Отвернувшись от окна, она начала писать имена детей на карточках, которыми помечала парты. Каждое имя приходилось написать печатными, а потом письменными буквами: «Лоретта С», «Дайана К.», «Пит М.». В третьем классе дети должны были перейти от печатных букв к письменным.

Лили подготовила доску к первому уроку.

«Как я провел летние каникулы» — такова была обычная тема первого дня занятий. Лили начала писать оранжевым фломастером на листе, закрепленном на стенде:

— Так-так. — В дверном проеме появилась Эдна в платье с росписью батик и расшитых бисером сандалиях. — Похоже, ты была очень занята. Не знала, что в Италии путешествуют в фургонах и едят эклеры «Дрейк».

Покраснев, Лили сорвала лист со стенда и скомкала его.

— Я не поехала. — Она коротко объяснила, что провела летние каникулы, колеся по стране в «виннебаго» с детьми Холлоуэев и их дядей. Произнесенные вслух, эти слова казались сумасшедшими и одновременно восхитительными.

— И как они? — спросила Эдна.

— Гораздо лучше, чем в начале лета. Но им предстоит пройти еще длинный путь. — На губах у Лили промелькнула улыбка. — Бывают такие моменты, часы или даже дни, когда они ведут себя, как и все другие дети. Потом что-то случается — приходит письмо на имя Кристел, или кто-нибудь из них находит карточку со счетом Дерека, — и я понимаю: им никогда не пережить этого.

— Речь не о том, что они должны пережить это. Они должны залечить раны и двигаться дальше. — Эдна отбросила за спину свои серебристые волосы. — Значит, все лето ты была влюблена в него, но так ему и не сказала?

А она-то надеялась, что Эдна ничего не заметила.

— Ну, не словами.

— Слова имеют значение, Лили. Ты же знаешь.

Она подумала о родителях, о том, как сильно ранят слова. Но они же и исцеляют — это Лили тоже знала. И все-таки она не ответила Эдне. Лили чувствовала себя чужой здесь, в своей собственной классной комнате, казавшейся ей прежде такой уютной и знакомой. Это был ее мир, ее сад, где росли дети — ее цветы. Сейчас все мысли Лили устремлялись к Шону и детям, а слово «дом» приобрело для нее совсем другое значение.

— Я разрываюсь на части, — призналась она Эдне. — Впервые я поняла, с чем каждый день сталкиваются работающие матери.

— Но большинство из нас неплохо с этим справляется, — ободрила ее Эдна. — Правда, дети Холлоуэев находятся в исключительных обстоятельствах. Я тут подумала… может, тебе взять отпуск и посвятить время семье?

От этих слов у Лили перехватило дыхание.

— Но это не моя семья!

— Нет? — Эдна указала на лист, который Лили комкала в руке. — Посмотри на свой список. Мне нелегко предлагать тебе это. Ты — одна из моих лучших учительниц, и я не хочу отпускать тебя, но если тебе нужен годичный отпуск, я дам на него согласие без всяких колебаний. Новая группа третьеклассников обойдется без тебя. Дети Холлоуэев — возможно, нет.

— Даже не верится, что ты это говоришь.

— А что она говорит? — Широко улыбаясь, в класс вошел Грег Дункан.

— Не твое дело, — отозвалась Эдна. — Как дела, Грег? Как прошло лето?

— Отлично, — ответил он. — Привет, Лили.

— Привет.

— Спросите, что я делаю в эти выходные. — Улыбка Грега стала еще шире. — Ну же, спросите.

— Ну ладно. Что ты делаешь в эти выходные?

— Участвую в турнире в Парадайз-Ридж. Там было место для спортсмена-любителя из нашего округа, и мне удалось занять его.

Лили радовалась, глядя на него. За это лето она научилась ценить тяжелый труд, талант и способность к концентрации, необходимые для того, чтобы побеждать в гольфе.

— Грег, это замечательно!

— Поздравляю, — сказала Эдна. — Лили наверняка придет посмотреть на турнир, верно?

— Я буду среди зрителей с девочками Холлоуэй. Брат девочек выступает в роли кэдди у их дяди.

— Отлично, — кивнул Грег. — Пожелайте мне удачи, дамы.

