— Сударь, у меня к вам одна просьба.

— Чтобы вам помогал инспектор Бурдо? Согласен. Вся его предыдущая работа говорит в его пользу, он нем как могила.

— Благодарю вас. Но речь идет о другом…

Сартин нетерпеливо тряхнул головой, и Николя почувствовал, что начальник не желает продолжать беседу, во время которой ему пришлось рассказать о том, о чем он предпочитал умалчивать, а также признаться в собственном бессилии.

— Слушаю вас, только говорите быстрее.

— Вы знаете моего друга, доктора Семакгюса, — начал Николя, — он помогал мне на протяжении всей ночи. Когда же мы отправились осматривать трупы жертв, сложенные на кладбище Мадлен, внимание наше привлекло тело девушки, которая, судя по всему, скончалась не в давке или от случайного удара, а была задушена. Мне бы хотелось расследовать это дело.

— Я так и знал! Я был бы удивлен, если бы среди множества мертвецов вы бы не отыскали труп для собственного развлечения! Почему вас так заинтересовала эта жертва?

— Возможно, сударь, потому что одно преступление нередко скрывает другое. Кто знает?..

Сартин задумался. Николя понял, что сумел задеть нужную струну.

— И как вы собираетесь расследовать это дело, господин комиссар?

— Как обычно, начну со вскрытия в морге, которое произведет Сансон. Надо убедиться, что она погибла не в результате ночной паники, а пала жертвой заранее подготовленного преступления. Мне кажется, это расследование пойдет на пользу основному делу, которое вы мне поручили: под его прикрытием я займусь выяснением причин трагедии, разыгравшейся на площади Людовика XV. Дерево скроет за собой лес.

Последний аргумент убедил начальника полиции.

— Вы так умеете представить дело, что я не могу вам отказать. Лишь бы вы не увлеклись хитросплетениями преступных интриг, кои вы с удовольствием и присущим вам умением запутаете еще больше, дабы никто не смог понять, куда они в конце концов нас заведут! Засим, сударь, я с вами прощаюсь; в Версале король и господин де Сен-Флорантен наверняка уже ждут разъяснений от того, кто по-прежнему намерен поддерживать порядок в столице королевства.

Николя усмехнулся про себя. Он давно привык к этому рефрену, ибо слышал его каждый раз, когда убеждал Сартина начать то или иное расследование. Сделав пируэт, Сартин выбежал из библиотеки, оставив Николя размышлять о его неожиданных признаниях и деликатном поручении, исполнить кое он был обязан. Устремив взор в пустоту, он постоял немного, а потом отправился в конюшню, заметив по дороге, как со двора галопом выехала карета, внутри которой, прислонившись к дверце, сидел его начальник, чей резко очерченный профиль вполне мог принадлежать богине уныния. В столь подавленном состоянии он видел Сартина впервые: начальник полиции всегда прекрасно владел собой и перед любым посетителем представал хладнокровным и уверенным в себе. Сейчас он волновался совершенно искренне, и любой внимательный наблюдатель мог бы с полным правом утверждать, что волнение его вызвано отнюдь не беспокойством за собственную карьеру. Николя слишком хорошо знал генерал-лейтенанта и не мог поверить, что им руководят исключительно эгоистические соображения. Он чувствовал, что Сартин смертельно обижен решением короля. Роковые последствия этого решения сделали обиду еще острее, а охватившее его чувство одиночества еще глубже. Усматривая противоречие в стечении сложных обстоятельств и причин, не соответствующих его пониманию долга и его абсолютной личной преданности монарху, которому он беззаветно служил уже столько лет, он испытывал законное чувство возмущения. Сартин удостоился выходящей за рамки обычного привилегии еженедельно встречаться с королем в малых покоях Версаля, чаще всего в тайном рабочем кабинете, о котором не знали даже близкие короля; там монарх работал, разложив вокруг донесения и шифровки своих агентов. За одну ночь этот мир рухнул, словно карточный домик. И образ непогрешимого начальника полиции стерся, уступив место страдающему и несчастному человеку. Николя окончательно утвердился в своем решении довести дело до конца. Если понадобится, он сделает невозможное и найдет ответственного за трагедию, которую городские власти, исполняй они тщательно свои обязанности, вполне могли бы предвидеть и избежать.

