Путешественники на каждом шагу встречали разные признаки странных свойств короля. Прованс, в который римская цивилизация проникла гораздо ранее, нежели во всю остальную Галлию, и долго бывший местопребыванием греческих поселенцев, основавших Марсель, изобилует великолепными памятниками древнего зодчества, более нежели какая-либо иная страна Европы, за исключением, разумеется, Италии и Греции. Любовь короля Рене к изящному внушила ему желание сохранить и поддержать эти достопамятности. Если где-нибудь существовали еще триумфальные ворота или какой-либо древний храм, то принимались всевозможные меры, чтобы, по крайней мере, замедлить разрушение их. Стоял ли где мраморный фонтан, посвященный суеверием какой-нибудь уединенной наяде, он был обсажен оливковыми, миндальными и апельсинными деревьями, бассейн его исправляли и приводили в надлежащий вид. Огромные амфитеатры и исполинские колонны были предметом таких же попечений, доказывающих уважение короля Рене к изящным искусствам даже в те времена, которые назывались невежественными и варварскими. В нравах также заметна была перемена при въезде из Бургундии или из Лотарингии, где царствовала еще немецкая грубость, в пастушеские страны Прованса, где влияние прекрасного климата и звучного языка, со всеобщей склонностью к музыке и поэзии, ввели в нравы просвещение.

Пастух выгонял овец своих, напевая какую-нибудь любовную балладу, сочиненную красноречивым трубадуром, и стадо его, казалось, чувствовало прелесть музыки. Артур заметил еще, что провансальские овцы не были погоняемы пастухом, а в порядке следовали за ним и не прежде рассыпались по лугу щипать травку как, оборотись к ним лицом, пастух останавливался и, заиграв какую-нибудь песню, как будто подавал им сигнал пастись. Дорогой огромная его собака, которую овцы считали своей покровительницей, следовала за своим хозяином, расправя уши, словно затем, чтобы судить о красотах музыки, которую она нередко порицала своим вытьем, между тем как стадо молчанием своим изъявляло одобрение. В полдень число слушателей пастуха иногда увеличивалось приходом какой-нибудь красавицы, которая слушала свирель своего мужа или возлюбленного; иногда, присоединясь к нему, она пела одну из баллад, оставленных трубадурами. При вечерней прохладе пляска на зеленом лугу или пение у дверей хижины и умеренный ужин из плодов, сыра и хлеба, к которому приглашался странник, придавали новую прелесть очарованию и, казалось, делали Прованс Аркадией Франции.

Но что особенно странным показалось Артуру в этой мирной земле, так это то, что нигде не видно было солдат и вооруженных людей. В Англии никто не выходил из дому без лука, без меча и щита. Во Франции хлебопашец был вооружен, даже следуя за плугом. В Германии нельзя было проехать одной мили по большой дороге, чтобы не увидать облаков пыли, посреди которых нередко являлись развевающиеся перья и блестящие доспехи. Даже в Швейцарии поселянин, собираясь хотя бы только за две мили, никогда не отправлялся в путь, не взяв своего бердыша и меча. Но в Провансе все казалось миролюбивым, как будто бы гений музыки укротил все пылкие страсти. Время от времени путешественникам нашим попадался навстречу всадник, но с лирой, привязанной к седлу и показывающей ремесло трубадура, которому посвящали себя люди всех званий, и только небольшой, прицепленный к левому бедру охотничий нож, служивший более для украшения, чем для употребления, был его оружием.

— Мир, — сказал Артур, смотря вокруг себя, — вещь неоцененная, но он скоро может быть похищен у тех, чьи руки и сердце не готовы защищать его.

Вид старинного города Э, в котором имел свое пребывание двор короля Рене, рассеял мечты юного англичанина и напомнил о возложенном на него поручении.

Он спросил у Тибо, отправится ли он назад, благополучно проводив его до цели путешествия.

— Мне приказано, — отвечал Тибо, — оставаться в Э до тех пор, пока вы здесь пробудете, и оказывать вам все услуги, которых вы от меня потребуете; причем я должен держать моих людей в готовности для посылок или для вашей охраны. Если вы позволите, то я отыщу им приличную квартиру и явлюсь к вам за дальнейшими приказаниями туда, где вам это угодно будет назначить. Я предлагаю вам эту разлуку, зная, что вы желаете быть одни.

— Я должен немедленно отправиться ко двору. Ожидай меня через полчаса на улице у фонтана.

— Но если вы ищете короля Рене, то вы найдете его теперь прогуливающимся у себя в камине. Не бойтесь подойти к нему; нет государя благосклоннее его на прием.

— Но его царедворцы не пустят меня во дворец.

— Во дворец, — повторил Тибо. — В какой дворец?

— Во дворец короля Рене… Если он прохаживается в камине, то это должно быть у него во дворце, и верно этот камин довольно обширен, если в нем есть место для прогулки.

— Вы меня не поняли, — сказал проводник, засмеявшись, — мы называем «камином короля Рене» вот этот узкий вал; он лежит между двумя башнями на юге и закрыт со всех прочих сторон. Тут он любит гулять и наслаждаться первыми лучами солнца в такие свежие утренники, как сегодняшний. Он говорит, что в это время питается его поэтический гений. Если вы подойдете к нему, он охотно начнет говорить с вами, лишь бы только он не был занят в это время сочинением стихов.

Артур не мог воздержаться от улыбки при мысли о восьмидесятилетием короле, угнетенном бедствиями, окруженном опасностями, который, несмотря на это, имел дух прогуливаться на открытом валу и сочинять стихи в присутствии своих верноподданных.

— Пройдя прямо по этой дороге, — сказал Тибо, — вы увидите нашего доброго короля и сами рассудите, можно ли будет теперь к нему подойти. Я позабочусь о моих людях и потом приду к фонтану ожидать ваших приказаний.

Артур не нашел ничего возразить на предложение проводника и охотно воспользовался случаем посмотреть на доброго короля Рене, прежде нежели он представится ему.

Осторожно приблизясь к камину, то есть к месту любимой прогулки монарха, который, по словам Шекспира, нося титул короля Неаполитанского, Иерусалимского и обеих Сицилий, был не богаче доброго английского фермера. Артур мог хорошо рассмотреть особу его величества. Перед ним был старик с такими же седыми волосами и длинной бородой, как у швицкого депутата, но со свежими, румяными щеками и с пылким взглядом. Одежда его казалась слишком щеголеватой для его лет, но твердая и легкая походка заставляла забывать седины его. Прохаживаясь по небольшому, закрытому от ветров пространству, избранному им больше по удобству, чем для уединения, он показывал, что юношеский огонь оживляет еще обремененное летами тело. Старый король, держа в руке записную книжку и карандаш, казалось совершенно углубился в свои думы и нисколько не обращал внимания на многих людей, которые, стоя несколько ниже, смотрели на него.

Некоторые из них по костюму и манерам сами казались трубадурами, так как в руках они держали скрипки, лиры, небольшие арфы и другие принадлежности их звания. Они стояли неподвижно, глядя на размышляющего своего государя. Здесь были и прохожие, которые, идя по своим делам, мимоходом бросали взор на короля как на такого человека, которого они привыкли видеть каждый день, но никогда не проходили мимо, не сняв шапок и не засвидетельствовав приличным поклоном свою привязанность к его особе.