Данилевский также отвечал западному обывателю, считающему, что «Россия давит на нас своею массой, как нависшая туча, как какой-то грозный кошмар»: «Франция при Людовике XIV и Наполеоне, Испания при Карле V и Филиппе II, Австрия при Фердинанде II действительно тяготели над Европой, грозили уничтожить самостоятельное, свободное развитие различных ее национальностей, и большого труда стоило ей освободиться от такого давления. Но есть ли что-нибудь подобное в прошедшей истории России? Правда, не раз вмешивалась она в судьбы Европы, но каков был повод к этим вмешательствам? В 1799-м, в 1805-м, в 1807 гг. сражалась русская армия, с разным успехом, не за русские, а за европейские интересы. Из-за этих же интересов, для нее, собственно, чуждых, навлекла она на себя грозу двенадцатого года; когда же смела с лица земли полумиллионную армию и этим одним, казалось бы, уже довольно послужила свободе Европы, она не остановилась на этом, а, вопреки своим выгодам, — таково было в 1813 году мнение Кутузова и вообще всей так называемой русской партии, — два года боролась за Германию и Европу и, окончив борьбу низвержением Наполеона, точно так же спасла Францию от мщения Европы, как спасла Европу от угнетения Франции…».
Другой любимой темой западной пропаганды было русское «рабство», противостоящее западной «свободе». Еще в 16 в. Западом был создан информационный симулякр Московии, в котором её власти тиранствуют, потому что им нравится тиранствовать, а народ раболепствует, потому ему нравится быть в рабстве. Но когда этот симулякр создавался, сам Запад производил второе издание рабовладения и второе издание крепостного права, это он превращал людей в рабочий скот.
За «русскую тиранию» Запад с ловкостью старого плута выдавал централизацию в огромной стране просто необходимую. За «нецивилизованность» — материальную скудость и недоразвитие социальных институтов в условиях, когда концентрированные усилия государства направлялись на преодоление неблагоприятной географии, на отражение внешнего давления.
Это не Россия, а Запад вдыхал зажаренную плоть еретиков и ведьм, без суда и следствия уничтожал под корень иноверцев. Уже в относительно просвещенное время, посреди Европы селения вальденсов уничтожались вместе со всеми их обитателями, словно это были крысиные норы.
В середине 18 в. единственная страна Европы, где нет жестоких казней, где вообще нет смертной казни — это Россия.
Не в России, а в Британии у крестьян отнимают землю-кормилицу, превращая их в бесправных бродяг, по которым плачет виселица.
Не в России, а во Франции применяют беспощадный садистический террор против тех, кто мешает идти в светлое будущее.
Французскую революцию первым делом бросаются подавлять не российский монарх, а «передовые» англичане, австрийцы и пруссаки.
Не в России, а в Англии десятилетние дети трудятся по 14 часов в день в шахтах.
В первой половине 19 в. Западная Европа стала получать огромные призы за ограбление колоний, по ней шагает промышленная революция и доступный кредит, а вслед за тем добивается политических прав третий класс, из остатков крестьянства выделяются богатые бауеры. Рука буржуазии не менее крепка, чем рука дворянства; любые возмущения обездоленных пролетариев, подавляются с такой же беспощадностью, как и крестьянские восстания в средние века. Это происходит в Европе, а не в России.
Когда-нибудь возникнет честная наука «социальная механика» (жаль, что уж жить в эту пору прекрасную уж не придется…). Эта наука сформулирует законы свободы для больших социальных систем. Она похоронит прежнее понимание свободы, как некоего неотъемлемого свойства западных людей, которым они могут якобы наделить всех остальных — если те будут послушными мальчиками. В этой новой науке свобода предстанет как способность социальной системы поддерживать свое устойчивое развитие (гомеостаз) за счет внешней среды, в том числе и более слабых социумов.
Рабство-свобода — две стороны одной медали. За свободу одних платят своим рабством другие — начиная со знаменитой афинской демократии, где на одного свободного (гражданина, гоплита, философа и т. д) приходилось пара десятков рабов…
За британские свободы, которые изначально касались весьма небольшой прослойки джентльменов, платили ирландские крестьяне, английские пролетарии, африканцы, индейцы, индусы, австрало-аборигены и т. д. И платой было порой даже не рабство, а гибель.
Да и нашей стране за эмансипацию дворянства было уплачено унижением низших слоев, причем именно в то время, когда на московитов снизошли блага западной цивилизации.
Однако обвинение № 1, которое Запад бросал России, в экспансионизме, по сути, опровергало обвинение № 2, в рабстве. Русский народ распространился на шестую часть земной суши, причем такими темпами, которые и не снились западным нациям. Фактически русские присоединили большую часть Азии к Европе. Никаким рабам это было б не по силам и не по духу. И никакой раб не будет до последней капли крови сражаться против иноземных завоевателей — ему всё равно, кто им владеет.
