Затем синьора Торризи, видя побелевшие пальцы мужа на эфесе, готовые вот-вот выхватить шпагу, сорвала с лица маску. Гримаса страха исказила ее лицо классической красоты.

— Нет, Доменико! — в отчаянии взмолилась она. — Нет!

Созерцавшая сцену публика окаменела в ожидании. Пальцы медленно разжались, и опустившаяся рука повисла вдоль тела. У всех вырвался невольный вздох облегчения, а может, у кого-то и разочарования. Мариэтта, зачарованная сценой, увидела, как Доменико Торризи повернулся к жене и, усадив ее, сам сел рядом. Ее голова бессильно упала к нему на плечо, и он успокаивающе обнял ее за плечи. Марко Челано же так и продолжал стоять, на его лице читались изумление и ярость. Потом, покачав головой, снова занял свое место, хотя желваки у него на скулах и упрямо поджатые губы говорили о том, что для него этот конфликт далеко не исчерпан. Мариэтта увидела, как изменилось лицо синьора Манунты. Она от души сочувствовала этому человеку: задуманный им вечер, суливший его гостям и ему самому истинное наслаждение, оказался омраченным этим эпизодом. Должно быть, в список приглашенных вкралась какая-то ошибка, и синьор Манунта ломал голову над тем, как спасти этот едва начавшийся вечер и предстоявший после концерта ужин.

Маэстро пережил небольшой шок: отгремели завершающие аккорды «Четырех времен года», а его не оглушил гром аплодисментов, к которым он привык. Но, кланяясь в знак благодарности за жидкие хлопки, его острый взор заметил золотую маску Торризи, а затем, к вящему удивлению, различил среди гостей и представителей клана Челано. Присутствие обеих враждующих фамилий он расценил как вызов своему творчеству. Но ничего, он еще пожнет свои лавры, несмотря ни на что, даже на такой мощный отвлекающий фактор, как стычка в первом ряду. Его палочка снова взлетала вверх. Адрианна стояла на подиуме и приготовилась петь. Дирижер пошел с козырной карты — ничего на свете, даже Торризи и Челано, сидящие в одном ряду, не смогут отвлечь публику от исполнительницы.

Под чарующие звуки голоса Адрианны, околдовавшие публику, Мариэтта украдкой стала изучать Доменико Торризи. Что скрывал золоченый щит, прикрывавший его лицо? Она спокойно разглядывала, поскольку его внимание привлекала только жена, которая, по всей вероятности, так и не успела еще придти в себя. Прошло пять лет с тех пор, как он заказал себе эту маску — если это, разумеется, была та же самая маска — и она сама привезла ее сюда, в Венецию. Ее мать не ошиблась: маска — одна из причуд некоего молодого человека, но эта теория разбивалась вдребезги его возрастом, ему, должно быть, сейчас лет двадцать восемь, они ровесники с его врагом Челано. Скорее всего, поводом для этого заказа явилось что-то иное, нежели просто прихоть.

Она долго разглядывала, какие красивые у него руки, почти на каждом пальце — перстни с драгоценными камнями, в приглушенном свете ярко блестели его пышные манжеты. Интересно, что бы она испытала, если бы эта рука коснулась ее руки? Или потрепала бы по щеке? А то и отправилась странствовать по еще никем не исследованным закоулкам царства любви? От этих размышлений у нее участилось дыхание.

Когда Адрианна закончила петь, Торризи, аплодируя, встали и. собрались уходить: синьора Торризи больше не могла находиться здесь, тем более, что ее муж не потерял лица и не испугался, в его реакции на выходку Челано сквозило скорее насмешливое напоминание, что гостеприимство хозяина превыше всего, важнее лишь церковная месса, даже когда речь зашла о их вековечной вендетте. Продолжая аплодировать, он выступил вперед и стал смотреть на Адрианну.

— Браво! — воскликнул он. Его голос звучал сильно, глубоко. — Великолепно!

Воздав должное исполнительскому мастерству Адрианны, он под руку с женой прошествовал навстречу синьору Манунте. Мариэтта видела, как тот рассыпался в извинениях и затем сопроводил гостей к выходу. Вот тогда-то и произошло нечто странное. В течение секунды или двух перед тем, как за ними должны были закрыться двери, Доменико Торризи обернулся и бросил взгляд через плечо. Мариэтте этот взгляд показался желанием убедиться в том, что Марко Челано не направился вслед за ними, но каким-то странным образом — возможно, виновата игра света на его маске — ей показалось, что он смотрел ей прямо в глаза.

