— О каком средстве идет речь?

Аптекарь заколебался.

— Средство совершенно новое. Лауданум. Экстракт сока снотворного мака. Снимает болевые ощущения, восстанавливает сон и облегчает состояние больного.

— Может ли это средство погрузить больного в долгий сон, близкий к бесчувственному состоянию?

— Разумеется, особенно если увеличить прописанную дозу.

— Возвращаясь к нашим вопросам: кто ее купил у вас?

Аптекарь вытащил из-под прилавка огромную счетную книгу в переплете из телячьей кожи и, послюнив палец, принялся листать.

— Ммм…. Вот! 27 мая. Видите, у меня все записано, 27 мая господин Жан Гален приобрел флакон лауданума. Я хорошо помню, как молодой человек сказал мне, что хочет избавиться от зубной боли. Семья живет по соседству, Шарль Гален слывет почтенным негоциантом, уважаемым и почитаемым в узком кругу негоциантов, представляющих свои гильдии в «Большой корпорации». И хотя ходят слухи, что сейчас он испытывает денежные затруднения, без сомнения, эти затруднения временные. Надеюсь, вы удовлетворены моим ответом, господин комиссар. Никто более меня не заинтересован в соблюдении порядка в нашем городе.

— Благодарю вас. Ваши показания, поистине, не имеют цены.

Пока экипаж двигался по набережной в сторону Нового моста, Николя обдумывал появление новой улики, на основании которой одним из главных подозреваемых становился сын хозяина лавки Жан Гален, скользкий молодой человек с бегающими глазками, который так и не смог рассказать подробно, чем он занимался в ночь убийства; его отношения с кузиной остались покрыты мраком, и, как теперь оказалось, именно он купил снотворное, предназначенное для Наганды. Неожиданно он подумал, что все члены семьи Гален вполне могли находиться в сговоре друг с другом, дабы, после совершения убийства, набросить на преступление покров, терпеливо сотканный из лжи и ложных следов. Интересно, что сообщит ему Ретиф де ла Бретон, чье появление возле «Двух бобров» явно не случайно.

На площади перед мостом Сен-Мишель Николя велел кучеру свернуть налево, на улицу Юшет. Чувство голода, проснувшееся от предложения Семакгюса, не только не покинуло его, но стало совершенно нестерпимым. Искушенный знаток парижской жизни, Николя знал, что на этой улице в любое время дня и ночи можно отведать жареной дичи. Подобно прикованным к веслам каторжникам, поварята круглые сутки поворачивали вертела, раздували уголья и следили, чтобы они не потухли. Огонь в этом пекле гасили только на время поста. Сартин, старавшийся избегать риска везде, где его можно избежать, говорил, что если на этой узкой улочке возникнет пожар, он будет страшен и опасен, ибо погасить старые деревянные постройки вряд ли удастся. Посол Великой Порты, недавно посетивший Париж, нашел сию улицу чрезвычайно приятной по причине источаемых тамошними харчевнями ароматов.

Николя приказал кучеру остановиться, опустил окошко и велел подбежавшему мальчишке-поваренку, с восторгом взиравшему на его экипаж, принести половину курицы. Завернутая в промасленную бумагу птица, с солью и маленькой луковичкой, была доставлена немедленно, и он испытал неземное наслаждение, поедая ее. Вспомнив о кулинарных пристрастиях своего начальника, он мысленно согласился с ним, что куриные крылышки, надлежащим образом зажаренные, являются, поистине, королевским блюдом. Источник на углу улицы Пти Пон напоил его и смыл с рук остатки жира.

В отличие от улицы Юшет, улица Вьей Бушри скрывалась в лабиринте улочек и тупичков. Николя пришлось вылезти из кареты и продолжить поиски пешком. Он тотчас заблудился, по чьему-то совету, пошел в неправильном направлении, но в конце концов достиг цели. Ему указали на жалкий с виду дом, где сидевшая на месте привратницы неряшливая женщина сообщила ему, что бездельник, коего он разыскивает, теперь обретается в коллегиале Жевр, в нескольких улицах отсюда, в квартале Эколь. Потратив практически столько же времени, сколько он затратил на поиски улочки Вьей Бушри, он, наконец, отыскал нужное ему полуразрушенное здание. Во дворе, при вопросе, на каком этаже проживает «господин Николя», старик, нанизывавший на крючок старые бумажки, развел веером пять пальцев левой руки. Поднимаясь по шатким ступеням, покрытым слоем отбросов, комиссар совершенно запыхался, пока добрался до нужного этажа. Открытая дверь являла взору комнату с голыми стенами, обстановка которой состояла из парусиновой складной кровати, стола и соломенного стула. Молоденькая девушка, почти ребенок, в потрепанном платье мыла ноги в тазу с выщербленными краями. Увидев гостя, она бросила на него взгляд задорный и одновременно вопросительный.

