— Будем на это надеяться, дорогая. Я уже давно не видела тебя счастливой, а Маргарита выглядит страшно усталой. Она хорошо спит?

— Я тоже заметила, что у нее усталый вид, но когда я заглядываю к ней ночью, она всегда крепко спит. — Эми подошла к кухонной двери и посмотрела на дочь, которая уже держала зеленый карандаш и закрашивала яблоко. В этот самый момент девочка потерла глаза тыльной стороной руки и зевнула. Эми всегда следила, чтобы дверь детской была плотно закрыта и Маргарита не могла слышать, как ее отец обвиняет мать в том, что она спит с другими мужчинами, и в других преступлениях, которые она якобы совершила.

В доме Мойры было так тихо и спокойно. Эми была по-настоящему рада, что ей не нужно выслушивать Барни, изливающего на нее свое дурное настроение, или пережидать один из его периодов молчания, пытаясь придумать, что бы ей такое сказать, и сомневаясь, стоит ли вообще что-либо говорить.

Было уже десять часов. Весь последний час Маргарита крепко спала наверху в постели своей бабушки, а Эми пыталась собраться с силами, чтобы дойти до Марш-лейн и вызвать по телефону такси. Барни почти наверняка уже дома и должен был догадаться, что она поехала к маме. Следовало оставить ему записку. Вот только она сегодня утром, выходя из дому, вовсе не собиралась заезжать на Агейт-стрит, а кроме того, Барни никогда не считал необходимым сообщать ей, что поздно вернется с работы.

— Можно, мы у тебя переночуем? — спросила Эми у матери. Все равно ей придется звонить Барни, чтобы сказать, что она сегодня не приедет.

— Конечно, моя хорошая. Хочешь какао?

— С удовольствием. Спасибо, мама. — Она позвонит Барни после того, как выпьет какао.

Мойра только успела принести какао, когда раздался стук в дверь. Но это был не простой стук. Кто-то громко колотил по двери кулаком. Мойра поставила чашки на стол и поспешила к двери.

— Привет, тещенька, — бодро произнес Барни. — Я приехал за женой и дочерью. Насколько я понимаю, они здесь?

— Да, но мы тебя не ожидали, милый. — Голос ее матери едва заметно дрогнул. Наверное, она, как и Эми, увидела, что это оживление было напускным. — Входи. Маргарита уже давно спит наверху.

— Тогда Маргарита пусть остается, я приеду за ней завтра. Но, с вашего позволения, я хотел бы забрать домой Эми.

— Это не мое дело — позволять или запрещать, милый, так ведь?

— Вы правы, Мойра, не ваше.

Барни прошел в гостиную, принеся с собой поток холодного воздуха. Полы его пальто, подобно накидке, летели вслед за ним. За ним по пятам спешила обеспокоенная Мойра, спрашивая зятя, не хочет ли он какао.

— Спасибо, не хочу, — демонстрируя отличные манеры, ответил он. — Эми, ты готова?

— Да. — Она начала собирать пакеты с покупками, но Барни сгреб все в охапку и понес в машину.

Он умчался прежде, чем Мойра успела выйти, чтобы попрощаться с дочерью.

По пути домой супруги не обменялись ни единым словом. Возле дома Эми вышла из машины, предоставив Барни самому ставить автомобиль в гараж. У нее было предчувствие, что сейчас произойдет что-то ужасное, что назревает грандиозный скандал, и она была рада, что Маргарита осталась у мамы.

Эми оказалась не готова к тому, что произошло. Барни ворвался в дом, остановился перед ней, процедил сквозь зубы: «Не смей больше так делать. Никогда!» и ударил ее по лицу с такой силой, что она упала на бок, стукнувшись головой о деревянный подлокотник кресла. Эми вскрикнула, и Барни упал рядом с ней на колени и разрыдался.

Он пришел в ужас, вернувшись домой и обнаружив, что там никого нет. Он думал, что Эми ушла от него, и знал, что не сможет без нее жить. Он ей уже об этом говорил. Без жены и дочери он сойдет с ума.

