданно и чисто случайно. О том, что, еще учась в колледже, она прославилась неразборчивостью в связях, курила травку, нюхала кокаин…

— Да, переживаю, — ответила Эвелин серьезно. — По-моему, ты им даже понравился. И Стивену тоже, хоть он явно расстроился из-за того, что обиделись Муры. — Она горько усмехнулась.

— И мне твои родители понравились, — честно признался Ричард. — Серьезные, порядочные, не притворы. Терпеть не могу лицемерия и глупости!

— Да уж, лицемерить мои родственники не умеют, особенно папа.

Некоторое время они шли по аллее, освещенной желтым светом фонарей, молча. Увидев низенькую скамейку, выкрашенную какой-то светлой краской, а сейчас кажущуюся бледно-лиловой, Ричард указал на нее рукой.

— Присядем?

— Давай, — согласилась Эвелин.

Они уселись, вытянув вперед уставшие за целый день ноги.

Пахло лимонами. Но аромат Эвелин, как будто усилившийся, когда она опустилась на скамейку, перебивал этот запах, магически воздействуя на Ричарда. Он впервые взглянул оценивающе на ее ноги — длинные, крепкие, с тонкими щиколотками и узкими ступнями, не скрытыми от глаз тонкими ремешками босоножек.

Она просто чудо, подумал Ричард, и его грудь сдавила щемящая тоска. Естественная, откровенная — по сути, тоже настоящая. Как Артур. Наверное, я, с грузом моих проблем, не имею права ей навязываться. Она повстречает другого человека, более достойного, нормального. А с родителями как-нибудь объяснится… Скажет: не сложилось.

Но ему до одури хотелось прикоснуться к длинным ногам руками, опуститься на колени и осыпать ее упругие бедра горячими поцелуями.

И стало невыносимо больно оттого, что вечеринка у Стивена осталась позади, равно как и право называться женихом этой удивительной девушки.

— Ладно, что сделано, то сделано, — произнесла Эвелин, вздыхая.

Ричард заметил, как тонкая бретелька платья сползла с ее плеча, и ощутил приступ неслыханного желания, прямо как подросток, еще никогда не вступавший в интимную связь с женщиной.

Эвелин машинально поправила бретельку и продолжила:

— Зато мы добились намеченной цели. — Она невесело рассмеялась. — Бедняга Эдвин, наверное, теперь больше никогда не появится у Стивена. Его предки обиделись. Ведь это время они мечтали женить его на мне. А Эдвин просто привык во всем им подчиняться.

— Сколько ему лет? — спросил Ричард.

— Двадцать шесть.

Ричард присвистнул.

— Ничего себе! В таком возрасте во всем подчиняться родителям, мягко скажем, неумно.

— Согласна, — ответила Эвелин, перебирая бусинки браслета.

Когда она нервничала, то постоянно что-то вертела в руках — Ричард давно подметил эту ее особенность. Его охватило желание взять ее тонкие пальцы в свои, крепко их сжать и подарить ей успокоение каким угодно способом — ласковыми словами, ободряющим взглядом… поцелуем…

Черт! О поцелуях с Эвелин не следовало даже мечтать. Наставала пора возвращаться домой, в прошлую жизнь.

— Только строго судить Эдвина не стоит, — сказала Эвелин, продолжая начатый разговор. — У него очень властная мать, с младенчества приучившая его к безропотному послушанию. — Она рассмеялась. — Не подумай, что я настолько добренькая. Просто в последние дни со мной творится что-то непонятное. Черт его знает, что именно.

— Кстати, прости, что Хизер я назвал Хейзел, а Джонни — Джимми, — сказал Ричард, вспоминая про свои оплошности. — Понадеялся, что с легкостью запомню все, что ты мне рассказывала, поэтому не особенно старался запоминать.

— Перестань. Это я перед тобой должна извиниться за то, что поначалу вела себя как дура. Чуть не шлепнулась у всех на глазах. Если бы ты не поддержал меня… — Она смущенно потупилась.

— Пустяки, — ответил Ричард, несмотря на то что страстно желал отреагировать на это проявление робости совершенно по-другому: опять обнять Эвелин за талию и прижать к себе, как в тот момент, когда она споткнулась.

— В общем, ты здорово мне помог, — сказала она. — А с родителями я как-нибудь потом объяснюсь. Скажу, что мы с тобой расстались… потому что не сошлись характерами.