Уважение к византийскому прошлому было по–прежнему столь велико, что изменения не могли происходить быстро. Несмотря на то, что великий князь с тех пор всегда сам назначал митрополитов на Руси, после номинального избрания в византийском стиле, и несмотря на то, что в 1470 г. Иван III провозгласил, что патриархат не имеет больше никаких прав над Русской церковью, избранный митрополит по–прежнему должен был утверждаться патриархом, которого он признавал своим главой. Но отсутствие православного императора нужно было восполнить. Греки, возможно, были обязаны считать султана наследником кесарей. У русских не было таких обязательств. В 1492 г. митрополит Зосима писал: «Император Константин построил Новый Рим, Царьград; господин и повелитель всей Руси, Иван Васильевич, новый Константин, положил основание новому граду Константина — Москве». [507]Этот Новый Константин, Иван III, в 1472 г. женился на Зое Палеолог, племяннице последнего византийского императора. Она воспитывалась в католичестве; ее брак был устроен папой, с намерением склонить Московию в пользу Рима. Но принцесса, которой после замужества было дано имя София, всей душой перешла в православие. Таким образом, Иван связал себя с последней императорской династией; хотя, как ни странно, он и его преемники заявляли о своем императорском происхождении не от этого брака, а от давнего брака Владимира, первого христианского киевского князя, с Анной, сестрой Василия II, брака, который на самом деле не оставил потомков. [508]В феврале 1498 г. Иван III короновал себя с помощью митрополита Симона как «царя, великого князя и государя всея Руси», а своего внука и наследника Дмитрия провозгласил великим князем. На церемонии коронования, которая была приблизительной копией с византийской, митрополит поручал царю «заботиться о всякой душе и о всем христианстве». Титул царя теперь стал официальным и подразумевал, что русский монарх теперь перед Богом является главой православия, т. е. истинно христианского мира. [509]

Греки видели смысл в идее сильного монарха, в обязанности которого входило заботиться о православии. В 1516 г. патриарх Феолепт I обратился к Василию III как к «самому высокому и милостивому царю и великому правителю всех православных земель великой России» и намекнул на то, что вскоре должна быть создана Русско–Византийская империя. [510]Сами русские пошли еще дальше. Один псковский монах, по имени Филофей, в обращении к царю от 1511 г., дал наиболее полное изложение притязаний русских. «Благодаря верховной, всесильной и вездеприсутствующей Деснице Божией правят цари, — писал он. — Она воздвигла и тебя, светлейшего и высочайшего повелителя и великого князя, православного христианского царя и государя всех, владыку пределов святых престолов Божиих, святых, вселенских и апостольских Церквей Пресвятой Богородицы… вместо Рима и Константинополя… Теперь сияет во всей вселенной, подобно солнцу в небесах, Третий Рим, твое самодержавное царство и святая соборная апостольская Церковь, в православной христианской вере… Посмотри, благочестивейший царь, что все христианские царства объединяются с твоим. Ибо два Рима пали, а третий стоит, а четвертому не быть; ибо твое христианское царство не перейдет ни к кому другому, по могущественному слову Божию».

Благочестивый монах добавил к этому трактату список правил, по которым царь должен править. Царю следовало подчиняться христианским заповедям, хранительницей которых была Церковь; он должен был почитать права, привилегии и авторитет Церкви. Его государство должно было стать теократией по византийскому образцу. Но византийцы, с их здравым смыслом, сдержанно относились к идеологии. Их император был представителем Бога перед народом; но он был также представителем народа перед Богом. Высшая власть народа никогда не забывалась. В то же время предшествовавшие века светского образования мешали Византийской церкви стать господствующей в византийской жизни. Многие из мирян считали себя подготовленными в богословии не хуже церковных деятелей. В Византийской церкви всегда были люди, которые активно не любили силу и помпезность высшей иерархии^ ее связь с правительством. Филофей и русские теоретики, однако, ничего не знали о демократических традициях, шедших из Древней Греции и Рима. Для них авторитет русской монархии происходил исключительно свыше. Они добавили к византийской теории эсхатологические уточнения, которые шли гораздо дальше. Россия была царством, упомянутым пророком Даниилом, «которое никогда не будет разрушено». Именно в России попросила убежища «жена, облаченная в солнце». Русская теократия, в которой царь и патриарх сотрудничали в гармонии, была установлена Богом и была выше всякой земной критики. [511]

