— Я не видела ни одного. Вероятно, кровь стала слишком разбавленной.

— Кто-нибудь из твоих кузенов способен менять форму? — Байрон задал вопрос прямо, без каких-либо интонаций.

Антониетта замерла, ее руки замерли в хранилище.

— Один из моих кузенов? — переспросила она, сама мысль об этом выбивала из колеи. — Я не могу думать об этом, Байрон. То, что один из них может быть этим монстром, вырывающим у невинных людей горла. У меня вызывает отвращение сама возможность подумать о подобном.

— Запах кошки был внутрипалаццо. Им пропитана комната твоего дедушки. Ты говоришь, что ноты хранились в личном сейфе дона Джованни. Если оборотень искал их…

Она положила драгоценные ноты в хранилище и закрыла дверь.

— Мне не хочется думать, что член моей семьи способен на такое хладнокровное убийство.

— В теле дикого хищника может быть очень трудно контролировать порывы. Говорят, что некоторые оборотни даже не узнают свою человеческую сторону. И некоторых животных намного труднее контролировать, чем других.

Антониетта наклонилась вперед и с чувством вины прислонилась лбом к двери хранилища.

— Я хотела только исполнять музыку, — признание вырвалось с легким всплеском. — Если я слышу музыку, неважно насколько она сложна или замысловата, я могу сыграть ее, но эту я не могу увидеть. Мне пришлось просить Жюстин прочитать ее мне. Можешь представить, как это было трудно для нас разобрать всю партитуру, как много времени это заняло. Дон Джованни, конечно, знал об этом, именно он дал мне ее, но я тщательно охраняла ее. Каждый вечер я возвращала ее в его комнату, но любой мог видеть, как мы с Жюстин трудимся над нею.

В результате наклона вперед ее ягодицы соприкоснулись с телом Байрона. Он прижался к ней, твердый и возбужденный, истинный мужчина. Антониетта чуть не закричала от отчаяния. Ее кожа покрылась мурашками от желания. Ее тело было напряженным и чуждым ей. Она мгновенно выпрямилась, чтобы разорвать контакт, отталкиваясь от него и направляясь дальше, в сторону комнаты с историей ее семьи. Антониетта сознавала свое собственное тело. Покачивание бедер, боль в груди. Это было настоящим безумием… то, что ей не хватало контроля.

— Антониетта, дотрагиваясь до твоего сознания, я чувствую, что ты смущена и сбита с толку. Я мог бы помочь тебе, если ты позволишь, — Байрон намеревался пробиться сквозь ее барьер, если она в скором времени не просветит его. Он не мог выносить, когда она так расстроена. Они уже дважды обменялись кровью. Карпатская кровь по-любому усиливала ее чувства, изменяя ее, но учитывая ее особенности, он понятия не имел, какие еще изменения могла вызвать кровь.

— Свои проблемы я предпочитаю решать сама, — сказала она. — Я сожалею, если это звучит резко, но такое ощущение, что все свалилось на меня одну и свалилось разом.

— В партнерстве, cara, проблемы решаются сообща.

— Я еще не привыкла к партнерству, — Антониетта смягчила свой голос, не желая причинять ему боль. — Я пытаюсь, Байрон. Правда, пытаюсь. Я никогда прежде не испытывала подобных чувств и никогда ни на что не реагировала таксильно. Это беспокоит.

И в прошлом я никогда не реагировала так на мужчину.

Байрон уловил эту чисто женскую мысль. Она до сих пор не приняла силу и мощь связи между ними. Это не было похоже ни на что когда-либо испытанное ею. Она была одновременно и смущена и слегка напугана — две эмоции, которые были незнакомы Антониетте Скарлетти. Он молчаливо последовал за ней в комнату с историей.

Дверь скользнула в сторону, автоматически включился свет, показывая ряды и ряды, от пола до потолка, картин, слов, символов, выгравированных на стене, наподобие египетских иероглифов.

Антониетта прижала ладонь к одной из гравюр.

— Можешь представить, сколько времени потребовалось, чтобы сделать это? И они будут находиться здесь все время, пока палаццо не будет разрушено. Когда-нибудь, возможно, сотни лет спустя, другой Скарлетти будет стоять в этой комнате и смотреть на то, что было задолго до него.

