И вот я еду по высотному мосту, под которым светится жизнь питерской лагуны. Искрятся лотосы плавучих казино и ряска гидропонических ферм, вьются улочки в неоколониальном стиле пластикового острова Рок-ин и мерцают дома, похожие на елочные украшения из фольги. Хаотическая возня и броуновское движение человекомолекул, способных только притягиваться и отталкиваться, демиургами из «Омеги» превращаются в высокоразвитый городской организм.

Я еду над искусственной зыбью питерской лагуны и огоньки прогулочных судов превращают ее в Аргуса.

Я еду над висячими садами Элизиума. Люминесцирует синтетический мрамор крупнейшего в мире центра эвтаназии, через который добровольно-принудительно отправилась на тот свет значительная часть старой России – «недограждан» по определению «Омеги», или «совка», как любит выражаться губернаторша Найдорф.

Недогражданин – это не отметка в паспорте, а куда более существенная вещь, набор сведений из банков данных, поддерживаемых крупными торговыми сетями. Если вы были плохим потребителем, не реагировали на рекламу «солидных производителей», не покупали в кредит и в рассрочку, не брали даже со скидкой, не заполняли анкеты, которые вам предлагали дилеры, – это означает, что вы несовместимы с устоями рыночной демократии. Попросту говоря, если вы ни разу в жизни не приобрели унитаз розовый, с перламутровыми кнопочками и встроенным интеллектом, позволяющим регулировать продолжительность спуска воды, – то вы обречены...

Я сейчас на открытом пространстве между небом и землей, меня могут опознать каждую секунду, а то и просто размазать удачным залпом с полицейского вертолета. По телику регулярно показывают остовы сожженных автомобилей – для острастки потенциальных «врагов свободы». Еще полицейские могут сбросить контейнер с роботблохами. Эти прыгунцы запросто пробивают стекло. Надежда лишь на то, что я попал в середку религиозной процессии бахаистов, и полицейские не знают, как за меня взяться. Скорость у процессии не больше ста, так что я легко обхожусь без борт-компьютера. Со всех сторон меня окружают бахайские автомашины, над каждой крышей будто живой, а на самом деле голографический пророк Баба, или его нынешнее воплощение – Ваня Обрезкин, мальчик двенадцати лет, щекастый, с приклеенной улыбочкой, медитирующий так плотно, что даже зрачки куда-то наверх укатываются...

Если бы я верил, что мальчик Ваня воплощение чего-то большего, чем попкорн, я бы ушел к бахаистам в общину, там у них чисто, вежливо и кормят, как на убой.

Мост легко уносится к ажурным куполам величественного бахаистского собора в Кронштадте, которые каждую ночь меняют свою форму – сегодня они похожи на горные пики Гималаев, – однако я ловлю съезд и устремляюсь к таинственно помигивающему болотному пятну, растекшемуся по лениво зыбящейся поверхности лагуны. Это – Петронезия.

Колеса жестко коснулись стальной палубы огромного понтона. «Добро пожаловать на главный базар Вселенной». И золотые ворота, и псевдоримская квадрига ослов, и аляповатая надпись – ненастоящие, голографические. Cразу почувствовалось, что и подо мной нет настоящей тверди.

– Выходи, – сказали мне, когда я проехал от ворот Петронезии едва ли пятьдесят метров...

Я выбираюсь из салона. Несмотря на поздний час, на этой улочке густо стоят люди, там и сям мелькают огоньки косячков, индикаторов и дисплейчиков. Странная улочка. По бокам – мачты, надстройки, краны, лебедки, антенны, комингсы люков и крышки трюмов. Слегка качается и стонет улочка под ногами. Это под покрытием из спеченной резины и пластмассы бултыхаются старые суда, торпедные катера, траулеры, буксиры, баржи, чьи балластные цистерны заполнены саморастущим нанопластиком. Жадные хоботки нанопластика, так называемый перифитон, расщепляют мусор и всасывают влагу из трюмов. Более того, выползая из ржавых судовых корпусов, проворные хоботки потребляют любую дрейфующую органику и выделяют метаболиты. Перифитон и сплетает суда в единое целое, типа грибницы, имя которой – Петронезия. Это я по телику видел, так что не совру. И хотя между бортами стоячих голландцев видны полоски воды и даже целые каналы, Минздрав не рекомендует купаться, ведь метаболиты нанопластика весьма токсичны. Вода в каналах покрыта пеной, в которой плавает что-то похожее на бездокументные трупы. Через несколько часов бездокументные пловцы рассосутся, так что полицейским некого будет искать. Поэтому они и не ищут.

