Мы с Сашей теперь даже уж и не знаю, кто такие в детдоме. Формально —воспитанники, как и все. Но на самом деле в нашем детдоме подавляющее большинство —это ребята от шести до восьми лет. Четырёх-пяти летних очень мало и только таких, у кого старшие брат или сестра есть. Вон, вроде как Ковалёвы Женька и Петька. Чтобы, значит, не разлучать их друг с другом.

И на фоне этой мелюзги я с Сашей резко выделяюсь, нам ведь по двенадцать уже! Почему не перевели нас в другой детдом? Это Галины Степановны заслуга, она сумела нас отстоять. У неё много знакомых в ГорОНО и её там уважают. Мы вроде как помощники её теперь. Она ведь сама старенькая, ей тяжело. Опыт и знания у неё обширнейшие, но и ходит с трудом, и видит плохо, да и вообще болеет часто. Вот мы с Сашей и помогаем ей.

Помимо Галины Степановны в детдоме ещё две воспитательницы. Та самая Елена, что когда-то пришла к нам по комсомольской путёвке, и Вера Борисовна. Елена окончила школу, и решила навсегда остаться с нами, ей понравилось. А вот Маринки, которая тоже одно время жила с нами, Маринки больше нет. Совсем нет.

Суки, ну какие же суки!!

Какой же тварью нужно быть, чтобы прицельно стрелять по школе во время выпускного бала?! Они ведь специально, нарочно стреляли именно по школе. Какая-то гнида им огонь корректировала. И именно во время выпускного бала! Твари.

Я сама не была там, мне потом девочки рассказали. Обстрел минут пять длился, потом наши заставили фашистов заткнуться. Но за эти пять минут случилось два попадания по школе. Один снаряд физкультурный зал развали, но там не было никого. А вот другой… Другой пробил крышу и взорвался в кабинете биологии. А там как раз выпускницы переодевались. Пять девочек погибло на месте, ещё одна в госпитале. И раненых семеро.

Раненых.

Если это можно назвать ранением.

Семнадцатилетняя девушка, у которой нет обеих ног ниже колен. Как она будет теперь жить, что делать? Она пришла на выпускной бал, такая красивая, нарядная. А фашистский снаряд оторвал ей ноги.

Звучит дико, но ей ещё повезло. Ранения бывают такие, что честное слово, уж лучше бы насмерть. Григорьев из 7-А, конечно, идиот и сам виноват, но всё равно жаль его. А он эту блестящую штуку ещё и в школу приносил, хвастался. Я сама её видела не раз. Григорьев вечно вертел ту в руках и разбирал-собирал. Кто же знал, что эта дрянь взрывается? Хорошо хоть, не в школе взорвалась. Довертелся Григорьев. Она ему кисти обеих рук оторвала, передние зубы и оба глаза вышибла, а ещё всё лицо сильно осколками посекла. И куда он теперь, без рук и без глаз? Я бы так жить не хотела. Лучше уж насмерть, чтобы не мучиться.

А Ванечка Самохин? Он ещё мелкий, не всё понимает. Ходить с костылями он научился, но… Мне самой трудно об этом судить, Сашка же сказал мне, что он не смог бы продолжать жить таким. Если бы такое случилось с ним, то он бы убил себя. В начале ноября Ванечка стоял в очереди за хлебом. Очередь была длинная, а фашисты начали по ней стрелять. По очереди стрелять, суки! Ванечке взрывом оторвало ногу и эээ… Когда его в начале мая привезли к нам и мы узнали подробности о его ранении… Однорукому адмиралу Арсению гораздо проще. А с Ванечкой мы даже не знали, что и делать. В баню ему как ходить, с мальчиками или с девочками, как ему проще? Пока с мальчиками ходит, но если захочет идти с девочками, возражать никто не будет, всё равно мужчиной теперь ему никогда не стать.

Что же они творят, неужели не понимают, что за всё придётся ответить? Ведь мы про всё на фронт пишем, про все наши дела. И про обстрел выпускного бала, и про несчастного Самохина и даже про дурака Григорьева —про всё. На фронте всё знают, всё помнят. И если папа Самохина, узнав про то, что фашисты сделали с его сыном, начнёт в Берлине уродовать немецких мальчишек, то… я его пойму. Это ужасно, но я его пойму. Он в своём праве.

Мы часто на фронт пишем. С бумагой плохо у нас, но ради писем на фронт листочки находим. Рисовать ребятам не на чем, но для писем бумагу находим. И нам с фронта письма приходят. Да и не только с фронта. Арсению мама пишет из Москвы. Арсений у нас москвич, он с папой к бабушке в деревню под Новгородом приезжал, откуда они бежали при приближении фашистов. По дороге их колонну беженцев расстреляли с самолёта и папу убило. Арсений с бабушкой смогли до Ленинграда добраться, да тут и застряли. Потом убили и бабушку, Арсению руку оторвало, госпиталь, ну, и теперь он с нами.