Эта точка зрения победила не без борьбы. В начале XVI в. в Русской церкви было две различных партии. Обычно их называют «стяжатели» и «нестяжатели», потому что первые, к которым принадлежал монах Филофей, считали, что Церковь для исполнения своего предназначения должна иметь собственность; вторые же полагали, что она должна быть свободна от уз собственности и связей с государством, включавшим в себя собственность. «Собственников» иногда называют иосифлянами, по имени их первого главы, Иосифа Волоцкого (1440–1515), основателя и игумена монастыря в Волоколамске, сурового и бескомпромиссного, преданного делу превращения Церкви в главный орган теократического государства. Нестяжатели иногда называются заволжцами, т. е. людьми, живущими за Волгой, ибо именно там власть царя была слабее, и они искали там себе убежища. [512]

Традиция нестяжателей происходила с Афонской горы, не из богатых афонских монастырей с обширными земельными владениями, красивыми церквами, трапезными и хорошо подобранными библиотеками, но из сурового Афона аскетов и отшельников, исихастов и арсенитов. Их духовным отцом был Григорий Синаит, который покинул Св. Гору, потому что она была слишком населенной, и предпочел проводить уединенную жизнь на Балканских горах. Самым выдающимся учеником Григория был болгарин Евфимий, ученый–эрудит, который стал последним Тырновским патриархом и использовал свой авторитет, чтобы укрепить начала нестяжательности и аскетизма в Болгарской церкви. После того как турки завоевали Болгарию, многие из его учеников уехали в Россию, неся с собой не только знание греческой мистической и исихастской литературы, но и тесную связь с аскетами Афонской Св. Горы и Русской церковью. Традиция, которую они ввели, была сродни той, которую представляли арсениты в Византии, древняя традиция, которая всегда противопоставлялась контролю со стороны государства. Первым ее великим представителем в России был Нил, игумен Сорский. Он был непримиримым борцом против какой бы то ни было формы вмешательства в церковные дела со стороны государства. Особенно он был против использования силы государства против еретиков. Ересь, подчеркивал он, является делом одной только Церкви, а оружием Церкви должно быть образование и убеждение. Некоторое время он имел влияние на Ивана III, но он не мог конкурировать в политическом отношении с Иосифом Волоцким, идеи которого были более привлекательными для царя. Незадолго до своей смерти в 1508 г. он впал в немилость. [513]

Нестяжатели вскоре нашли себе выдающегося главу, Максима, по прозванию Святогорец, или иногда просто Грек, который, как мы видели, был послан патриархом Феолептом I в Россию в ответ на запрос Василия III прислать хорошего библиотекаря. Максим, которого в миру звали Михаил Триволис, родился в Эпире, в Арте, в 1480 г. В течение своих поездок во Францию и Италию с целью получить образование он прибыл во Флоренцию, которая находилась под влиянием Савонаролы; он очень почитал его и в память о нем вступил в орден доминиканцев. Но в Италии Возрождения он не был счастлив. Некоторое время спустя он вернулся в Грецию и поселился на Афонской горе, где занимался в основном рукописями в библиотеках Св. Горы. Когда он прибыл в Россию, царь поручил ему не только создать библиотеку для Русской церкви, но также перевести греческие богослужебные книги на славянский язык. Язык Максим на деле выучил благодаря латыни, а не греческому. Его литературное наследие, переводы и авторские труды, было огромным. Он более, чем кто‑либо другой, может быть назван отцом позднейшего русского богословия. Но в политическом отношении он был твердым нестяжателем. Василий III, который поначалу проявлял к нему большое благоволение, был оскорблен его отказом принять духовный авторитет царя; в 1525 г. митрополит Даниил арестовал его по обвинению в ереси. После ряда судебных процессов Максим был осужден и провел двадцать лет в заключении в Волоколамском монастыре, в центре своих противников. Он продолжал писать богословские труды и под арестом. Когда он вышел из заключения в 1551 г., за пять лет до своей кончины, его личный авторитет был огромен. Даже царь Иван IV Грозный вышел к нему навстречу, чтобы оказать ему почтение. Но его политическое влияние закончилось.  [514]Царь полностью положился на митрополита Макария Лужецкого, выдающегося иосифлянина, который решительно преследовал ушедших в подполье нестяжателей. В Византии вся традиция Церкви, начиная со дней Иоанна Златоуста, требовала нравственного контроля над императором, в то время как целые монастыри и даже высшие иерархи вели постоянную борьбу против власти государства над Церковью. Эту оппозицию иногда усмиряли, но она никогда не замолкала надолго. Макарию было предписано подавить всю оппозицию. Он видел, что нестяжатели процветают в самых маленьких и бедных монастырях. Тогда он запретил проникшие в Россию маленькие монастыри, как общежительные, так и типа лавры. Они либо были закрыты, либо объединились в более крупные со строгой организацией, в свою очередь находясь под бдительным контролем со стороны иерархии; а высшая иерархия работала в тесном союзе с правящим царем; это означало, что она слушалась приказов правителя. [515]