В электричку сел примерно в половине десятого. Дребезжа, поезд устремился на восток и почти все время шел над уровнем города, что позволяло хорошо видеть панораму Берлина, который теперь было трудно узнать. По обеим сторонам улиц прогуливались или торопились военные – американские, английские, французские, как и следовало ожидать в Западном Берлине. Пассажиры покидали вагоны по мере того, как поезд приближался к границе между двумя частями города. В конце концов, Стиг остался в вагоне один. Сидел и ждал, когда будет пересечен рубеж между Западом и Востоком, но неожиданно увидел русскую военную форму. Оказалось, границу уже миновали.

На станции «Фридрихштрассе» он вышел. В десять часов следовало уже находиться около кинотеатра. Было не так трудно найти его – невдалеке большими буквами сияло название: «Лихтшпиле». Но чтобы не явиться на пять минут раньше, пришлось обойти квартал и подойти с другой стороны точно в десять.

Ни души! От неожиданности Стиг остановился: ничего подобного раньше не случалось. Но только начал размышлять над тем, куда же подевалась математическая точность Центра – как увидел Петра Павловича на другой стороне улицы. Тот приглашающим жестом махнул рукой и исчез за перекрестком. Оставалось последовать за ним. За углом стояла машина: задняя дверца была распахнута, и Петр уже ждал в салоне. Прежде чем прыгнуть внутрь, Веннерстрем успел заметить, что садится в русский военный автомобиль. И тут же плюхнулся как подкошенный, поскольку водитель резко тронул с места. Он был в форме, что не соответствовало обычным правилам конспирации.

К своему небывалому удивлению, Стиг узнал, что они едут в штаб советского военного командования в Восточном Берлине. Секретничать не имело смысла. Двигались в восточном направлении через пригороды к окраине. Сначала подъехали к шлагбауму: он охранялся восточногерманской полицией, которая не заинтересовалась русским автомобилем. Затем двинулись дальше и через несколько сотен метров подъехали к стандартному сторожевому посту, охраняемому советскими военными. Снова шлагбаум. Часовой приложил к глазам бинокль, очевидно, чтобы рассмотреть номер. Затем махнул, и шлагбаум подняли. Начальник караула заглянул в кабину, отдал честь и разрешил проехать.

Вчера американская штаб-квартира в Висбадене, сегодня русская – в Восточном Берлине. Было от чего зародиться сумасшедшему чувству собственной сенсационной исключительности! Веннерстрем ощущал его лихой холодок, оглядывая закрытую территорию.

Различие между обеими зонами было разительное. Висбаден являл собой солидное «оседлое» существование: небольшой городок с административными и жилыми домами. База для многолетнего пользования. Русская же зона казалась типичным полевым лагерем. Несколько старых зданий, правда, соответствовали назначению, но в остальном – длинные ряды разборных бараков стандартного армейского образца. Масса транспортных средств в удобной близости, никаких жилых зданий на территории. Эта штаб-квартира без труда могла быть переброшена в другое место по первому сигналу. Стиг был поражен всем увиденным и не раз потом в рассказах и воспоминаниях обращался к контрасту этих впечатлений.

Мы остановились между бараками. Войдя в один из них, прошли в пустую приемную, очевидно, предназначенную для посетителей. Она была обставлена по-спартански скудно, но вполне практично. Петр исчез и вскоре вернулся с двумя упаковками. В них оказались бутылки с оригинальным напитком: специальный сорт пива, приправленный малиновым соком.

– Не так много осталось от старого Берлина, – посожалел Петр. – Но хоть это вот сохранилось, и то спасибо!

Мы отведали, и после нескольких глотков он спросил:

– Ну, что в Висбадене? Тебе, бедному, приходится непросто: метаться от одной штаб-квартиры к другой…

– В Висбадене не произошло ничего особенного, – ответил я.

И тем не менее начал рассказ, закончившийся неожиданным отлетом моего американского знакомого в Турцию.

– Что?! Вылетел в Турцию? – Петр со стуком поставил пивную кружку. Пришлось повторить все более обстоятельно.

