— Я испытываю такое чувство одиночества, что плакать хочется, и в то же время бываю страшно счастливой… Будто я стремительно падающий осколок звезды, сгоревшей дотла в просторах Вселенной, и я словно сливаюсь с мрачно-зеленой водой, с колышущимися водорослями, с проплывающими, как серебристые облака, стаями рыб… Когда я была маленькой, мне очень правились гравюры «Утерянный рай», Домье, кажется… Ты знаешь? Там есть одна гравюра… На ней самый прекрасный из ангелов, Люцифер, который восстал против бога из-за своей гордыни и был низвергнут им в ад и превращен в страшное чудовище — Сатану. Но на гравюре он все равно прекрасен! Летит сквозь перечеркнутую лучами солнца Вселенную, раскинув похожие на перепонки летучей мыши крылья, прямо вниз, в Эдем, пылая чувством мести к богу. Я почему-то всегда плакала, когда смотрела на эту гравюру… Совсем одна, отходишь от берега, а потом в воде обрыв, и дальше — бездонная пучина… Вокруг серовато-мглистая зеленая вода, она все больше темнеет, теряет прозрачность, а ты совсем одна… И уходишь все глубже, глубже… И каждый раз там, в пучине, я вспоминала эту гравюру. Даже плакала иногда под маской. Мне начинало казаться, что я вот-вот пойму нечто очень важное… И вдруг — поняла… Но, что поняла, я не умею объяснить, не умею сказать… Может быть, Вселенную… Землю… Природу… Себя… Крохотная как песчинка, и вдруг я единое целое со всем этим огромным, беспредельным… Песчинка, понимаешь!.. А если понимаешь, значит, ты уже единое целое… ну, не знаю, как это все сказать… и в эти минуты я бывала невыносимо одинока, и меня охватывала страшная тоска, и все равно я чувствовала себя до слез счастливой… Когда ты меня первый раз обнял, я тоже почувствовала, что поняла… А тогда ведь я еще и представления не имела, что ты управляешь глубоководным батискафом… В тебе я ощутила море… Это гигантское море, куда я всегда хожу, чтобы оно меня обняло… Глубокое, беспредельное, оно увидело мои слезы сквозь маску и пришло ко мне в образе юноши…

Рэйко сжала руками голову Онодэры, отстранила от себя, заглянула ему в глаза и с детской мольбой сказала:

— Ну женись на мне! Ну пожалуйста! Ладно?

Вместо ответа он обнял ее. Приник к ее губам… Он погружался в теплое тропическое море, похожее на ярко-зеленое стекло… Погружался все глубже, отталкиваясь от воды руками и ногами, пока хватало дыхания… Казалось, легкие готовы лопнуть, взорваться… Вот-вот он дотянется до черного дна, где сияют золотые, алые и синие звезды…

Рэйко молча лежала с закрытыми глазами. Он чувствовал рядом с ней глубокое умиротворение. Подобное чувство он испытывал после погружения, лежа на песке у кромки прибоя. И сейчас он ничком, обессиленный, лежал и думал о влекущей и умиротворяющей Рэйко. И вдруг он вспомнил, что больше года не прикасался ни к одной женщине. Когда Рэйко взяла его за руки и с трудом усадила в такси, ему и в голову не приходило остаться с ней. И если бы Рэйко вдруг нежно не поцеловала его в машине, и если бы поцелуй не повторился… Год? Нет, полтора года прошло после первой встречи с Рэйко… И все эти полтора года он каждый день забирался в тесную кабину крохотного стального шарика, погружался в мрачную морскую бездну, возился с двигателем, с приборами, кричал сквозь ураганный ветер… Не только он — все работали, работали, работали, не зная ни сна, ни отдыха… Всех изводила тревога… Пили только залпом, чтобы хоть чуточку расслабиться… Спали на тесных корабельных койках, а на суше — на раскладушках, втиснутых между разными машинами и приборами… И так полтора года! Как вино расслабляет мускулы и обнажает утомление, так и женщина заставляет осознать такую усталость, которую, кроме нее, никто и ничто не может снять. Онодэре до этой минуты и в голову не приходило, что он смертельно переутомлен. Он вдруг почувствовал, что мускулы его только не гудят от перенапряжения. Нехорошо, подумал он, уткнувшись лицом в подушку, ведь если тебя сдавила усталость, не только мускулы, по и душа лишается гибкости, а окоченев, дряхлеет… Такая душа становится совсем бесчувственной. Но ласковый, обволакивающий взгляд Рэйко, ее чуть хрипловатый голос, протянутые к нему руки нежно и мягко снимали с него нечеловеческий груз, стискивавший тело, как грубая смирительная рубашка. И вдруг ему захотелось громко расплакаться, как ребенку, заблудившемуся и, наконец, нашедшему свой дом, где он может рыдать, уткнувшись в колени матери…

— Как ты устал! — вдруг сказала Рэйко.

