— Ваше дело? А, то, — протянул паж. — Судьи заслушали одного из свидетелей, сказавшего, что у него есть несколько письменных показаний, а затем объявили, что у них нет ни времени, ни необходимости слушать дальше. Решение должным образом будет отослано в епархию Барселоны. И, полагаю, архиепископу Таррагоны.

— Нет времени? — страдальчески произнес дон Гонсалво. — Вы говорите, что у них не было времени, чтобы выслушать мое дело? Там были мои свидетели. Я потратил кучу золота, чтобы доставить их сюда. Кто давал показания?

— Святой монах, синьоры, — сказал паж. — Некий Норберт. У него тоже не все гладко. Но, без сомнения, он расскажет вам, что случилось. Покорнейше прошу прощения, господа, но в любом случае ваши дела были заслушаны. Я был там и все вам передал. А теперь мой хозяин, наверно, уже ищет меня. Я свое обещание выполнил, а вы свое — нет.

Пожилой размахнулся и ударил пажа по уху.

— Нет, так не пойдет, дон Гонсалво, — сказал его спутник. — Заплатите ему. Он сделал то, что вы просили.

Еще четыре монеты, звякнув, упали в протянутую ладонь.

— И если ты услышишь еще какую-нибудь сплетню, — сказал Родриг, — от твоего хозяина, от служащих, от писцов, особенно касающуюся времени и точного содержания тех писем, ты получишь больше, чем сейчас.

— Вдвое? — спросил паж.

— Вдвое, — подтвердил Родриг.

Глава третья

Жирона

Ниже по течению реки Тер, на верфях Жироны, столяр по имени Румеу взял наждачный камень и провел им по деревянной доске, с которой работал. Доска имела закругленную форму, наподобие полумесяца, и была гладкой на ощупь. Румеу установил ее на положенное место на носу широкого галиота и закрепил.

Он был доволен жизнью. Они работали от восхода до заката, а плата, даже по нынешним временам, у старших плотников и их помощников была отличная. Еще два дня работы с корпусом, и тот будет закончен, можно будет заняться его обшивкой. Но ему уже обещали добавить еще несколько недель для подгонки.

Королевство готовилось к войне против сардинцев, и в городе проходила переоснастка части флота Его Величества. Дон Педро намеревался погрузить на суда свои войска, чтобы решить все вопросы с мятежным островом, но многие из его судов получили повреждения из-за непогоды и действий противника во время прошлогоднего морского сражения с генуэзцами, поэтому требовалось некоторое время, чтобы закончить необходимый ремонт.

Тем утром небрежные и ленивые работники были распущены по домам, хотя судостроителей не хватало. Из тех, кто остался, главный управляющий верфи отобрал самых опытных и трудолюбивых мастеров, чтобы продолжать работы до тех пор, пока суда не будут готовы отправиться вниз по реке на соединение с остальной частью флота, стоящей в Росасе. «Конечно, для кого-то война — это ужас, — размышлял Румеу, — но это и прекрасная возможность подзаработать для тех, кто строит и восстанавливает суда».

Только он выбрал еще одну доску, как заметил, что уже довольно быстро темнеет. Он пометил доску и спрятал ее подальше, после чего спрятал свои инструменты и пожелал товарищам доброй ночи.

— Румеу, пошли, выпьем по стаканчику, — предложил один из них.

— Меня жена ждет дома, — ответил он. — И есть я хочу не меньше, чем пить.

— Один стаканчик, чтобы отпраздновать нашу удачу, а затем и мы пойдем по домам ужинать.

Ближайшая к верфи таверна была маленькой и скромной. Когда Румеу и его приятели вошли внутрь, в ней уже было полно народа. Получившие расчет рабочие уже сидели в таверне, переваривая горькую новость о том, что для них работы больше нет. Когда вновь прибывшие вошли, в зале воцарилась тишина; они кивнули бывшим товарищам и сели на скамью в самом дальнем углу.

— Взгляни на это с другой стороны, — говоривший обратился к жилистому, маленькому человечку. — Сейчас же Страстная неделя? У тебя будет время подготовить свою душу к Пасхе. Что-то я не заметил, чтобы ты особенно голодал в Великий пост.

