Подошла плачущая женщина. Принесла свой свёрток. Судя по размеру, внутри был ребёнок двух-трёх лет. Женщина умоляла грузивших тела положить её миленького получше. Даже обещала за это кусочек хлеба. Но её не послушали. Свёрток с ребёнком, как и все, просто и незамысловато полетел через борт.

Потом другая измождённая женщина притащила санки с телом старухи. Её тоже хотели кинуть в кузов, но тут я увидела, что старуха слабо шевелит рукой. Она была ещё жива! Женщине попытались объяснить, что живых не берут. Но та не слушала. Говорила, что это её мать и она всё равно умрёт сегодня или завтра. Но завтра у неё уже может не хватить сил притащить её сюда. Старуху всё равно отказывались брать. Тогда женщина просто повернулась и ушла, оставив на пункте сбора трупов санки со своей пока ещё живой матерью. По-моему, она сошла с ума.

Я стояла, смотрела на всё это, и у меня не было сил повернуться и уйти прочь. Меня спас Валя. Он взял меня за руку и вывел из этого кошмарного места. Я же даже плакать не могла. Это… ужасно.

Мы держались с Валей за руки и молча шли к дому. Потом он сказал, что сейчас зайдёт домой за карточками и пойдёт в булочную выкупать хлеб. Спросил, не пойду ли и я. А я сказала, что пойду. Тоже сегодня не отоваривалась. Куплю сразу уж и на завтра. А то завтра нужно будет Вовину карточку сдать. Хоть одну лишнюю пайку по ней получу.

Зашла за карточками, проверила, как там Саша. Он тихо лежал в постели с закрытыми глазами. Кажется, собрался умирать. А я поняла, что его смерть будет означать и мою смерть тоже. Ведь я заставляла себя что-то делать только ради братьев. Они были такие беспомощные! Я приносила хлеб и воду, потому что больше некому было сделать это. Я ловила на чердаке зажигалки, потому что иначе братья сгорели бы в своей кровати. Но это всё делала я лишь ради них. Ради себя мне не удалось бы утром встать и пойти за водой. Одна я бы просто лежала в кровати.

Вот и сейчас, я пойду за хлебом для Саши. Я устала и хочу лечь. Мне хочется лечь сильнее, чем кушать. Но ведь кто ещё, кроме меня, принесёт Саше хлеб?

И я встала и пошла. В булочную. На лестничной площадке только Валю подождала, и мы с ним пошли.

Очередь в булочной была совсем небольшой. Очереди в основном с утра, часов в шесть-семь. Сейчас же уже середина дня. Стоим с Валей рядом и ждём. Ему две пайки купить, а мне три. В последний раз я три пайки покупаю. На два дня это семьсот пятьдесят граммов будет.

Через одного человека впереди нас с Валей в очереди стоит какая-то обвязанная поверх шапки платком девчонка на голову ниже меня. На ней надета очень тёплая с виду меховая шуба. Шуба ей явно велика, чуть ли не до пяток. Вот, подошла её очередь, девчонка протягивает продавщице свои карточки и просит хлеба за два дня. За сегодня и за завтра. Три пайки.

И тут я узнала её! По голосу только и узнала, если бы она молчала, я никогда бы не догадалась, кто это. Это вообще не девчонка. Это мальчишка. Толик по прозвищу «Мелкий». В соседнем подъезде живёт. Его просто одели в женскую шубу и повязали сверху платок. Сейчас многие так делают —надевают самые тёплые вещи, что есть в доме. И неважно, женские они там или мужские. Главное, чтобы было тепло. На мне ведь тоже всё Сашкино надето.

Продавщица отрезала Толику хлеб, вырезала ножницами из хлебной карточки и отсчитала сдачу. Хлеб Толик аккуратно завернул в белую тряпочку, монетки и мятую рублёвую бумажку, не считая, небрежно сунул в карман, а потом отошёл к окошку и стал там тщательно проверять свои карточки.

Я, вообще-то, не смотрю вовсе на него. Но краем глаза случайно заметила, как Толик неловко дёрнулся и как-то задумался. Стоит, не уходит, теребит в руках карточки.

Старушка в пушистой шапке получила свою пайку и отошла от прилавка. Наша очередь. Валя меня вперёд пропустил. Хотела уже дать продавщице карточки, как сбоку Толик подошёл. Свои карточки протягивает и говорит:

— Тётя, вы мне хлеба за два дня дали, а вырезали только за один. Вырежьте ещё за завтра…

Глава 22

 Несколько раз за ночь выли на улице сирены, но сегодня не моя очередь и я не вставала. Только всё равно спала этой ночью плохо. Сашка всё время ворочался и мешал мне. И очень хотелось кушать. Нормально заснула лишь где-то под утро.

