Но мои слова разбивались о безмолвие Леды. А мой голос, прежде дрожавший от избытка чувств, дрожал от гнева. Я хотел, чтобы Леда ответила мне. Я толкнул ее, и она упала. Я сжал ее горло рукой, надеясь, что, задохнувшись, она откроет рот, закричит, станет молить меня о пощаде и я, по крайней мере, услышу ее голос. Но я знал, что мне этого не добиться.

Тогда я снова стал обращаться с ней как с рабыней, как с пленницей. Я терзал ее безвольное тело, не щадил, желая разбить ее молчание, но тщетно. Тогда я купил раба Телоса, чтобы он прислуживал Леде и сторожил ее. Он отвечал за нее жизнью.

Я снова стал римским всадником. Покинул дом, в котором рядом с Сенекой прожил дни, полные дружбы и сладостной мудрости. Вернулся в Рим, к римлянам.

Я встретил Иосифа Флавия, которого честолюбие полностью изменило. Он каждый день приходил на Палатин и расхваливал достоинства Веспасиана. В честь прекращения гражданских войн император решил возвести роскошный храм богине Мира. Строили его тысячи рабов, большинство из которых были евреями.

— Этот храм станет самым прекрасным памятником, который когда-либо построил человеком, — сказал Иосиф.

Император хотел собрать в нем множество прекраснейших произведений искусства, чтобы людям, желавшим увидеть их, не нужно было разъезжать по провинциям империи, Греции, Азии и Египта. Тут будут храниться лучшие творения рук человеческих. В нем расставят и золотые сосуды из Иерусалимского Храма.

Я слушал и наблюдал за Иосифом Флавием. Куда девался человек, который, цитируя своих пророков, убеждал меня, что однажды еврейский народ заново отстроит Храм? Казалось, Иосиф забыл о своей земле. Он был счастлив тем, что Веспасиан решил разместить в храме богини Мира пурпурную завесу и свитки Торы из разрушенного Храма.

— Здесь находится сердце рода человеческого, — повторял он. — Бог хотел этого, Бог так решил.

Я проводил Иосифа до дворца, где жила царица Береника.

Там она принимала своего брата царя Агриппу, которого Веспасиан сделал первосвященником. Тиберий Александр появлялся там тоже довольно часто. Веспасиан назначил его трибуном и велел установить на Форуме статую бывшего префекта Египта. Этих евреев каждый день приглашали к Веспасиану и Титу.

Я думал о своей пленнице Леде бен-Закай, об обезглавленном Симоне Бар-Гиоре. Я с ужасом слушал рассказы о сражениях, которые легионы легата Луцилия Баса продолжали вести в Иудее против зелотов и сикариев в Хевроне, Геродионе, Махероне.

Я не мог отвести глаз от Береники, настолько прекрасна она была. Она играла многочисленными перстнями, украшавшими ее пальцы. Ее обнаженные руки с множеством браслетов внезапно выплывали из-под голубой ткани как две тонкие змеи, в их медленных движениях выражалась вся ее чувственность.

Гонцу, который прибывал из Иудеи, с сообщением о падении Геродиона, а затем и Махерона, она дарила одно из своих украшений или покрывало, и солдат, еще покрытый дорожной пылью, прискакавший из Остии или Путеолы, склонялся перед еврейской царицей, будто был ее рабом.

Было известно, что Береникой в Риме восхищались, жены сенаторов подражали ее манере одеваться и походке, ссорились из-за ее украшений или туники. Ей льстили, в надежде получить приглашение во дворец. Говорили, что Тит, наследник императора, так влюблен в нее, что велел убить генерала Цецину, которого подозревали в том, что он добился расположения Береники.

Однако, бывая на Палатине, я слышал в окружении императора Веспасиана о ней весьма нелестные отзывы. Беренику подозревали в том, что она состоит в постыдной связи со своим братом Агриппой и оказывает на Тита воздействие настолько же огромное, насколько и пагубное. Рим никогда не смирится с тем, что супругой будущего императора станет царица побежденного народа. Не бывать новой Клеопатре, заверяли они. Все знали об участи, которую римские магистраты уготовили Цезарю.

