– Ах ты, проказница, – как всегда, ласково подтрунивая над ней, проговорил Брэндон и поцеловал ее в макушку. – Как дела у моей сестрички?

– Ужасно! – Теперь, когда она благополучно прижалась к его груди, первый экспансивный порыв сменился, как он и ожидал, горючими слезами. – Я так скучала по тебе! Я так боялась!

Брэндон покрепче обнял ее за талию.

– Не нужно бояться, – проговорил он как можно уверенней. Накануне вечером удалось успокоить ее по телефону, но сегодня это будет труднее, когда она собственными глазами увидела, в каком состоянии он находится. – Все будет хорошо, – повторил он.

– Да нет же, – упрямо сказала Джинни и всхлипнула. – А ты?

Нащупав свободной рукой ее подбородок, Брэндон приподнял его. Подбородок жалостно дрожал, и на пальцы Брэндона скатилась теплая слезинка.

– У меня все будет хорошо, – сказал он, заставив разбитые губы растянуться в улыбке. Но в ответ девочка задрожала еще сильнее и хотела еще раз зарыться носом ему в грудь. Однако Брэндон не дал ей этого сделать, удержав подбородок на уровне своего лица. – Ну-ка взгляни на меня, Джинни. Я знаю, что похож на мумию, но, поверь мне, под бинтами нет ничего страшного. Так, несколько царапин и синяков.

– Но ты… – всхлипнула Джинни. – Твои глаза!

– Глаза у меня тоже в порядке. Как только снимут бинты…

Произнося эти слова с безапелляционной уверенностью, Брэндон вдруг испытал прилив безудержного страха: а что, если я навсегда останусь слепым? Но сейчас главное – успокоить Джинни. Он постарался улыбнуться.

– Ну, может быть, тебе какое-то время придется водить меня за руку, чтобы я не натыкался на мебель, и вообще.

Ее подбородок снова дернулся, и он почувствовал, что Джинни слабо улыбнулась.

– Да-а? – сказала она, очевидно заинтересовавшись. – Вроде собаки-поводыря?

Он ухмыльнулся.

– Вроде сестрички-поводыря.

– Годится, – довольным голосом согласилась девочка. – Думаю, у меня получится. Нужно только, чтобы никто не передвигал мебель. Я видела по телевизору. Слепые привыкают к тому, как расставлена мебель, а если кто-нибудь передвигает ее, они просто из себя выходят. – Джинни обернулась. – Мы скажем Франциске, чтобы она не забывала, когда пылесосит. Правда, Келси?

Келси! Рука Брэндона упала, как свинцовая, улыбка замерла на губах. Он даже не подозревал, что Келси здесь.

И вот он услышал, как она заговорила, подходя к другой стороне койки, – напряженным, неестественным голосом:

– Да, милая, мы обязательно ей скажем.

Брэндон вдруг разозлился. Она все это время стояла и смотрела на меня… Ничего страшного в том, что меня видит сестренка. Но Келси! Каким жалким, наверное, я выгляжу, каким несчастным – в этом запачканном больничном халате, с трубками капельницы, слепой…

Это было совершенно невыносимо. У него появилось дурацкое желание по-молодецки вырвать капельницу из руки, сорвать с головы бинты, соскочить с постели и указать ей на дверь.

Однако вместо всего этого он произнес:

– Привет, Келси. – Слова прозвучали холодно, с плохо скрытым недовольством. – Я не знал, что ты здесь.

Острый запах антисептиков, который пропитывает больничные помещения, наверное, подавил тонкий аромат сирени, всегда сопровождавший ее. Неотразимую, обольстительную, неповторимую Келси. Благоухание сирени наверняка подсказало бы ему, что она здесь.

Захихикав, Джинни ткнула пальцем ему в грудь.

– А как, ты думал, я попала сюда, чучело ты этакое? Ты что, думал, я голосовала на дороге?

– Джинни попросила привезти ее сюда сразу после… – Келси запнулась, – после похорон. – Голос ее прозвучал приглушенно и неуверенно.

Как же мне хочется увидеть ее лицо! Неужели она просто притворяется, разыгрывая передо мной скорбь по жениху? Брэндон поджал губы. Бессмысленно разыгрывать передо мной убитую горем невесту, я слишком много знаю о ваших отношениях.

– Панихида, по-моему, прошла очень хорошо.

