— Но он, конечно, вернется к началу суда над де Мариньи, — предположил я.

— Искренне в этом сомневаюсь — ведь в военное время такие проблемы с транспортом; кроме того, новые обязанности Эркина Линдопа как комиссара полиции Тринидада вряд ли позволят ему оставить свой пост.

Я с презрением усмехнулся.

— Как это удобно! Прямо перед началом суда ключевого свидетеля защиты вдруг переводят на остров, который находится черт знает где!

Хип плотно сжал челюсти.

— Полковник Линдоп был свидетелем обвинения, и, насколько я понимаю, он представил исчерпывающие показания по делу в письменной форме. Его преемник, майор Пембертон, сможет свидетельствовать в суде.

Я не знал Пембертона, чье свеженамалеванное имя я только что видел на двери кабинета Линдопа; если он и участвовал в расследовании, то наверняка только в самой незначительной степени.

— Кто это уезжает? — поинтересовался я, указывая на кучу багажа.

Хип слегка улыбнулся.

— Не то, что вы? Его королевское высочество и ее светлость, — ответил он.

— Что? Только не говорите мне, что их перевели на Тринидад!

— Они отправляются в турне по Америке.

Тут я припомнил, как герцогиня будто вскользь произнесла на вечеринке в Шангри-Ла: «Нью-Йорк будет хорошей сменой обстановки...»

Несколько растерявшись, я проговорил:

— Значит, его королевское высочество не будет присутствовать на этом дешевом спектакле?

— Нет, — произнес Хип. — С чего бы?

И он проводил меня до двери.

Глава 21

Под ночным безлунным небом, которое казалось более синим, чем обычно, и на котором было всего несколько звезд, на пустынном пляже, вокруг мечущего ввысь искры, потрескивающего костра раскачивались в танце из стороны в сторону, размахивая руками и потрясая ногами, человек сорок-пятьдесят туземцев. Их танец сопровождался боем грубо сработанных африканских барабанов и незамысловатыми мелодиями, исполнявшимися на роговидных морских раковинах. Хотя женщины были одеты в белые саронги и носили на голове белые же повязки, а мужчины были облачены в изорванные рубахи неопределенного цвета, отраженные отблески пламени, переплетавшиеся с ночными тенями, придавали всей компании живой, колоритный вид.

На почтительном расстоянии от места этого действа, там, где начинался пальмовый лес, мы с леди Дианой Медкалф стояли и наблюдали за происходящим. Так же, как и туземки, она была во всем белом: она надела мужскую рубашку и женские брюки; моя одежда тоже была белого цвета — костюм с выпячивающейся из подмышки кобурой моего девятимиллиметрового браунинга, который одновременно был и слишком уж заметен, и причинял неудобство.

Ради этой экскурсии на отдаленный остров Эльютера, где в темное время суток лишь немногие белые отваживались выбираться за пределы больших поселков, я впервые за все время моего пребывания на Багамах откопал на дне своего чемодана свой автоматический пистолет и подплечную кобуру для него. Возможно, это означало, что я был трусом, а может быть — расистом, а может быть, трусливым расистом.

Но как бы то ни было, мне нравилось быть живым.

Ведь, в конце концов, некоторые из этих чернокожих мужчин, что танцевали вокруг костра, рассекали воздух мачете длиной около четырех футов. Круг танцующих постепенно сужался к костру, затем мужчины хватали лежавшие с краю головешки, вносили их вглубь костра, давая им как следует разгораться, после чего, подняв их, как факелы, с предварительно закатанными вверх штанинами, принимались бродить по мелководью.

А потом их мачете начинали со свистом рассекать воздух и, что еще более важно, морскую воду, как будто размахивающие ножами мужчины нападали на саму воду.

— Что это за чертовщина? — произнес я, непроизвольно подстраивая свой тон под различные удары туземных барабанов. — Что это еще за ритуал вуду?

Хрупкий британский смешок Ди едва пробился сквозь оглушительную «музыку».

— Это не вуду, Геллер; по крайней мере, не совсем. Это рыбалка.

— Рыбалка? — изумился я.