Ее прекрасно очерченные губы приблизились к глазам Онодэры и подобрали с его щеки слезу, которую он не заметил. Онодэра, как ребенок, нежно обнял Рэйко. Он будет отдыхать рядом с этой женщиной, подумал он, вместе с этой женщиной… И тут он понял, что его усталость — это боль и печаль, страх и страдание за Японию, которой суждено погибнуть, а перенапряжение — первый симптом надвигающегося невиданного бедствия… Нет, он не станет копаться в причинах своей усталости. Надо отдохнуть, как следует, отдохнуть, чтобы мужественно — пусть с показным мужеством! — пережить гибель Японии. А сейчас… уже пора повернуться спиной и бежать. И отдыхать вместе с этой женщиной… Это не предательство и не трусость. Это достойный человека поступок. Упорство, выходящее за границы разумного, и страдание ради страдания делают человека нетерпимым и твердолобым чудовищем. Онодэра, не переставая, убеждал себя, что может бежать с полным правом. Бежать и отдыхать, отдыхать до тех пор, пока совсем не обленишься, до тех пор, пока душа и тело вновь не обретут свежести и не наполнятся жаждой деятельности…

После смерти отца Рэйко вскоре потеряла и мать. Полученную в наследство недвижимость она успела обратить в наличные. И хотя цены на землю после землетрясения упали, она все равно получила крупную сумму. На эти деньги после свадьбы Рэйко и предлагала ехать в Европу.

— Немедленно сними деньги со счета, — сказал он, — и сразу обменяй на иностранную валюту, на драгоценности. И билеты на самолет купи сразу. Завтра же…

— Но у меня еще остался лес, — сквозь дрему проговорила Рэйко. — Его тоже продать?

— Да, продать, не мешкая. Пусть за бесценок…

Он хотел добавить: а если не сумеешь продать, плюнь ты на этот лес, все равно все сгорит, исчезнет, провалится в океан…

— Откровенно говоря, я не знаю, люблю ли тебя… Ну, не могу разобраться… — крепко сжав ее руки, сказал Онодэра, когда они прощались в аэропорту Нарита. — Дело в том, что я не знаю, что такое брак, — я ведь женюсь в первый раз… А раньше никогда не думал об этом… Но мне кажется, что мы будем понимать друг друга…

— А больше ничего и не нужно… — она крепко сжала в ответ его руку. — Этого достаточно…

Дня через четыре после того, как было принято решение о двухнедельном сроке официального правительственного сообщения, по стране поползли тревожные слухи: ожидается невиданное землетрясение, оно сметет с лица земли Токио, префектура Тиба и все побережье Сенан и вовсе погрузятся в море, на дно, а потому ничего другого не остается, как временно бежать за границу… Газеты молчали, но слух распространялся с молниеносной быстротой, люди встревоженно шептались на работе, дома, на улицах. Посыпался град заказов на самолеты международных рейсов. Все иностранные самолеты, приземлявшиеся в Японии, теперь вылетали переполненными. Были введены дополнительные рейсы, но удовлетворить всех желающих было невозможно. На все рейсовые самолеты международной линии билеты были распроданы на три месяца вперед. Начались трудности с билетами и на пассажирские суда. Все акции на бирже в мгновение ока катастрофически упали. И вдруг, неизвестно откуда, появились покупатели. Продажа акций продолжалась. Неизвестного происхождения деньги поддерживали уровень цен на них. Цены держались на одном уровне два дня, а потом, хотя и медленно, по стали вновь падать. Появились признаки того, что акции вовсе обесценятся. На Кабуто-мати и Китахама[9] перешептывались, что биржи вот-вот закроются на неопределенно долгий срок… начнется паника… И вообще, наступает конец… Все застыли в ожидании, не зная, как быть, ждать или идти на риск и продавать акции по бросовым ценам.