– И ты заявляешь, что ничего не случилось? Именно это может оказаться чертовски важным!

Он стремительно выскочил из комнаты. Как я понял, чтобы позвонить по телефону или послать телеграмму. Отсутствовал Петр довольно долго. Его старый черный портфель остался лежать на столе, зияя раскрытым нутром. Искушение было слишком велико…

Не удержавшись, я просмотрел то немногое, что находилось внутри: только блокнот с пометками на первой странице. Они были короткими – всего четыре пункта – и касались меня.

Я разбирался в русских почерках. Когда-то даже специально тренировался читать и понимать их. Первый пункт гласил: «Висбаден. Есть ли у Густавовича информация, которая может подтвердить сведения о перемещении американских подразделений в связи с ливанским кризисом». Теперь стало ясно, почему мой знакомый так поспешно покинул Висбаден. Он, очевидно, готовил переброску американских аэромобильных подразделений транспортными самолетами из Германии на турецкие базы. Оттуда было легче легкого вмешаться в события в Ливане. Однако сделать это, к счастью, так и не пришлось. Кризис был разрешен политическими мерами.

Другие пункты выглядели более лаконично. Номер два: «Радиосвязь – шифр». Номер три: «Тайнопись». Номер четыре: «Испания».

Я аккуратно положил блокнот в портфель и скрасил ожидание малиновым пивом и созерцанием вида из окошка. На бараке, стоявшем немного в стороне, маячила вывеска «Подразделение связи». Наверняка туда мы и отправимся, поскольку во втором пункте речь шла о радиосвязи и шифре.

Я угадал. Когда Петр вернулся, мы не стали тратить времени и зашагали прямехонько в подразделение связи. Там мной занялся офицер-связист, и, поскольку сам я был когда-то связистом, мы с самого начала нашли общий язык. Тем временем Петр снова исчез.

Шифр оказался совершенно иным, основанным на более сложной системе, чем те, с которыми приходилось сталкиваться раньше. Но я должен был его освоить. Наставник, хорошо знавший свое дело, изрядно погонял меня, несколько раз предлагая зашифровать и расшифровать куски текста, прежде чем счел, что я достаточно обучен. Дело шло неплохо. Только мой русский, к сожалению, давал небольшие сбои: из-за недостатка тренировки он несколько «заржавел». Дело в том, что во время наших встреч Петр всегда говорил по-английски – с эгоистической, на мой взгляд, мотивировкой: «важнее поддерживать на должном уровне мой английский, чем тренировать твой русский».

Затем пришел черед тайнописи, которая также была в компетенции офицера-связиста. Оказалось, что я должен освоить технически усовершенствованную форму старого и довольно банального способа работы с невидимым текстом. Все, что для этого требовалось – два вида бумаги и простой карандаш с острым грифелем. Оба сорта соответствовали обычному печатному стандарту и не отличались по внешнему виду. Поэтому важно было не перепутать пачки, выданные мне с собой.

Сам метод все же стоит того, чтобы его описать. Во-первых, необходимо иметь жесткую подкладку, лучше из металла. На нее кладется лист бумаги, который будет отсылаться, а сверху – бумага из другой пачки. Затем на верхнем листе карандашом пишется текст. Важно писать без нажима, чтобы на нижнем не осталось следов. Таким образом, по контурам написанного химикаты с верхнего листа переносятся на нижний, который нужно потом слегка подогреть, чтобы они как следует закрепились. После того как невидимая тайнопись нанесена, бумага выглядит как обычная чистая. Ее вставляют в машинку и печатают на ней любой открытый текст.

Я был замучен и полностью выжат, когда мы с Петром вернулись в приемную, однако по-прежнему не имел ни малейшего представления о цели всего этого обучения.

Но объяснение не заставило себя ждать: это была еще одна форма связи. Если у меня появится какое-нибудь срочное сообщение, я смогу просто написать письмо тайнописью. Зашифрованное или нет, в зависимости от содержания. В качестве адреса мне был назван псевдоним и номер почтового отделения в Москве. Что касается открытого текста, он мог быть каким угодно. Например, об обмене марками.