Иосиф Флавий, без сомнения, понимал это. Возможно, он завидовал влиянию, которое Береника оказывала на Тита, и меньше всех заискивал перед ней. Но, как и она, как и все евреи, наделенные властью, он радовался успехам легионов Луцилия Баса в Иудее. Бас убил тысячи евреев, которым удалось сбежать из Махерона, после сдачи города, а всех женщин и детей, взятых в плен, продал в рабство. Легионы окружили лес вблизи долины реки Иордан. Там скрывались зелоты и сикарии, выжившие после осады Иерусалима. Бас охотился на них, как на дичь. Он велел рубить деревья, и его солдаты шли вперед плечом к плечу. Когорты сжимали кольцо, евреи бежали, и вскоре им оставалось только либо самим лишить себя жизни, либо в отчаянии броситься на стену из металла и кожи, ощетинившуюся остриями пик и мечей. Евреев было более трех тысяч, и никому из них не удалось выжить.

Ни Береника, ни Агриппа, ни Иосиф Флавий не дрогнули, узнав об этой резне. Я слышал, как Тиберий Александр сожалел, что крепость Масада, расположенная на вершине неприступной скалы, до сих пор не пала. Он был там, до того как она попала в руки сикариев.

Масада возвышалась над долиной Иудеи. Когда-то царь Ирод велел окружить ее стенами более массивными, чем стены Иерусалима. Внутри крепости он приказать вырыть водоемы, чтобы там всегда было достаточно воды и пищи, и крепость могла выдержать длительную осаду. Тому, кто решит напасть на крепость, придется разбить лагерь у ее подножия, в пустыне. Внутри Ирод велел возвести жилища и роскошный дворец, и возделать поля, так что от засухи и голода страдали только враги Масады.

— Но разве может кто противостоять Риму, — воскликнул Иосиф Флавий.

Империя была избрана Богом. Римской армии, когда она подойдет к стенам Масады, будет обеспечен успех. Необходимо, чтобы эта крепость пала. Хорошо, что Веспасиан создал на земле Иудеи, в Эммаусе, колонию для восьмисот ветеранов. Справедливо, что налог, который евреи отдавали на Храм в Иерусалиме, отныне поступал Риму — каждый еврей должен был выплачивать по две драхмы в сокровищницу храма Юпитера Капитолийского.

— Но тот, кто верит в нашего Бога, может молиться ему в своем собственном храме — в своей душе, — добавил Иосиф Флавий.

Он посмотрел на меня и добавил:

— Ты, Серений, можешь даже молиться Христу и верить в его воскрешение.

Мне не понравились ни его слова, ни его ироническая, почти презрительная улыбка.

Я сожалел о тех днях, когда Иосиф плакал, глядя, как множатся руины Иерусалима и поднимаются кресты, когда он, думая о будущем своего народа, черпал силы в своей вере.

Он больше не вспоминал пророка Иеремию. Он стал римским евреем, довольствовался тем, что может отмечать свои праздники, и отказался от мысли объединить свой народ.

Я подумал, что Иосиф Флавий и Тиберий Александр, так же как Агриппа и Береника, теперь стали гражданами империи.

Я поспешно вернулся к себе, хотел как можно скорее отыскать Леду бен-Закай, поведение которой стал понимать как нельзя лучше. Ее молчание было способом показать верность своему народу. Я предлагал ей быть гражданкой Рима, а она хотела быть свободной еврейкой. И так ли уж был я удивлен, когда, в темноте комнаты наткнулся на труп Телоса?

Я всегда знал, что Леда так или иначе покинет меня — совершив убийство или побег, или полностью замкнувшись в молчании. Впрочем, я никогда и не владел ею по-настоящему.

Рабы принесли лампы и свечи.

Телос погиб от удара кинжалом в сердце. Его рана выглядела как легкий порез, крови почти не было. Но лезвие, пронзившее его грудь, было длинным, и острие мгновенно оборвало жизнь моего раба.

Я смотрел на его тело, в груди до сих пор торчал кинжал. Я подивился тому, что Леда не убила меня в одну из тех бесчисленных ночей, которые я провел рядом с ней. Может быть, этим она выражала свою признательность за то, что я избавил ее от участи, постигшей других пленников? Я представил, как она одна, в Риме, подвергается всем опасностям, которые только могут поджидать женщину, очутившуюся в этой толпе, где так легко быть ограбленной и даже убитой. Но я думал и о том, сколько в ней силы и решимости. Питаемая такой живой, нерушимой верой, она смогла выжить и вернуться на свою землю, чтобы снова сражаться.