На протяжении этой книги я не раз цитировал книгу маркиза де Кюстина «Россия в 1839 году». Хитроумному маркизу, представлявшему французских национал-либералов, удалось написать хлесткий антироссийский памфлет, в котором он удачно выдал социальное и техническое отставание континентальной России от колониальных морских держав за свидетельства вековечной русской «тирании». Впрочем свидетельствами «тирании» были для него и прекрасно организованная Нижегородская ярмарка, и четкая ямская служба, и растущая русская промышленность, и дружелюбие русских крестьян, и чувство собственного достоинства у мелких чиновников, и телесные наказания, которые он мог легко найти и в «просвещенной» Европе, и подавление польского бунта, хотя любая европейская держава расправилась бы с бунтовщиками со стократно большей жестокостью. И даже самобытное русское искусство. «Очевидно, что страна, где такого рода монументы называют местом молитв — не Европа; это Индия, Персия, Китай, и люди, идущие поклоняться Богу в этой банке варенья не христиане», — пишет информационный разбойник о храме Василия Блаженного.
По совокупности заслуг маркиз де Кюстин получает от русского поэта Тютчева совершенно справедливый титул «собака», что однако не помешало многократному переизданию собачьего опуса в нашей стране.
Д. Уркварт, бывший резидент британский разведки в Константинополе, издает на протяжении многих лет русофобский журнал «Портфолио». Он ненавидит императора Николая и русских настолько сильно, что взахлеб расхваливает Османскую Турцию как носительницу высокой, оригинальной культуры. Такие оригинальные черты турецкой культуры, как захват людей в рабство и массовые убийства мирного населения, (что было продемонстрировано совсем недавно во время Греческого восстания) совсем не мешают британскому свободолюбцу.
Большим авторитетом для Уркварта служит профессор Мицкевич из Парижского университета. Этот польский поэт, ставший большим парижским ученым, на своих лекциях устанавливает тождество русских с древними кровожадными ассирийцами и вавилонянами — причем на основе науки филология. Ученый поэт совершает замечательное открытие в области языкознания. Оказывается, имя вавилонского царя Навуходоносор-Небукаднецар — это русская фраза: «Нет Бога кроме царя».
На ниве борьбы с русской «тиранией» подвизались на Западе не только польские иммигранты. Мицкевича с Чарторыйским переплюнули Герцен с Бакуниным, добавив ко лжи мерзость предательства.
Почти одновременно с началом Восточной войны, Александер Герцен, известный среди антироссийских диверсантов как Искандер, приезжает в Лондон.
Выпускник московского университета, прилежный слушатель либерального историка Грановского и член западнических кружков, незадолго до отъезда он выгодно продает свои деревни, и движется на Запад с хорошим капиталом. (Для дальнейшего улучшения материального положения он ухитряется реализовать при помощи парижских Ротшильдов билеты московской сохранной кассы, которые вообще не имели хождения на Западе.)[196]
Здесь Герцен немедленно попадает в гущу западной общественной жизни. В июне 1848 на его глазах французские национал-либералы планомерно уничтожают рабочих — солдаты Кавеньяка расстреливают 11 тысяч человек, недовольных своей нищетой после отмены общественных работ. Пролетариев убивают без суда и следствия, с методичностью, которую мы обычно приписываем нацистам, однако это происходит ради спасения буржуазной «свободы». Проблема голодных ртов решена с замечательной эффективностью — их просто засыпали могильной землей. Александр Иванович в шоке, ему даже захотелось, чтобы на Монмартре вновь появились казачьи разъезды. Однако он мужественно преодолевает свои эмоциональные позывы и продолжает борьбу против «царизма». Как сообщает Большая советская энциклопедия: «Вольная русская типография основана А. И. Герценом в Лондоне в феврале 1853 при содействии польских эмигрантов для печатания запрещённых в России революционных произведений. Летом 1853 в Вольной русской типографии напечатаны прокламации Герцена «Юрьев день! Юрьев день!» и «Поляки прощают нас». В первые годы издания Вольной русской типографии нелегально доставлялись в Россию поляками-эмигрантами и немногими русскими сотрудниками типографии.» Что-то слишком густо по части поляков. А название прокламации «Поляки прощают нас» напоминают мне фразу из фильма «Список Шиндлера», где комендант нацистского концлагеря в меланхолической позе повторяет «Я вас прощаю», обращаясь к заключенным. Поляки нас прощают, за то что убивали нас в 1812 и за то, что опустошили десятки наших городов и сотни селений в Смуту, сожгли и истребили пол-Москвы в 1611, за резню в Великих Луках в 1581 и в Стародубе в 1535, за то, что триста лет кромсали Русь, превращая русских крестьян в быдло для панов. (Однако врет Герцен, как любой одержимый русофобскими бесами. Не прощали поляки нас и не простят никогда. В войну 1919–1920, когда польская армия дошла до Киева и Минска, она убивала всех подряд, кого подозревала в симпатиях не только к большевизму, но и к России; а в польских лагерях были уморены десятки тысяч русских, как мужиков, одетых в красноармейские шинели, так и интернированных солдат царской и белой армий).