— Хорошо, пусть так. Тогда я вынужден вам сообщить — и это вне связи с нашей беседой, — что обитатели этого дома арестованы и препровождены в одиночные камеры государственной тюрьмы.

Указав пальцем на рану, Семакгюс отрицательно замотал головой.

— Принимая во внимание вашу рану, — продолжил Николя, — вас отвезут в больницу, где за вами будут ухаживать. Истине недолго оставаться сокрытой. У вас есть лопата?

Наганда посмотрел ему прямо в глаза.

— У меня нет, но вы можете найти ее во дворе, в пристройке, вместе с садовым инвентарем и ручной тележкой, на которой перевозят тюки с мехами.

Оставив индейца на попечение Семакгюса, Николя спустился в лавку, где в ожидании Бурдо, караула, приставов и тюремных карет он намеревался обдумать ночные события. Сознавая, что с загадочными приступами Мьетты покончено, он, тем не менее, все еще пребывал под гнетущим впечатлением увиденного, суть которого осталась для него непостижимой. Лихорадочное состояние, охватывавшее его при виде припадков одержимости, постепенно отпускало его, а вместе с разумом к нему вернулась способность логически мыслить и подвергать все сомнению. Разумеется, ни он, ни его товарищи не позволили вымыслу полностью завладеть ими; и все же пора прочно встать на твердую почву фактов, доказательств и реальных событий повседневности. Какими бы причинами ни была вызвана одержимость служанки, она всколыхнула весь дом и дала новое направление расследованию: он столкнулся с самым настоящим детоубийством. Теперь он мог предположить, что причиной припадков Мьетты стала нечистая совесть девушки, ибо та, возможно, способствовала убийству новорожденного. Николя искренне полагал, что соучастие в таком варварском преступлении могло привести к душевному расстройству и — как последствия этого расстройства — к странным выходкам. Но прежде следовало выяснить, был ли младенец умерщвлен умышленно, или же он скончался от естественных причин. Ответ на этот вопрос могло дать только вскрытие. Не исключено, что легкомысленная, постоянно окруженная поклонниками Элоди не захотела пожинать плоды своей неосмотрительности и сама совершила это преступление. А может, у нее все же имелся сообщник, или даже инициатор преступного деяния?

Понедельник, 5 июня 1770 года

Опустившись в хозяйское кресло, Николя задремал. Спустя час стук в окно разбудил его: прибыл Бурдо. В доме все пришло в движение. Принесли двое носилок, одни для Наганды, другие для Мьетты. В надежде, что к служанке вернется разум, и она сможет дать показания, Николя решил не оставлять ее без присмотра, и велел проследить, чтобы она — разумеется, если придет в себя — ни с кем не разговаривала, кроме полицейских. Пока собирали попрятавшихся по комнатам членов семейства Гален, прибыл пристав с Дорсаком. Судя по растрепанной шевелюре и наспех надетому фраку, молодого человека застали врасплох. Не упоминая ни о процедуре экзорцизма, ни об ужасной находке в подвале, Николя обратился к задержанным и сказал, что для выявления истины необходимо изолировать подозреваемых друг от друга, а посему их разместят в одиночных камерах, где они пробудут до окончания расследования. Те, кому не в чем себя упрекнуть, должны быть довольны подобной мерой, ибо она, без сомнения, ускорит развязку. Те же, кому есть, что скрывать… Видя, что супруг совершенно подавлен происходящим, роль семейного адвоката взяла на себя госпожа Гален — при активной поддержке обеих невесток. Повысив голос, она пригрозила пожаловаться на произвол комиссара и, обвинив его в предвзятости, стала взывать к судьям и призывать домочадцев оказать сопротивление приставам, не имеющим, по ее мнению, никакого права увозить их из дома. Позволив ей высказаться, Бурдо спокойно разъяснил, что комиссар имеет полное право задержать членов ее семьи, а то, что она именует произволом, является ни чем иным, как волей короля, осуществившего ее посредством своего комиссара; а, как известно, любая попытка оспорить королевское повеление расценивается как подстрекательство к мятежу.