Голова у Эми раскалывалась от боли, из ее распухшего левого уха сочилась кровь, и ей казалось, что оно увеличилось в размерах как минимум вдвое. Она спрашивала себя: а что, если он уже сошел с ума. И, возможно, она тоже сошла с ума, ведь что бы Барни ни делал, как бы отвратительно себя ни вел, ничто в этом мире не могло помешать ей его любить, во всяком случае, пока он, беспомощный, как ребенок, рыдал в ее объятиях.

— Тихо, тихо, — нежно сказала она. — Будет тебе, не плачь.

В сентябре, когда Маргарите было уже четыре с половиной года, она начала посещать монастырскую школу в Браунлоу-Хилл. Каждое утро она надевала форму: крошечное темно-синее платье-сарафан, белую блузку и галстук, форменный пиджак и велюровую шляпку с полосатой лентой.

— Ты очаровательна! — воскликнула Эми, когда Маргарита впервые надела форму и собралась идти в школу. Перед ней стояла идеальная школьница в миниатюре, хотя Маргарита была достаточно высокой для своего возраста и на удивление сильной. Эми чуть не расплакалась при мысли, что она не увидит свою дочь до половины четвертого.

Она недавно получила права и сегодня сама отвезла Маргариту в Браунлоу-Хилл на новеньком «моррисе минор». Стоял прохладный солнечный день, и листья на деревьях уже кое-где были золотыми.

Вернувшись домой, Эми почувствовала, что пройден определенный этап. То, что Маргарита теперь школьница, означает начало нового периода в их с Барни жизни. Последнее время Барни был в относительно нормальном состоянии, и Эми казалось, что он постоянно о чем-то думает. Будучи неисправимой оптимисткой, Эми начала надеяться, что отныне все будет хорошо. Убедившись в этом окончательно, она хотела бы родить еще одного ребенка.

Некоторое время все было спокойно. Но как-то раз Маргарита пришла из школы с высокой температурой и пожаловалась, что ее тошнит. Эми уложила ее в постель, и девочка тут же уснула. Эми позвонила доктору Шиарду, и он пообещал приехать через полчаса.

Вернувшись домой, Барни присел на кровать дочери и начал обтирать смоченной в прохладной воде фланелевой тканью ее горящий лоб. Ожидая, когда придет врач, Эми сидела с другой стороны. Маргарита всегда была очень крепкой девочкой и впервые заболела так серьезно.

— Ветрянка! — провозгласил доктор Шиард, быстро осмотрев пациентку. — Сейчас многие ею болеют. Когда появятся папулы, время от времени промакивайте их каламиновым лосьоном, давайте побольше питья и не позволяйте вставать с постели. Через несколько дней ей станет лучше. Ах да, наденьте на нее какие-нибудь перчатки. Если она будет расчесывать высыпания, у нее останутся шрамы на всю жизнь.

Эми поблагодарила его и провела в ванную, чтобы он мог помыть руки.

— У вас тут очень уютно, — сказал доктор, стоя в холле и оглядываясь вокруг. — Я здесь впервые. Если не считать сегодняшнего дня, единственный раз, когда я видел тебя не на приеме, это в вашей старой квартире, когда у тебя случился выкидыш.

— Какой выкидыш? — поинтересовался Барни, когда врач ушел. Они вернулись в спальню Маргариты и опять сидели на противоположных сторонах ее кровати. Эми надеялась, что он не расслышал слов старого врача. Она так и не написала мужу ни о выкидыше, ни о поведении его матери, потому что не хотела его расстраивать, когда он находился так далеко от дома. А когда Барни вернулся, она не видела смысла в том, чтобы столько лет спустя ворошить прошлое.

— Это случилось в ноябре, после того, как тебя призвали, — объяснила Эми. — Срок был десять недель, но я потеряла ребенка.

— Как? Где? Почему ты мне об этом не сообщила? — Барни устроил ей настоящий допрос, стремясь выяснить все до мельчайших подробностей. Знал ли о ее беременности доктор Шиард?

— Нет. — Она рассказала мужу, как познакомилась с его матерью. — Да, ты говорил, что я ей не понравлюсь из-за того, что я католичка, но я подумала, она будет рада узнать о том, что я жду ребенка.

— Что она сказала? — спросил Барни.

— Она не очень обрадовалась, увидев меня. — Элизабет Паттерсон назвала ее католической шлюхой, но Эми не думала, что настроение Барни улучшится, если она расскажет ему и об этом.