Каждое слово давалось ей с большим трудом, и он со злорадством отмечал это, понимая, что из-за его молчания она чувствует себя не в своей тарелке.

– Пастор сказал… – Келси замялась. – Он говорил недолго, но хорошо. Погода сегодня холодная. Ночью был дождь, но утром перестал. Пришло много народу, много народу из нашего офиса…

Голос ее замер, слышно было только, как она нервно передвигает какие-то предметы на тумбочке.

Она замолчала, и Брэндон почувствовал угрызения совести. Не так-то просто привести Келси в замешательство. Она женщина деловая и, насколько я могу судить по тому, что успел узнать о ней за последний месяц, компетентная. Почему же она кажется такой незащищенной, как будто ждет от меня поддержки? Келси тяжело вздохнула.

– Я очень сожалею о Дугласе, – проговорила она, как будто стараясь поскорее избавиться от этих слов. – Я хотела сказать тебе раньше, но, когда пришла, ты спал.

Она положила руку ему на плечо, чтобы не потревожить капельницу.

Однако прикосновение холодных пальцев было неожиданным, и рука у него дрогнула. Он совладал с собой, это было только мимолетное сокращение мышц, но Келси все-таки заметила. Отдернула руку, как будто ей обожгло ледяные пальцы, и неосторожным движением зацепила за трубку. Иголка капельницы больно шевельнулась в вене.

– Прости, – сказала она еще раз, явно испытывая неловкость. – Я очень сожалею о Дугласе. Я знаю, как вы с Джинни переживаете.

Она добрый человек, должен был признаться Брэндон. Сочувствие сочится из нее, как глюкоза из капельницы. У нее красивый голос, я понял это только теперь, когда внимание не поглощено ее лицом и телом. Теплый, убеждающий голос. Если бы я не был уверен в противном, то мог бы подумать, что она и в самом деле страдает.

– Ну, и ты, конечно, тоже, – ответил он язвительно, раздражаясь собственным невольным восхищением ею и ее показным участием. – Уж я-то знаю, как ты сейчас переживаешь!

Поскольку тут присутствовала Джинни, он предпочел бы, чтобы сарказм прозвучал не так откровенно, однако у него не получилось.

Келси от неожиданности задохнулась:

– Брэндон, ты же знаешь, что я… ты же знаешь, что я чувствую…

Он ничего не ответил, но повернулся к ней лицом. И Келси тут же замолчала. Возможно, по желвакам на скулах или плотно сжатым губам она поняла, что он ей не верит и с трудом сдерживает негодование. Он не верит, что она действительно может скорбеть по Дугласу.

Он лежал, не меняя напряженной позы, словно это была схватка взглядов, пока не услышал, как она глубоко вздохнула. Это был вздох поражения, и он понял, что она никогда не договорит фразы до конца. Как боксер, возвращающийся в свое безопасное убежище в углу ринга, Брэндон опустил голову на подушку, почему-то стыдясь самого себя. Все получилось слишком легко, словно он выиграл сражение у противника, который и не думал защищаться.

Нет! Она не могла защищаться. Она никогда не любила Дугласа. Ну что же, теперь она знает, что это известно и мне.

Эти мысли пробудили у него желание действовать. Руки сами собой сжались в кулаки. До чего же невыносимо быть слепым! Я не знаю, она или что делает. Не могу даже выглянуть в окно, посмотреть, идет ли дождь. Солнечно или пасмурно – для меня все одно.

– Пойду-ка я вниз, выпью кофе, – прервала молчание Келси. Голос у нее был таким же холодным, как перед этим у Брэндона. – Джинни, я приду за тобой через полчаса. О'кей?

Джинни, наверное, кивнула, потому что Брэндон услышал легкие решительные шаги, направлявшиеся к двери.

– Всего доброго. Скоро увидимся.

Не успел он ответить, как ее уже не было в палате. Чего он, по сути дела, и добивался. Но вместо облегчения его охватило ощущение пустоты.

И если бы это не было полным абсурдом, он бы сказал, что разверзшаяся перед ним тьма стала еще чернее.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Келси бежала.

Она бежала, пока не стало колоть в боку и мускулы не натянулись, как стальные канаты. Она бежала мимо кафе-мороженых и художественных салонов на единственной торговой улице городка, мимо парка, где на мягкой травке резвились детишки и собаки, обгоняя степенных любителей бега, которых не гнали демоны, как ее.