Несмотря на шум, крики и протесты, задержанных разместили в тюремных фиакрах, и вереница экипажей, которую замыкали два фургона с больными, двинулась в направлении Шатле и Больницы. Перед тем, как покинуть улицу Сент-Оноре, Николя задержался, чтобы поручить кухарке Женевьеву. Достойная женщина боялась оставаться одна в доме, где несколько дней подряд куролесил лукавый, но Николя в конце концов убедил ее, что опасность миновала, и пообещал оставить поблизости своего человека, способного отразить любую угрозу. Успокоившись, Мари Шафуро заверила его в своем умении обращаться с детьми, напомнив, что это она вырастила и отца девочки, и двух ее теток. Испытывая сильнейшую потребность излить свои чувства, она пустилась в воспоминания о прошлом, и Николя, не смея прерывать ее, обреченно выслушал несколько историй из детства Камиллы и Шарлотты. Разговорившись, кухарка поведала ему о любовном соперничестве, с молодых лет настроившем сестер друг против друга. Противостояние происходило столь бурно, что в конце концов претендент сбежал от них обеих.

Поднявшись к Женевьеве, Николя обнаружил, что девочка не спит. Она сидела в кровати, прижимая к себе тряпичную куклу, а по ее щекам текли крупные слезы. Желая утешить ее, он попытался объяснять, отчего все так случилось, стараясь при этом употреблять как можно более простые слова и не вдаваться в подробности. Тон речей Николя успокоил девочку, она позволила уложить себя, и как только комиссар укрыл ее одеялом, сразу уснула. Сирюс, сопровождавший Николя к Женевьеве, небрежно катал по полу смятую и скатанную в шарик бумажку, а когда игра надоела ему, он попытался разжевать ее своими старческими зубами. Из любопытства Николя отобрал у него бумажку, развернул и, поднеся к свече, с удивлением и радостью обнаружил знакомый почерк. Сложенный в несколько раз листок пергамента являлся завещанием Клода Галена, отца Элоди, скончавшегося в Новой Франции. В собственноручно написанном Клодом Галеном документе ясно говорилось, что все его имущество, заключавшееся, как следовало из описи, помещенной внизу листа, в значительных суммах, размещенных у разных банкиров, и солидной недвижимости, переходило к его единственной дочери Элоди. Однако она получала только право пользования этой собственностью, ибо полностью состояние должно было отойти к ее первенцу мужского пола. Если же, к несчастью, она скончается в девицах, наследство переходило к старшему сыну Шарля Галена. Такое завещание открывало новые пути для следствия. Теперь главное узнать, у кого хранился этот документ, и кто имел возможность с ним ознакомиться. Покопавшись в игрушках, Николя нашел бусы из черного обсидиана; такую же бусину обнаружили и в зажатой руке Элоди. Скорее всего, прозрачные черные шарики так понравились Женевьеве, что она украла их у Наганды и нанизала на нитку, чтобы сделать себе украшение.

Николя очень не хотелось будить девочку, но иного выхода он не видел. С трудом открыв глаза, Женевьева потянулась и обиженно уставилась на побеспокоившего ее комиссара. Когда же он стал задавать ей вопросы, она отвернулась, а потом заплакала. В результате долгих уговоров ему удалось узнать, что она нашла интересующую его бумагу и бусины в рабочей шкатулке своих теток. В шкатулке хранилось яйцо из красного дерева для штопки чулок, и оно всегда ей очень нравилось, потому что внутри оно пустое и его можно развинчивать и завинчивать. Тетки держали в нем булавки и иголки, но когда она в последний раз развинтила его, то нашла там свернутую бумажку и черные шарики. Николя попытался узнать, сколько дней назад был этот «последний раз», но девочка не смогла ответить на вопрос. Сам он хорошо помнил, что обыскал комнату сестер сверху донизу, но никакой шкатулки он там не видел. Наконец, после долгих уговоров Женевьева сообщила, что шкатулка не всегда стоит в спальне её теток: Камилла и Шарлотта носят ее с собой и часто оставляют в той комнате, где устраиваются с шитьем. Ласково погладив девочку по голове, Николя снова уложил ее, и не успел он выйти из комнаты, как она уже спала.