— Эти мужчины не просто рассекают воду, они ловят рыбу.

И будь я проклят, если она ошибалась: теперь мужчины опускали руки под воду и возвращались на берег с серебристыми предверетенами в руках, которые они бросали на песок. Рыба, привлеченная светом факелов, поднималась к самой поверхности и подплывала к самым ногам рыбаков, получая, на свою беду, удар мачете.

— А позже вся компания начнет поедать свой улов, — объявила Ди.

Но теперь мужчины и женщины раскачивались, вертелись, подпрыгивали, отрешенные от остального мира в своем неистовстве, до тех пор пока последняя серебристая рыбешка не была брошена на пляж бродящими в воде рыбаками.

Старуха принялась причитать:

— Спускайся, Мэри! Спускайся!

— Они-то уж точно умеют веселиться! — сделал я свой вывод.

— Жаль, что мои гости не могут расслабляться до такого состояния, — заметила Ди.

— Это уж точно!

Мы прибыли сюда на моторной яхте, белом блестящем судне под названием «Леди Диана», подаренной Ди отсутствующим, но в то же время вездесущим Веннер-Греном. Хотя ей было далеко до «Саузерн кросс», в ее чреве имелась большая светлая каюта с баром, по-современному отделанная белой кожей.

Трехчасовое путешествие с острова Хог прошло совершенно безболезненно: коктейли, разговоры, обнимания, и наконец темнокожий «мальчик» Дэниел пришвартовал яхту к полуразвалившемуся пирсу возле туземной деревушки, стоявшей неподалеку от пляжа.

Мы должны были встретиться с человеком по имени Эдмунд, но, вероятно, он, так же как и все остальные, отправился ловить рыбу. Тогда мы пошли на звук барабанов...

Причиной нашей поездки на этот остров послужила история, рассказанная мне Ди в моей постели в коттедже в Шангри-Ла.

— Ты задумывался о том, что мотивом к убийству сэра Гарри могли послужить его чертовы золотые монеты? — спросила она как бы между прочим, сидя в постели по пояс обнаженной с шелковой простыней, прикрывающей ее бедра, и бокалом джина с тоником в руке.

Теперь и я привстал со своего места; я тоже был голый по пояс, но это было совсем другое дело!

— Какие еще, черт возьми, золотые монеты?

Она сделала изумленное, но очень привлекательное личико.

— Да ты наверняка знаешь об этом! Я могу понять полицейских: они могли упустить из виду эту подробность, принимая во внимание их озабоченность тем, как получше подставить Фредди; но ты...

— О чем ты говоришь, черт побери? — вышел я из себя.

— О его коллекции золотых монет! Всякий на острове, будь он белый или черный, знает, что у сэра Гарри припрятано где-то целое сокровище в золотых монетах.

— Не всякий, — справедливо заметил я. — Я об этом ни слова не слышал. А Нэнси? Она-то видела что-либо из этой коллекции?

Она покачала головой, отчего ее светлые волосы зашевелились.

— Нет, но ведь ее никогда не интересовало ничего из того, что имело отношение к богатствам отца. Вспомни, Нэнси же выросла в школах, куда ее отправляли учиться, и провела там большую часть своей жизни. И только летние месяцы она проводила со своей семьей.

Я недоверчиво усмехнулся.

— Клад золотых монет — это похоже на сказку бедняков, которые выдумывают разные небылицы насчет богатых людей.

— Думаю, это больше, чем просто сказка, — возразила Ди.

Вооружившись терпением, она объяснила все по порядку. Увлекшись рассказом, она совершенно забыла о наготе своих объемистых, округлых грудей с крохотными сосками, которые покачивались в такт ее речи. Однако я не упускал их из виду.

Оказалось, что клад — соверены, наполеондоры и другие золотые монеты — считался спрятанным в «Вестбурне»; Ди сама слышала, как сэр Гарри высказывался о своем презрительном отношении к банкнотам, которые в одночасье могут утратить свою ценность. В начале войны от британских граждан потребовали сдать все бывшее у них золото, как в монетах, так и в слитках — требование, которое Оукс, в основном, игнорировал.