Немедленно поднялся один из присутствовавших.

— Я сделаю это, если вы желаете, — сказал он, — я готов даже рисковать шкурой.

— Нет, Дикки Боуер, — возразил рыцарь. — Это не нравится мне. Ты, правда, хитер, но недостаточно проворен. Ты всегда отстаешь от других.

— Ну, тогда я, сэр Даниэль! — крикнул другой.

— Боже упаси! — сказал рыцарь. — Ты проворен, но не хитер. Ты сразу попадешь в лагерь Джона Мстителя. Благодарю вас обоих за желание и смелость. Но вы не годитесь.

Хзтч предложил себя, но также получил отказ.

— Ты нужен мне здесь, добрый Беннет; ты ведь моя правая рука, — возразил рыцарь.

Наконец, из группы подошедших к нему людей сэр Даниэль выбрал одного и дал ему письмо.

— Ну, — сказал он, — мы все зависим от твоего проворства и осторожности. Принеси мне хороший ответ, и раньше чем через три недели я очищу мой лес от бродяг, которые смеют смеяться нам в лицо. Но заметь хорошенько, Трогмортон, дело нелегкое. Ты должен выбраться ночью и пробираться как лисица; а как ты переберешься через Тилль, уж и не знаю: нельзя ни перейти через мост, ни переправиться в лодке.

— Я умею плавать, — сказал Трогмортон. — Не беспокойтесь, я вернусь благополучно.

— Ну, друг, ступай в кладовую, — ответил сэр Даниэль, — и поплавай прежде всего в темном эле. — С этими словами он повернулся и вышел из сеней.

— У сэра Даниэля мудрый язык, — заметил Хэтч Дику. — Право, многие из менее великих людей постарались бы замять дело, а он говорит правду своему отряду. Вот, говорит он, опасность, а вот и затруднение, и шутит, говоря это. Клянусь Распятием, он прирожденный вождь! Нет ни одного человека, которого он не подбодрил бы! Посмотрите, как все принялись за дело.

Это восхваление сэра Даниэля навело Дика на одну мысль.

— Беннет, — сказал он, — как умер мой отец?

— Не спрашивайте меня, — ответил Хэтч. — Я не был повинен в его смерти и ничего не знаю; да и больше того, я буду молчать, мастер Дик. Видите, человек может говорить о своих делах, но не о том, какие разговоры он слышит. Спрашивайте, если хотите, сэра Оливера… или Картера, а не меня.

Хэтч отправился в обход, оставив Дика в раздумье.

— Почему он не захотел сказать мне? — думал юноша. — И почему он назвал Картера? Картер… может быть, он принимал тут какое-нибудь участие.

Он вошел в дом и, пройдя немного по коридору с нависшими сводами, подошел к двери кельи, откуда доносились стоны раненого. Картер сильно вздрогнул, увидев его.

— Привели вы священника? — крикнул он.

— Нет еще, — ответил Дик. — Прежде вы должны сказать мне кое-что. Как умер мой отец, Гарри Шельтон?

Выражение лица раненого мгновенно изменилось.

— Не знаю, — угрюмо ответил он.

— Нет, вы хорошо знаете это, — возразил Дик. — Не старайтесь отделаться от меня.

— Говорю вам, не знаю, — повторил Картер.

— Ну, так вы умрете без исповеди, — сказал Дик. — Я здесь и останусь. Будьте уверены, к вам не придет никакой священник. Какая польза в раскаянии, если не думаешь загладить сделанное зло, а без раскаяния — исповедь только насмешка.

— Вы говорите то, чего не думаете, мистер Дик, — спокойно сказал Картер. — Дурно угрожать умирающему и (говоря по правде) не годится это делать вам. И кроме того, что это поведение непохвально, оно не принесет вам никакой пользы. Оставайтесь, если желаете. Вы можете погубить мою душу, вы ничего не узнаете! Это мое последнее слово вам. — И раненый повернулся на другой бок.

Честно говоря, Дик сказал эти слова необдуманно и ему самому стало стыдно своих угроз. Но он сделал последнее усилие.

— Картер, — сказал он, — поймите меня. Я знаю, что вы были только орудием в руках других; слуга должен повиноваться своему господину; я не могу покарать его. Но, с другой стороны, я узнаю, что на мне — юном и ничего не знающем — лежит великий долг, я должен отомстить за отца. Прошу вас, забудьте мои угрозы, добрый Картер, и добровольно, с искренним раскаянием, помогите мне вашим признанием.