— Ты обвиняешь меня в том, что я не пощусь? Здесь? Я несколько недель жил на разбавленном вине и жидком супе матушки Бенедикты.

— Да, это похоже на покаяние, — проворчал другой.

— Благодаря этой малости я избавлен по крайней мере от пятисот лет чистилища, — заметил жилистый человечек, осушая свой стакан.

— Теперь, когда работы больше нет, у нас будет много поводов для воздержания, — сказал низенький, почти квадратный человек, лысый и краснолицый. — Все стонут, что некому работать, но теперь, когда мы без работы, нас нанимают? Нет. Нас выбросили на улицу, наши дети голодные, жены постоянно жалуются, что нет денег. С этим надо что-то делать.

— Да вы испортили хорошего леса больше, чем поместится в брюхе этого галиота, — заметил опрятный, худощавый парень, — вот вас и рассчитали.

— Да? А ты? — спросил приземистый.

— Я умею не слишком много, это все знают, но то, что я делаю, я делаю хорошо, — ответил худощавый с ленивой усмешкой. — Мне нравится, когда деньги идут в руки, но если увольняют, то я всегда знаю, за что.

Приземистый мужчина поднялся на ноги и, покачиваясь, встал у стола, уперевшись животом в край столешницы, чтобы удерживать вертикальное положение.

— Так ты говоришь, что я не знаю своего дела?

— Точно, — сказал худощавый, зевая. — Ты не знаешь своего дела.

Приземистый мужчина выпрямился, потянулся через стол и, ухватив бывшего товарища за куртку, поднял его на ноги. Узкий стол наклонился, по нему потекла струйка вина. Худощавый пнул скамью, стоявшую позади него, откинул голову назад и боднул бывшего приятеля в живот. Приземистый согнулся и упал, опрокинув еще троих, сидевших с его стороны стола.

— И драться ты тоже не умеешь, — добавил худощавый.

В глубине зала матушка Бенедикта завизжала и в отчаянии всплеснула руками, но на нее никто не обращая внимания. Тогда она направилась туда, где стояли бочки с вином, и извлекла из-за них большую деревянную дубинку.

— Вон отсюда, — завопила она. — Я не потерплю драк в моей таверне. Катитесь отсюда, пока я не разбила вам головы. — Она размахивала тяжелой палицей с такой легкостью, словно это была деревянная ложка.

— Вы расстраиваете матушку Бенедикту, — произнес чей-то голос. Его подвыпивший владелец поднялся на ноги. — Пошли отсюда, друзья. Хотите сделать доброе дело? Пошли в еврейский квартал и окрестим несколько евреев.

И они с веселым смехом вывалились на улицу.

Румеу посмотрел на своих приятелей и покачал головой.

— Мне пора, — сказал он, отодвигая недопитый стакан вина.

— Пойдешь с ними?

— Пожалуй, нет, — рассудительно сказал он. — Это всегда плохо кончается.

Он вышел в прохладный весенний вечер, но, вместо того чтобы идти прямо к своему опрятному домику в Сан-Фелиу, направился в город и зашагал по крутому холму к дворцу епископа.

В тот вечер у молодого Саломо де Местре не было особых причин выходить за пределы еврейского квартала. Любые христианские праздники могли кончиться погромом, но Страстная и Пасхальная недели были самыми тяжелыми. Все двери и окна нужно было держать зарешеченными или закрытыми ставнями, включая задние ворота с их неизменным привратником.

Но Саломо был влюблен. В то утро он решил купить подарок своей возлюбленной, поскольку занятия с Юсуфом, учеником лекаря, закончились еще днем. Он знал, что у городского коробейника появились новые и очень красивые ленты. Некоторые из них были широкими, красивого, чистого, темно-красного цвета, который будет чудесно смотреться в ее волосах. Он пообещал себе, что вернется задолго до того, как город проснется от послеполуденной дремы.

Но он не обратил внимания на беспокойство коробейника. Когда он пришел, то увидел, что ленты сложены в короба, а палатка закрыта. Саломо потребовалось довольно много времени, чтобы убедить продавца, что его усилия по выкладыванию товара окупятся, а затем прийти к соглашению о цене.