Глава 48

Камерон ходил взад-вперед по платформе вокзала. Весь день он чувствовал себя очень странно. Все началось с того, что он сказал дяде: «Я поеду в город, встретить мою девушку на вокзале». Совсем недавно Камерон и представить себе не мог, что сядет в «субару» матери и один отправится в Портленд. Не представлял он и того, как произнесет слова о том, что Бекки — его девушка. И вот он сделал это, но никакой катастрофы не произошло. Хоть какой-то результат.

Шон казался рассеянным, когда разрешил ему взять машину. Камерон был уверен, что у его дяди роман с Лили Робинсон. Эти подозрения возникли у него еще на Колониальном первенстве. В тот вечер Ред устроил для него и сестер праздник живота, накормив жареной картошкой и мягким мороженым в шикарном ресторане отеля. Вокруг них сидели лучшие гольфисты страны, и Камерон весь вечер таращился на них. Когда Фил Микельсон похвалил его работу кэдди, Камерон воспарил на небеса. У каждого из игроков он попросил автограф с пожеланием: «Для Бекки».

Когда они тем вечером вернулись в фургон, Лили и Шон сидели молча у стола и смотрели друг на друга. Между ними стояла полупустая коробка с эклерами. Лили распустила волосы, ее очки лежали на столе. По их виду Камерон сразу все понял. Он не знал как, но не сомневался в том, что они были вместе. Были парой.

Камерону было несколько странно видеть их такими, но он радовался этому, поскольку они напомнили ему о временах, когда его родители еще любили друг друга. Глядя на Шона и Лили, он ощущал твердую почву под ногами. После возвращения домой Камерон ожидал, что они не станут скрывать своих отношений, но все вышло совсем не так. Камерон не понимал этого. После трагической гибели родителей он не понимал, почему люди должны отказываться от того, что им так хочется.

И все-таки сейчас, дожидаясь поезда Бекки, Камерон ощущал безотчетную нервозность. Вместе с тем мальчик чувствовал себя непривычно взрослым, поскольку отец Бекки разрешил ему встретить ее на станции. И еще, помимо всего прочего, Камерон ощущал тихую грусть. Она была с ним всегда, напоминая повышенную температуру. Его мама и папа пропустят все это. Они никогда не познакомятся с Бекки, никогда не проводят его на выпускной, не увидят, как он выиграет национальное первенство по гольфу. Не узнают, чего он достигнет в жизни, не помогут решить, в какой колледж поступать, не будут праздновать вместе с ним и критиковать его. Камерон скучал о них так сильно, что иногда ему хотелось изо всех сил заехать кулаком в стену.

На перроне были предупреждающие таблички, но Камерон не обратил на них внимания, и никто не обратил внимания на него, когда он спустился по ступенькам, перешел пути и поднялся на противоположную платформу. Ее поверхность была разбита на восьмиугольники с выступающими кромками, чтобы люди не скользили по ней. Встав на один восьмиугольник, он стал думать об отце. Доктор Саш говорила, что Камерон должен делать это часто, вспоминать конкретные ситуации, связанные с родителями. Она советовала ему припоминать каждую ситуацию подробно, до конца, и откладывать ее в особое место в его памяти.

— Даже плохие? — спросил у нее Камерон.

— Даже плохие.

Камерон посмотрел на свои ботинки, размышляя о том, как поссорился с отцом в его последний день. Ненавижу тебя, сукин ты сын! Никогда больше не хочу тебя видеть!

Давай, можешь ненавидеть меня, маленький засранец. Главное, не облажайся на турнире в этот уикэнд.

Можно подумать, ты только того и хочешь.

«И как же это все поможет?» — спросил себя Камерон, перешагивая на другой восьмиугольник. Когда другие отцы учили своих детей ездить на двухколесных велосипедах, отец Камерона учил его водить электрический карт для гольфа. Камерон был такой маленький, что сидя не дотягивался до педалей, поэтому ему приходилось стоять, как водителю трамвая. Впервые поехав самостоятельно, он наткнулся на надувной мяч, оставив за собой нейлоновые клочья. Они лежали на газоне, словно зверьки, погибшие под колесами машины. Правда, отец не разозлился на него. Он рассмеялся и показал Камерону, как делать катящие удары, и с тех пор Камерон всегда выполнял эти удары предельно аккуратно.