Раненый лежал молча, Дик никак не мог добиться от него ни слова.

— Хорошо, — сказал Дик, — я позову священника, как вы желаете; если вы виновны против меня и моих родных, то я не хочу быть виновным против кого бы то ни было, тем более против человека, находящегося при последнем издыхании.

Старый солдат выслушал его все также безмолвно и неподвижно. Он даже сдержал стоны, и Дик, выходя из комнаты, преисполнился восхищением перед этим суровым мужеством.

— А между тем, — думал он, — что значит мужество без ума? Будь у него чисты руки, он заговорил бы; его молчание выдало тайну лучше всяких слов. Ну, улики стекаются ко мне со всех сторон. Сэр Даниэль или его люди принимали участие в смерти моего отца.

Дик с тяжестью на сердце остановился в каменном коридоре. Неужели в этот час, когда счастье изменило сэру Даниэлю, когда он осужден членами шайки «Черная Стрела», когда он осажден победоносными приверженцами Йоркского дома, неужели и он, Дик, обратится против человека, выкормившего и воспитавшего его, человека, который, правда, часто сурово наказывал его, но вместе с тем неутомимо охранял его юность? Если это действительно окажется необходимым, как жестоко это будет!

— Дай Бог, чтобы он был не виновен! — сказал он. В это время чьи-то шаги раздались по плитам коридора, и сэр Оливер степенно подошел к юноше.

— Тут вас ждут с нетерпением, — сказал Дик.

— Я иду туда, добрый Ричард, — сказал священник. — Это бедный Картер. Увы, его невозможно исцелить.

— А душа у него страдает еще сильнее тела, — заметил Дик.

— Вы видели его? — спросил, заметно вздрогнув, сэр Оливер.

— Я только что от него, — ответил Дик.

— Что сказал он… что сказал он? — поспешно, отрывистым тоном проговорил священник.

— Он только жалобно призывал вас, сэр Оливер… Вы хорошо сделаете, если поскорее пойдете к нему, потому что рана причиняет ему сильную боль!

— Я сейчас пойду к нему, — ответил священник. — Ну, все мы грешны. Для всех нас настанет последний час, добрый Ричард.

— Да, сэр, и хорошо, если все мы встретим его спокойно, — ответил Дик.

Священник опустил глаза и, пробормотав благословение, поспешно ушел.

— И он также! — подумал Дик. — Он, который учил меня благочестию. Что это за свет, если все, кто заботились обо мне, виновны в смерти моего отца! Мщение! Увы! Как горька моя участь: я должен мстить моим друзьям!

При этой мысли ои вспомнил Мэтчема.

При воспоминании о своем странном товарище он сначала улыбнулся, а затем задумался над тем, где бы он мог быть. С тех самых пор, как они дошли вместе до дверей Моот-Хауса, младший мальчик исчез, и Дик стосковался по нему; ему так хотелось перекинуться с ним словечком, другим.

Приблизительно через час после обедни, довольно быстро совершенной сэром Оливером, все общество собралось в большой зале для обеда. Это была длинная, низкая комната с полом, усыпанным зеленым тростником, со стенами, украшенными коврами с изображениями охотников и гончих собак. Там и сям на стенах были развешены копья, луки и щиты; в громадном камине ярко горел огонь; вокруг стен шли скамьи, покрытые коврами, а посредине комнаты хорошо накрытый стол ожидал обедающих. Ни сэр Даниэль, ни его жена не явились к обеду. Не было даже и сэра Оливера, а о Мэтчеме не говорили ни слова. Дик начал беспокоиться; ему припомнились грустные предчувствия приятеля; он стал раздумывать, не случилось ли чего дурного с Мэтчемом в этом доме. После ужина он отыскал Гуди Хэтч, которая спешила к леди Брэклей.

— Гуди, — сказал он, — скажите, пожалуйста, где мастер Мэтчем? Я видел, как вы пошли с ним, когда мы пришли сюда.

Старуха громко расхохоталась.

— Ах, мастер Дик, — сказала она, — какие у вас, право, зоркие глаза! — И снова засмеялась.

— Нет, где же он, в самом деле? — настаивал Дик.

— Вы никогда больше не увидите его, — сказала старуха. — Никогда. Это уж наверно.

— Я добьюсь причины этого, если не увижу его, — возразил Дик. — Он пришел сюда не вполне по своей воле; как бы то ни было, я его лучший защитник и присмотрю, чтобы с ним хорошо обращались. Тут слишком много тайн; это начинает надоедать мне!