Этот город застывших кораблей имеет лицензию на грязную и подлую жизнь. В открытом ганзейском городе Питере разрешено все, что не запрещено. То немногое, что не разрешено в ганзейском городе, цветет в Петронезии. Поэтому в Петронезии нет незаконных видов деятельности. И соответственно нет никаких видов полиции. Главное, чтобы Петронезия платила «роялти» городским властям, держала у себя людей, ведущих нездоровый образ жизни, и не лезла в другие более чистые районы.

Первоначальным населением Петронезии были люди, которые не могли предоставить справку о том, что «никогда не писал в чатах и интернет-форумах сообщения с националистическим содержанием». Потом туда стали сливать население из тех кварталов, которых равняли под строительство Сити. Пресса чуть ли не каждый день напоминает нам, социально слабым и хилым, что если не будешь вертеться, то окажешься в Петронезии, и там твоя жизнь будет продолжаться от ворот до ближайшего местного хищника. Сюда из иностранных туристов только экстремалы заходят с двумя-тремя охранниками, и то на пять минут.

Я встал около машины, положив одну руку на крышу, и сделал вид, что уверен в себе.

Теперь можно поозираться на местную публику, подмазанную багровым сиянием рекламных аэрозолей, которых свежий вечерний ветерок растаскивает во все стороны от Сити.

На богемные шарфы продавцов нацеплены глюкеры – они, как жуки, шевелят ножками нейроконнекторов. К лацканам пришпилены блестящие кристаллы психопроцессоров. В пригоршнях, как снежинки, лежат софтинки. Голографические проекторы, встроенные в очки продавцов, выдают заставки игр. Наслаждайся, оттягивайся и откидывайся за гроши – на весь этот игровой софт действует лицензия «Demo-version». Наверное, по схожей лицензии Ост-Индская компания ввозила опиум в Китай.

Внешне это торжище похоже на блошиный рынок, который расположился на постоянной основе в Михайловском саду.

Но есть некоторые отличия от обычной барахолки.

В городе только шуцманы носят экзоскелеты и защищают открытые участки тела от диверсионных нанитов [17]. А здесь – кругом мужики, похожие на квадратных рыб, благодаря доспеху из кевларовых чешуек с наноактуаторными сочленениями. Защитные сетки вделаны на манер татуировок прямо в кожу лица и рук. Вокруг квадратных фигур искрятся и шипят нимбы из разрядов.

Местный зверинец «рыбами» не ограничивается. Если тут девушки, то настоящие гориллы с чем-то похожим на пулеметы на месте титек. И бабы-крокодилы тоже есть. Они не только пережрали стероидов, чтобы уничтожать насильников голыми руками, а еще, для надежности, покрыли свои могучие тела шипами и роговыми наростами с помощью онкогеновых имплантов.

Есть здесь в немалом количестве то-ли-бабы-то-ли-мужики с выпуклостями и вогнутостями на теле, которые приведут в замешательство даже профессионального анатома. Все у местных жителей какое-то чрезмерное, как следствие дурного вкуса, низменных наклонностей и левых технологий...

У рыхлого узкоплечего господина, что стал тереться рядом со мной, прямо из воротника выходит шланг, который сливает красноватую муть в батарею вампирок, прилепленных на манер газырей к груди. Этот вряд ли будет драться, потому что больной и косит под интеллектуала: «простите», «вас не затруднит?», еще, наверное, скажет про «нравственный выбор». А может, этот поносник и в самом деле интеллектуал. У него такие же чувственные губы и глаза солипсиста, как у председателя ооновского комитета по «декоммунизации», знаменитого философа Дрексманна, который уморил своими люстрациями пару миллионов коммуняк вместе с их женами и детьми.