— Вы ищите папашу Николя?

— Совершенно верно, мадемуазель. А вы его дочь?

Она фыркнула.

— И да, и нет, а также еще много чего.

Он подумал, что ее ответ вполне соответствовал недоброжелательным слухам, достигшим ушей полиции, и в частности, ушей инспектора из департамента полиции нравов.

— Его уже тут нет, он уже ушел.

— Тогда не могли бы вы оказать мне любезность и сообщить, где бы я мог его найти?

— Почему бы и нет? Вы такой вежливый! Он зван к мадемуазель Гимар, она сегодня вечером устраивает большой прием на улице Шоссе д'Антен. Однако он явится туда не ранее десяти часов, а до того ему надо побывать во многих местах.

— Могу я злоупотребить вашей добротой и спросить, намеревается ли он вернуться домой сегодня ночью?

— Злоупотребляйте, злоупотребляйте, я привыкла… Не думаю… Даже почти уверена. Он, без сомнения, отыщет парочку хорошеньких ножек…

И она шаловливо рассмеялась.

— Это означает? — спросил Николя.

— Ничего не означает, я сама не знаю, что говорю. Он всегда возвращается под утро. Мы могли бы подождать его вместе…

Сказано без навязчивости, однако с подмигиванием и призывным покачиванием бедер.

— Увы! — ответил Николя. — У меня слишком срочное дело. Тем не менее, я благодарен вам за предложение.

Подобно актрисе, приветствующей публику после окончания спектакля, она сделала нечто вроде реверанса, и молча продолжила заниматься собственным туалетом.

В поисках своего экипажа Николя вновь пришлось основательно попутешествовать в лабиринте извилистых улочек. Пробило половину четвертого, и он понял, что не стал бы биться об заклад, что сумеет отыскать Ретифа до наступления вечера. Однако, если Ретиф сказал, что отправляется к Гимар, танцовщице из Оперы и нынешней знаменитости, то, скорее всего, его, действительно, пригласили к сей многопочитаемой богине, постоянно окруженной толпой обожателей и поклонников, и он туда явится. Николя стал вспоминать досье Гимар, с которым он недавно ознакомился исключительно из любопытства — после того, как узнал, что его друг Лаборд ей покровительствует. Не секрет, первый служитель королевской опочивальни питал неизменное пристрастие к юным и хорошеньким особам из королевской Академии Музыки. Выйдя на подмостки статисткой кордебалета, через десять лет Мари-Мадлен Гимар уже собирала на свои спектакли весь высший свет. Многие сильные мира сего, среди которых епископ Орлеанский и побежденный при Росбахе маршал Субиз из-за нее разорились. Говорили, что на узком и длинном участке, расположенном в конце Шоссе д'Антен она хотела построить дом и собственный театр и уже заказала проекты архитектору Леду. Уже был нарисован фриз: коронация музы танца Терпсихоры. Венценосная муза ехала во главе процессии на колеснице, влекомой купидонами, вакханками, грациями и фавнами. Но так как разрешение на строительство Гимар еще не получила, Николя предположил, что она устроит прием на участке, выбранном ею под будущий особняк.

После зрелых размышлений он решил вернуться в дом на улице Монмартр и сменить костюм, а затем отправиться на улицу Шоссе д'Антен, где наверняка будет Лаборд, который, несомненно, облегчит ему задачу проникновения на прием. На миг у него возникло искушение использовать предоставленное ему волею случая время для ареста майора Ланглюме, но не будучи уверен, что застанет майора дома, он решил изгнать эти мысли, возникшие, как он считал, исключительно из желания утолить свою злость и личную неприязнь к майору. На улице Монмартр он узнал, что утомленный зудением Марион и Катрины, вдвоем насевших на стареющего прокурора, Ноблекур согласился выпить добрую порцию очищающего кровь отвара, дабы предотвратить последствия дозволенной врачом отмены диеты. Заклеймив позором врача, допускающего подобные вольности, кумушки, наконец, успокоились, и занялись изготовлением варенья из вишни, кисловатый аромат которой успел проникнуть в каждый уголок дома. В детстве Николя обожал снимать пенку с варенья, и сейчас он горько пожалел, что у него нет на это времени. Проходя мимо кухни, он предупредил обеих матрон, что идет мыться во двор к источнику и будет принимать водные процедуры в чем мать родила. Заявление вызвало бурный протест: его обвинили в оскорблении стыдливости, а потом предостерегли, заявив, что своим постоянным мытьем он наживет себе проказу. Пуатвен, в таких случаях обычно хранивший молчание, на этот раз поддержал Николя, сказав, что коли мытье под струей воды хорошо для лошадей, то, значит, и для людей оно не может оказаться вредным. Все долго смеялись над его заступничеством. Когда Николя покидал кухню, вслед ему летели то возмущенные, то насмешливые тирады Катрины и Марион.