После ухода Торризи публика целиком отдалась наслаждению от концерта. Даже на лице Марко Челано появилось довольное выражение, и он не спеша принялся разглядывать самых красивых хористок. Его взгляд не миновал Мариэтту, чью своеобразную красоту он отметил про себя, но затем надолго остановился на Элене. Ее красивое личико, молодые, упругие груди, спелыми яблоками вздымавшиеся под черным бархатом прилегающего лифа платья и, в особенности, волосы палево-золотистого оттенка, который он обожал, привлекли внимание. Как же несправедлива судьба, обрекая это милое непорочное создание сидеть взаперти в стенах Оспедале делла Пиета! Ведь то, что кажется недоступным, прельщает сильнее всего. Кто она? Интересно было бы побольше разузнать о ней. И почему это он раньше ее не замечал?

Когда публика кончила аплодировать только что закончившейся песне и Адрианна начала петь следующую, он обратился к своей соседке, но, едва хор поднялся, как он снова направил пристальный взгляд на Элену, которая тоже заметила его. Челано уже понял, что она видела, как он смотрел на нее, и их взгляды встретились, хотя девушка ни разу не повернула головы в его сторону. Каждый раз Элена, с изумлением замечая его взгляд на себе, тут же отводила глаза. Но потом осмелела и один раз тоже ответила ему продолжительным взглядом синих глаз. Он улыбнулся, в ответ уголки манящего ротика чуточку дрогнули. Ему страшно нравилось вести эту игру, этот безмолвный флирт с пиетийскою невинностью, впрочем, уже вполне созревшей и для чего-то более существенного, нежели взаимное созерцание.

Элена, зная, что маэстро видел все, даже волнение публики не способно отвлечь его внимание от хористок, предпринимала отчаянные усилия, чтобы не смотреть в сторону сидевшего Марко Челано. Она чувствовала, что тот не сводил с нее глаз, и все время, пока ей вместе с хором пришлось петь мадригал, продолжал эту игру. А она возбуждала странным образом, заставляя сердце биться чаще и окрашивая ее щечки в розовый цвет. Потом вдруг она стала думать совершенно о другом. Когда ее подруга вот-вот должна была начать сольную партию, маэстро вдруг кивнул на Мариэтту, дал сигнал, чтобы та не пела, скомандовал оркестру играть финал. Элена изумилась, но мысли ее подруги были слишком далеко, чтобы при помощи их знаменитой немой азбуки выяснить, что произошло.

Мариэтта мгновенно сообразила, почему ей не позволили петь. Ее охватило гнетущее чувство тревоги. Конечно, он заметил ее шепотки. Глупо, конечно, было так рисковать, и она уже боялась и подумать, какими могут быть последствия.

Во время антракта в гостиную, примыкавшую к чалу, где отдыхали девушки хора, принесли фруктовые соки. Но не успела Мариэтта подойти к столу, уставленному хрустальными бокалами с освежающим питьем, как к ней подскочила сестра Сильвия с ее накидкой в руках.

— Мариэтта, маэстро просил передать, что я должна тебя немедленно отвести в Оспедале.

Мариэтта не стала интересоваться, почему. Тут же к ней подбежала Элена.

— Куда ты собираешься? Тебе что, нехорошо?

— Мне нехорошо, но я все объясню тебе потом, — в горле у Мариэтты стоял комок.

Элена обеспокоилась не на шутку.

— Что с Мариэттой? Почему она такая?

Сестра Сильвия пожала плечами.

— Я лишь выполняю распоряжение маэстро. Пойдем, Мариэтта.

Фаустина, наблюдавшая эту картину, вздохнула с облегчением, подумав при этом, что ей самой удалось выйти сухой из воды, и орлиный взор маэстро не заметил ее. Мариэтта же еще не постигла той хитрой науки, заключающейся в том, чтобы держать перед собой нотный лист таким образом, чтобы не было видно губ. Фаустина считала себя прекрасной солисткой, ничем не хуже Адрианны. И когда-нибудь маэстро все же сподобится понять это, в этом не могло быть сомнений. Повернувшись, чтобы взять у лакея бокал с соком, она увидела сестру Сильвию и поняла, что отвертеться все же не удастся.