— Уж не хочешь ли ты намекнуть, что сам ты так слаб — ну, по сравнению с твоим дедом, которого прозвали Великолепным, — что боишься Тамерлановых цепей?

— Нет. Я скорее умру, чем позволю кому-то сделать с тобой такое. Но даже в наше время есть вещи…

— Что еще за вещи?

— А ты забыла уже тех разбойников, что похитили тебя у меня? Все эти десять дней я был раздавлен горем.

— Ну, разбойников больше нет. И не будет. — Уверенность в голосе Сафии можно было толковать по-разному. Даже можно было подумать, что в тот раз она сама организовала покушение. Или с легкостью могла бы избежать его, если бы захотела.

— Пока Аллах бережет нас, так и будет. Но именно тогда, в дни печали и гнева, когда я обезумел… Именно тогда моя мать и взяла с меня клятву. И сейчас мне достаточно только вспомнить, как я мучился тогда, понимая, что задета моя честь, чтобы снова слова той клятвы огнем вспыхнули у меня в мозгу. Аллах свидетель, я не нарушу ее, пока моя мать жива.

— Тебе в первую очередь нужен ребенок, — обвиняющим тоном бросила Сафия.

— Конечно, я бы хотел сына. А то как же. Да и кто из мужчин не хочет его? Но любовь моя к тебе так велика, что я скорее позволю своему брату унаследовать трон вместо меня, чем…

— Аллах не допустит этого!

— …чем отвергну тебя, потому что я люблю тебя больше жизни. Но она… она моя мать, Сафия.

— Понимаю, — процедила она, зная, что ее ледяной тон еще больше воспламенит его.

— Возможно… возможно, мне удастся уговорить ее… убедить избавить меня от клятвы, которую она заставила меня дать.

— Если я дам слово больше не ездить с тобой на охоту? Возможно. — Она отодвинулась от него, с удовлетворением отметив, как Мурад болезненно поморщился.

— Может, ты поможешь мне составить ответное письмо, Сафия? Ты, с твоим даром убеждать, обязательно найдешь подходящие слова.

— Похоже, это ты обладаешь даром убеждать, ваше величество. — Мурад терпеть не мог, когда она обращалась к нему так. — Нет, она не согласится. Просто из-за ревности. Ведь твой отец так никогда и не женился на ней. Наше счастье будет ей как кость в горле. Тем более когда она сама так несчастна.

— Возможно, ты и права.

«Старая крыса удавится со злости, если я буду султаншей, а не превращусь просто в няньку при своих сыновьях», — промелькнуло у нее в голове, но Сафия была достаточно умна, чтобы оставить эти мысли при себе.

— Может быть, если бы Аллах послал нам ребенка… — вслух размечтался Мурад. — Она бы стала бабушкой… и на радостях…

— Да, такое вполне возможно.

— Или если бы у нее было время узнать тебя получше.

— Ну, думаю, к этому времени мы успели уже узнать друг друга достаточно хорошо.

— Однако она не знает тебя так, как знаю я.

— И я благодарю Аллаха, что это так. — Сафия, развеселившись, запечатлела звонкий поцелуй на том месте, где тюрбан сполз Мураду на одну бровь.

Он притянул ее к себе, и она, взвизгнув, принялась отбиваться.

— Так что до тех пор, любовь моя, прошу тебя… — Мурад попытался удержать ее, но это ему не удалось.

— Только до тех пор. Или пока она не умрет.

— Аллах, спаси нас от такого несчастья! — Глухое проклятие сорвалось с его губ, и страсть Мурада, которую он с трудом сдерживал до тех пор, обратилась на Сафию.

Дочь Баффо поняла, что на этом лучше всего остановиться. Пальцы ее скользнули под край тюрбана, туго намотанного вокруг головы принца, принялись ласкать знакомые впадины и выпуклости гладко выбритого черепа. Так продолжалось недолго — лишь до тех пор, пока не наступил тот миг, когда от нее уже ничего больше не требовалось: только откинуться назад и лежать, наслаждаясь любовью своего принца и тем, как каждое ее прикосновение приводит его в экстаз. До горы Боз, где лагерем стояли войска и где должна была состояться охота, ехать было еще далеко. В лучшем случае они доберутся туда к вечеру.