Проснулась часов в десять. В комнате холодрыга, понятно. Саша не спит, молча лежит с открытыми глазами, обняв меня. Я на место Вовы легла, рядом с Сашей. Так теплее. Хоть и в одежде спим, а всё равно теплее.

Увидев, что я проснулась, Саша попросил попить и ведро. Попить сложнее. Щепочек-то я ещё с вечера настрогала и в буржуйку сложила. Их только поджечь осталось. А вот воды сразу нет. Она наверняка уже замёрзла в чайнике.

Я спустила с кровати ноги, села, подождала, пока голова перестанет кружиться, встала, откинула светомаскировку с окна и зажгла буржуйку. От нашего бревна меньше половины уже осталось. Как оно закончится, придётся разбивать на дрова мебель. Сначала из комнаты Анны Сергеевны, потом из Сашиной, а затем уж и нашу. Найти на улице дрова сейчас крайне сложно.

Буржуйка весело загудела огнём. Сейчас теплее станет! Поставила на неё сверху чайник со льдом, оттаивать. Пока он грелся, подержала Саше ведро. Он сам дойти до него не может, хоть и стоит оно в этой же комнате. Приходится мне ведро держать. Первые пару дней Саша страшно смущался этого. Да и я тоже, откровенно говоря. Но если просто поставить ведро рядом с кроватью и отойти, то Саше неудобно и он часто промахивается. Приходится мне стоять с закрытыми глазами и держать это несчастное ведро в руках, пока Саша свои дела делает.

Саша закончил. Я оттащила ведро за шкаф и сама сделала в него то, что только что делал Саша. Мне проще. Я могу хотя бы за шкаф уйти. Конечно, от звуков это Сашу не спасает, но всё равно мне намного проще, чем брату. Ему-то всё приходится делать прямо рядом со мной.

Чайник закипел. Налила Саше и себе кипятку. Горячий. Поставила на тумбочку у кровати и, пока он остывал, сходила во двор выбить ведро. Я через день хожу делать это. За ночь всё внутри ведра застывает, и ведро приходится не выливать, а выбивать. Во дворе специально для этого обрезок железной трубы валяется. Ведро ставишь на землю кверху дном и стучишь этой трубой по дну, пока ледяная лепёшка из ведра не вывалится. Так все делают. В углу двора, где эта труба лежит, вся земля такими лепёшками усеяна. Страшно представить, что тут будет весной, когда это всё растает. Хлев будет.

Вернулась домой. Саша полулежит в кровати, двумя руками держит чашку и прихлёбывает кипяток. Совсем плохо он выглядит. Страшные чёрные мешки под глазами. И взгляд… У Вовы был такой взгляд за пару дней до того, как он…

Чем, ну чем мне накормить его? Клей мы весь съели, котлеты из корешков книг у нас не получились. Либо наврал тот дядька, либо книги у нас неправильные. Я разрезала папин портфель и долго-долго варила его. Получились варёные тряпочки. Никакого студня из портфеля не выварилось. У нас совсем ничего нет.

Мы ждали, что, может быть, придёт с работы тётя Шура и принесёт хоть что-нибудь. Но её не было дома уже больше двух недель. Наверное, что-то случилось и с ней. В лучшем случае, она сейчас в госпитале. В школе говорили, что недавно открылись какие-то стационары для тех, кому совсем уж плохо. Вроде, там кормят немножко. Но толком никто не знал, что за стационары, где находятся и что нужно, чтобы попасть туда. И как туда добраться —непонятно. Саша до стола дойти не может, где уж ему ещё в какой-то стационар переться.

Сегодня понедельник. Понедельник, пятнадцатое декабря. Скоро Новый Год. Дожить бы ещё до него. Целых две недели! Кушать хочу. Я слышала, что в субботу, когда мы с Валькой ходили Вову хоронить, в нашем гастрономе макароны давали. По десять штук на карточку. А я всё пропустила. Так обидно! Двадцать макарон на двоих —это же целое богатство!

Всё, выпила свой кипяток. Поцеловав Сашку, наказала ему держаться, включила радио, чтобы он не скучал один, а сама отправилась в школу. Обедать. Думаю, этот лишь дрожжевой суп и поддерживает нас с Сашей. Без супа я бы не смогла ходить за хлебом. Саша вот суп не кушает, так как дойти до него не может. Потому и угасает.