Он выбрал себе резвого мерина рыжей масти, молодого и любопытного, сразу потянувшего к нему свою грациозную голову, и приказал слуге оседлать его. Улицы постепенно оживали, однако лица прохожих были серьезны; то тут, то там люди собирались группками. В насыщенном сыростью воздухе одежда прилипала к телу, а конь источал резкий запах загнанного животного. Издалека стремительно приближались темные свинцовые тучи: надвигалась гроза. Когда Николя въехал под своды Большого Шатле, на улице окончательно потемнело. Бросив поводья мальчишке, служившему при полицейской конюшне, он услышал, как кто-то окликнул его:

— Бог мой, это же Николя собственной персоной, и прямо мне навстречу!

Желая знать, кто позволяет себе обращаться к нему столь фамильярно, он обернулся и увидел Жана Бретонца, своего земляка, более известного в столице под прозвищем «Сортирнос». Этот своеобразный субъект исполнял весьма невзрачную, но чрезвычайно нужную для горожан работу: давал им возможность справлять нужду. Отсутствие в городе специально отведенных для этого мест делало занятие его не только необходимым, но и прибыльным. Возложив на плечи коромысло с двумя ведрами и спрятав сие нехитрое приспособление под широкой накидкой из просмоленного холста, он ходил по улицам и приглашал клиентов облегчаться в своем «общественном нужнике». Николя часто прибегал к услугам этого малого по долгу службы, ибо тот всегда был в курсе последних новостей и никогда не отказывался поделиться ими с земляком.

— Что новенького, Жан? О чем говорят сегодня утром?

— Ох, ничего хорошего! Народ залечивает раны и оплакивает погибших родственников. Плохое начало не сулит счастья молодоженам, точно, не сулит. Все винят городскую стражу и…

Он понизил голос:

— …проклинают полицию и де Сартина за то, что тот не выполнил свою работу. Люди возмущены, толпятся на улицах, однако ничего не произойдет, видали мы несчастия и похуже!

— И это все?

Сортирнос поскреб в затылке.

— По долгу службы я находился возле площади Людовика XV…

— Ну, а дальше?

— Дальше я поставил свои бадейки на землю и пошел помогать. Ох, каких только крепких слов я не наслушался!

— Да? И каких же?

— Люди из Ратуши с самого утра поносили Сартина, обвиняя его во всем случившемся; послушать их, так это он все устроил.

— Из Ратуши, говоришь? Эшевены?

— Да нет. Городская стража, расфуфыренная и раззолоченная. Многие выползли прямо из кабаков; от них разило так, что мухи на подлете дохли. Они здорово набрались и с трудом держались на ногах. Еще был там один щеголь, высокий, толстый, и, судя по манерам, офицер; так вот, он поощрял их и подзуживал.

Поблагодарив осведомителя, Николя бросил ему экю, и тот, рискуя уронить лежащее у него на плечах сооружение, на лету подхватил монету.

— Ты меня очень обяжешь, — произнес Николя, — если вернешься в квартал Сент-Оноре и постараешься узнать, где эти люди могли провести ночь. Надеюсь, ты понимаешь, меня это очень интересует.

Утвердительно подмигнув, Сортирнос привел в равновесие свои ведра и двинулся дальше. Вскоре он исчез под сводами, но эхо еще долго повторяло его призывный клич: «У кого нужда — беги сюда, нужник на одного, нужник на двоих!»

Входя в дежурную часть, Николя продолжал размышлять над тем, о чем поведал ему Сортирнос. В комнате он увидел Бурдо: уронив голову на стол и обхватив ее руками, инспектор громко храпел. Николя с сочувствием посмотрел на него. Вот уж кто точно не жалел себя этой ночью! Он позвал привратника папашу Мари, и тот немедленно принес две кружки кофе, щедро сдобренные горячительным пойлом, которое он, таясь, всегда носил с собой и от которого пахло перебродившими яблоками. От резкого кислого аромата инспектор чихнул, пробудился и, увидев кружку с кофе, схватил ее и принялся шумно прихлебывать обжигающий напиток. Воцарилась тишина.