Но у Арсения в Москве есть мама! Счастливый он. У него мама есть! И мама пишет ему, а он ей. Арсений уже научился писать левой рукой, я сама и учила его. Теперь он каждую неделю пишет маме, а та ему отвечает. Тут нам как-то по радио сказали, что Гитлер где-то там выступал, хвастался, и ляпнул, что Ленинград полностью блокирован и к нам даже птица не пролетит. Ага, щаззз. Сказал —как в лужу пёрнул. Письма постоянно приходят. А ещё в апреле нам всему детдому подарили маленькие красивые значки, мы их до сих пор носим на одежде, назло Гитлеру. Там на значке такая ласточка нарисована, а в клювике у неё письмо. Пусть Гитлер хоть удавится со злости, но письма в Ленинград приходят, приходят!

Ненависть. Как же мы тут ненавидим этих гадов! Для меня раньше самым сложным уроком в школе была математика. Но с прошлой осени всё поменялось. Теперь самый сложный урок —это немецкий. Меня чуть ли не трясёт, когда я слышу слова этого собачьего языка. Марта Адольфовна замучилась с нами. А ведь ей тоже очень тяжело, она немка. Она настоящий советский человек, никогда не была в Германии, но она немка! Да ещё и с таким отчеством. Правда, Марту Адольфовну в конце апреля эвакуировали на Большую землю. Наверное, как раз из-за того, что она немка. Последние уроки немецкого у нас Алевтина Васильевна вела. Хорошо, что сейчас каникулы и до самой осени я избавлена от этого мерзкого: «Guten Tag! Mein Namen ist Helga».

Ладно, что-то размечталась я. Нужно Лёньке письмо написать, что всё хорошо у нас, все здоровы, хлеба достаточно. А то он волнуется, наверное. Конечно, только что из окружения прорвался. Его последнее письмо слишком уж резкое. Я, конечно, сестра и всякое про Лёньку знаю. В том числе и не очень хорошее. Но всё равно, я всё-таки девочка. Следует как-то поделикатней намекнуть Лёньке, что ругаться матом в письме ко мне —некрасиво…

Глава 44

— …Ну, пожалуйста, Лен, приезжай!

— Если смогу.

— Лен, а моя мама знаешь какой борщ готовить умеет? Язык проглотишь, вот какой!

— Моя мама тоже борщ хорошо готовила.

— Лен, а твоя мама где?

— Её убили. Арсений, её фашисты убили осенью. Мы с ней пошли собирать остатки капусты с поля. У нас дома нечего кушать было, и мы пошли собирать эти листики. А фашисты стали стрелять по нам из пушек. Мама толкнула меня на землю, а сама легла сверху. И маму убили.

— Лена… прости.

— Да ну, Арсений, это не ты. Я давно перестала плакать. Давно.

— Перестала? А это что?

— Арсений. Ну что вот ты за человек, а? Не тычь меня пальцем в щёку!

— Извини. Тебя не тошнит?

— Есть немного. Качает.

— Меня тоже. Это морская болезнь. Смешно, адмирал Арсений морской болезнью заболел. Моряк —с печки бряк.

— Не смешно. Ты знаешь, знаменитый английский адмирал Нельсон болел морской болезнью. Но это не помешало ему одержать массу морских побед.

— Правда?

— Да.

— Но у меня нет руки. Я не смогу стать адмиралом, Лен. Не смогу.

— Глупости. Сможешь. У Кутузова глаза не было и ничего. Наполеона победил. Не сдавайся, Арсений. Адмиралу рука не так уж и нужна.

— Так то адмиралу. Сначала ведь все адмиралы матросами были. А матросу как без руки?

— Это да. А ты всё равно не сдавайся! Ой!

— Чего?

— Локтем аккуратнее, Арсений!

— Извини, качнуло.

— Ладно, ничего страшного…

Эвакуация. Эвакуация. Странное слово. Одновременно и страшное и доброе. Нас, наш детский дом, эвакуируют в тыл, на Большую землю. Да, все хотят оказаться как можно дальше от этих постоянных взрывов и воздушных тревог. Хочется спать ночью и знать, что тебя в середине самого интересного сна не разбудит гнусный вой сирен, и радио не начнёт кричать: «Воздушная тревога, воздушная тревога!». И в то же время страшно. Страшно куда-то ехать в неизвестность. У нас тут какой-никакой, а дом. У нас огород с картошкой, у меня с Сашей тут школа. А там? Что там? Причём ещё и неизвестно, где это «там». Галина Степановна сказала, что сначала нас должны привезти в Вологду, а куда дальше —она и сама не знает.