Воспользовавшись моментом, Сафия украдкой сунула руку за спинку сиденья, и в тяжелых бархатных складках пальцы ее осторожно нащупали серебряную коробочку с фаразикхом. Это снадобье по ее приказу приготовила для нее повитуха, поклявшись, что лучшего средства, препятствующего зачатию, в природе не существует. Трудность состояла в том, чтобы успеть ввести один из пессариев внутрь своего лона раньше, чем туда проникнет Мурад и, конечно, проделать все так, чтобы он ничего не заметил. В подобных делах Мурад проявлял потрясающую наивность, а в угаре страсти вообще не замечал ничего вокруг. Конечно, ночью все было гораздо проще, а Сафия, заранее зная, когда принц призовет ее к себе, старалась, чтобы снадобье всегда было у нее под рукой.

Но сейчас был день, и солнечный свет, несмотря на плотно задернутые занавески из толстого бархата, пробивался в глубь паланкина. Но она все-таки ухитрилась незаметно приоткрыть коробочку и осторожно вытащить один из пессариев. Сделанный из курдючного сала, он тут же начал тихонько таять в ее кулаке, испуская знакомый запах сильнодействующих снадобий — руты и мирта, к которому Сафия уже успела привыкнуть. Наверное, этот аромат обладал вдобавок и стимулирующими свойствами, потому что плоть Мурада сразу же отвердела. Испустив слабый стон, возбудивший его еще сильнее, Сафия принялась спокойно ждать, пока он возился с завязками своих шальвар. Она уже не сомневалась, что теперь Мурада уже ничто не остановит.

Свободной рукой она продолжала ласкать его голову. Пробравшись под муслиновый тюрбан, ее пальцы нащупали сначала подкладку из тонкой льняной ткани, потом добрались до знакомого хохолка у него на макушке. Сафия слегка потерла в пальцах прядь волос и удовлетворенно улыбнулась, когда аромат масла, которым ему обычно умащали волосы, заполнил носилки, перебив запах пессария в ее кулаке. Полузакрыв глаза, Сафия потянулась к Мураду губами, уже слегка припухшими от его поцелуев, и почувствовала, что он задыхается. Ее язычок дразнящим движением скользнул в его рот, а в следующий момент она сдернула с него тюрбан.

Дернувшись, как от удара, Мурад резко сел, и с губ его сорвалось такое громкое ругательство, что носильщики тут же остановились. Можно было подумать, она опрокинула на него ведро с ледяной водой — прямо на его оголенный череп, на котором уже слегка пробивалась щетина — огненно-рыжая, как шерсть лисы, которую он, по всей видимости, унаследовал от своей русской бабки. Сафия непонимающим взглядом уставилась на него, гадая, в чем дело.

— Что случилось, любовь моя?

Носилки накренились, и через мгновение она вдруг почувствовала, что они оказались на земле.

— Приехали, — сдавленным голосом пробормотал Мурад.

— Как это — приехали? Куда приехали? До гор еще много фарсаков пути. Любовь моя, мне кажется, тебе следует сменить носильщиков. Эти, которые у тебя сейчас, похоже, просто не в состоянии делать свое дело и при этом оставаться глухими и слепыми к…

— Чума на этот проклятый тюрбан! — выругался Мурад. Он был в полном отчаянии: для него, как и для любого правоверного, тюрбан был не просто головным убором, а неким священным символом веры. — Придется перематывать его самому, без помощи слуг. А эти ослы носильщики станут хихикать в кулак и вдобавок глумиться надо мной!

— Пусть хихикают. Потом отделаешься от них, и все.

— Мне бы этого не хотелось.

— Вот как? — рассеянно переспросила Сафия, не в силах оторвать глаз от огромного вздутия под тонкой тканью его шальвар. Не утерпев, она даже коснулась его кончиками пальцев, в который раз уже изумившись про себя его величине. Сколь же велико было его желание, когда проклятый тюрбан, свалившись на пол, отвлек мысли Мурада в другую сторону!

Внезапно паланкин заполнили складки тончайшего белого муслина. То, что еще мгновение назад тугим белоснежным коконом облегало бритую голову Мурада, сейчас лежало у их ног, словно снеговые сугробы. Сафия сделала неловкую попытку намотать ткань на голову Мурада и тут же поняла, что это невозможно: королевский тюрбан, символ высокого положения его владельца, явно не предназначался для того, чтобы надевать его в паланкине. Для этого требовался по меньшей мере зал для парадных аудиенций, иначе о том, чтобы с должным искусством уложить бесчисленные складки муслина, нечего было и думать.