Байрон начал читать, полностью поглощая разыгрывающуюся перед ним драму. Невеста за невестой выбирались из небольшой деревушки людей-ягуаров. Было несколько пробелов, словно поколения потеряли связь с первоначальными намерениями Скарлетти, невест из деревни становилось все меньше, пока кровь не была еще раз разбавлена. Многие невесты не находили счастья со своими мужьями, и ревность и интриги довлели над палаццо на протяжении веков. Некоторые очень сильно любили своих мужей. Многие обладали способностью к исцелению и телепатии. Более поздние истории, казалось, указывали на то, что телепатия стала обычным делом среди Скарлетти.

— Это невероятно интересно, Антониетта.

— Я часто приходила сюда, когда была моложе. Несмотря на свою слепоту, я могла без помощи посторонних читать надписи, сделанные на стене, и это дарило мне чувство независимости. Конечно, я могу читать шрифт Брайля, но ведь деловые документы не будут специально для меня переводить на него, поэтому в их чтении я полагаюсь на Жюстин.

И Жюстин предала ее. Как она сможет когда-либо вновь снова доверить ей важную информацию? Байрон накрыл руку Антониетты своей. Соединяя их. Сливаясь своим сознанием с ее, чтобы почувствовать раздирающую ее душу печаль. Она больше не доверяла своим суждениям. Больше не доверяла шестому чувству, на которое полагалась в отношениях с людьми. Жюстин причинила намного больший вред, чем он предполагал вначале.

— И теперь ты не можешь полагаться на нее.

Ни на кого. Слова непроизвольно замерцали в е сознании. Она быстро избавилась от них.

— Я не жалею себя, Байрон. Я давным-давно научилась собираться с силами и двигаться дальше. Просто у меня ощущение, что я нахожусь в зыбучих песках и с каждым сделанным шагом, где бы ни шла, увязаю все глубже. Я хочу твердой почвы под ногами.

Он положил ее ладошку себе на сердце.

— Вот здесь, Антониетта. Я прямо здесь.

Она, потянув, высвободила свою руку.

— Как много я о тебе знаю? Ты хочешь полного доверия. Хочешь, чтобы я ради тебя изменила всю свою жизнь.

Байрон удержал ее руку. Ягуар в ней был близко. Настороженный. Желающий сбежать. Женщина в ней хотела сделать то же самое. Чувствуя себя загнанной. В осаде. Она понятия не имела, как сильно он намеревался изменить ее жизнь, но ощущала, что он представляет для нее угрозу. Это были инстинкты ягуара, и они были сильны в ней.

— Да, я хочу быть в твоей жизни. Я не собираюсь отрицать этого. Позволь себе полностью слиться со мной. Ответы на твои вопросы здесь, в моем сознании.

Она отдернула руку, ее сердце колотилось. Его слова всегда были искушением. Его голос был греховным и наполнял ее похотью, которую она, казалось, была не в силах контролировать. Да и не хотела.

— Я задыхаюсь в коридоре, — ее голос был запыхавшимся, хриплым. Она не собиралась сливаться с ним и позволять ему увидеть картины, появляющиеся в ее голове. Это было бы унизительно.

Она резко развернулась и направилась обратно в свою комнату. Байрон вышел из комнаты с историей, позволяя двери закрыться. Он легко шагал нога в ногу с Антониеттой, вплотную к ней, желая облегчить ее страдания, но будучи неуверенным, как это сделать.

В огромной комнате было холодно после удушающей жары туннелей. Антониетта вздохнула с облегчением, содрогнулась и обхватила себя руками, чтобы скрыть свои соски, напряженные до каменного состояния и трущиеся о кружева бюстгальтера при каждом шаге. Она ничего не сказала, когда загорелся огонь, уверенная, что Байрон неправильно истолковал ее жест, посчитав, что ей холодно.

— У тебя есть копия нот Генделя, Антониетта? — поинтересовался Байрон, садясь в свое любимое кресло. Кельт лежал, свернувшись, в ее спальне. Он мог видеть его через открытую дверь. Борзая не пошевелилась, только не с Байроном, охраняющим его подопечную.

Антониетта вытянула руки над головой. Ее тело казалось ей тяжелым и чувствительным. Она ощущала мужской запах Байрона и по какой-то причине он взывал к ней. Она прекрасно сознавала, что он находится не больше, чем в футе от нее. Интерлюдия в солярии была краткой и бурной. И недостаточной. Она пересекла комнату, беспокойство, нетерпение двигало ею. Ее груди были набухшими и ныли, требуя внимания. Ее кожа жаждала облегчения.