Изменить стиль страницы

Дэзик не верит своим ушам. Ведь он морозил свою задницу в этом чертовом Афганистане и готовится морозить ее вновь грядущей зимой — уже в Советском Союзе, катящемся, по-видимому, в тартарары, все, на что он смеет надеяться, — это делить убогую квартиру с матерью до скончания века и, может быть, выкраивать недельку в черноморском доме отдыха, и часть его души вопиет: Я должен вырваться от нее, и это мой шанс.Но другая часть души кричит: это мой шанс устроить ей достойную жизнь, и ведь ему предлагают перебраться в Америку не просто так, а с ясно сформулированной целью — разбогатеть.

Так в чем же уловка?

— Вам, разумеется, придется стать евреем, — говорит Карпотцев.

— Евреем? — удивляется Дэзик. — Почему?

— А как иначе мы сможем вас туда внедрить? — говорит Карпотцев. — Господи, американцы ведь нам все уши прожужжали: «Выпустите побольше евреев!», «Выпустите евреев!». Вот и отлично. Мы выпустим некоторое количество евреев, а с ними и нескольких наших агентов, натасканных, как вы выразились, на экономический саботаж.

— Но стать евреем…

— Это жертва, конечно. Понимаю, — говорит Карпотцев. — Быть может, такая жертва слишком велика и не стоит…

— Нет, нет, нет, — быстро идет на попятную Дэзик. Перед ним мелькнула страшная картина: его шанс ускользает от него. — Нет, конечно же я соглашаюсь выполнить это задание!

Карпотцев долизывает мороженое и скалится в улыбке.

—  Мазелтоф, [21]— произносит он.

И Дэзик поступает в «еврейскую школу».

Это организованный КГБ краткий курс занятий, где еврейские узники обучают премудростям Торы, рассказывают о Рассеянии, Холокосте и знакомят с длинным перечнем русских грехов перед евреями — Дэзик изучает историю сионизма, историю государства Израиль, еврейскую культуру и традиции. Знакомится с произведениями еврейских художников, писателей и композиторов.

В качестве выпускного экзамена им устраивают пасхальный седер.

И Дэзик словно бы говорит:

«Ну вот и все, теперь давайте мне мой авиабилет».

А Карпотцев словно бы отвечает:

«Не торопись, еврейский торопыга. Есть тут еще одна загвоздка — посиди-ка ты в тюрьме».

— В тюрьме? Вы не говорили о тюрьме!

— Ну а сейчас говорю, — парирует Карпотцев, снова прогуливаясь с Дэзиком по парку. — Нам нужно, Дэзик, чтоб вы влились в банду, в организацию.Ведь именно эти люди сосут деньги из Штатов. Не став членом их организации, вы не принесете нам абсолютно никакой пользы. И, к сожалению, членство приходится заслужить пребыванием в местах лишения свободы. Получить там, так сказать, верительные грамоты.

Дэзик рвет и мечет — он зол и на Карпотцева, и на себя, позволившего этому человеку шаг за шагом заманить его в ловушку.

— А разве нельзя просто придумать для меня легенду с криминальным прошлым? — спрашивает Дэзик.

— Можно, — говорит Карпотцев. — Но ограничиться одним этим было бы неразумно и небезопасно для вас. Нет, некоторые знания, опыт, а также связи вы можете приобрести только в тюрьме.

— И как долго мне там быть? — спрашивает Дэзик.

— Не слишкомдолго, — отвечает Карпотцев. — Года полтора, как за мелкую кражу. Я мог бы вам это приказать, но не хочу.

У Дэзика голова идет кругом. Полтора года тюрьмы?

— Даже не знаю, полковник…

— А кто знает? — И он спрашивает: — Может, нам стоит заняться выездными документами для вашей матушки?

Ну и скользкий же тип этот говнюк! Как и все прочие говнюки кураторы, Карпотцев точно знает, когда и на какие кнопки нажимать.

— А вообще тяжело это — несколько месяцев в тюрьме? — спрашивает Дэзик.

Угу, так-то оно лучше.

52

Не прошло и десяти минут новой, тюремной жизни Дэзика, как его зажимает в угол громадный детина по имени Старик Телянин и, тыча ему в ребра острым осколком стекла, для начала требует с него его одеяло и следующий хавчик.

Но уже через десять минут и четверть секунды Дэз резким нажатием пальца выдавливает Телянину левое глазное яблоко. Которое падает на пол секундой раньше самого Телянина.

Телянин с воем катается по полу и шарит вокруг, пытаясь найти глаз, пока кто-нибудь не наступил на него и не раздавил. Можно подумать, что сейчас к нему кинутся полчища хирургов и вставят этот несчастный глаз обратно.

Все происходит в дальнем углу камеры, но еще до прибытия надзирателей, поспешивших выяснить обстоятельства этой странной глазоктомии,большинство зэков уже знает из перешептываний, что сделал это новенький, Дэзик.

Однако двое зэков собственными глазами видели происшествие. Один, пузатый как бочка налетчик — москвич по имени Лев, другой же, Даня, долговязый и тощий бандит из Одессы, и оба они поражены таким поступком новичка, который либо храбрец из храбрецов, либо глуп как пробка, если связался со Стариком Теляниным, главарем всей местной кодлы.

Про Льва рассказывают, что он мастер управляться с циркулярной пилой, а каким именно образом, лучше не видеть. Ходят слухи, что ею он отлично «рубит фарш» — метод наказания, весьма ценимый «организацией» и в целом названный весьма точно — циркулярной пилой тебя распиливают на части. Это конек Льва. Он любит эту работу.

А чтобы понять, что такое Даня, надо обратиться к его одесскому прошлому, к тому времени, когда его родной брат выдал ментам кое-кого из их банды, за что местный авторитет — пахан — пожелал самолично расправиться с ним, а Даня возразил: «Зачем тебе руки марать, лучше я его порешу».

И застрелил родного брата.

И в тюрьме этот злодей Даня продолжает лютовать. Входят утром надзиратели в камеру, а кто-нибудь из зэков прижмурился — валяется с перерезанным горлом или выпущенными кишками, а Даня стоит себе рядом с миской в руках и ждет утренней баланды.

Спокоен и невозмутим.

Увидев, как Дэзик уделал Старика Телянина, Лев и Даня решают взять новичка на заметку.

Так или иначе, но один из надзирателей осведомляется, чьих рук это дело. Ответа он ожидает не больше, чем явления великой княжны Анастасии, спускающейся через тюремную крышу на канате. И он прав, черт возьми, потому что даже сам Старик Телянин молчит как убитый.

Поэтому надзиратель берет за грудки Даню, твердо зная, что всякое безобразие в камере происходит не без участия этой злобной твари. Он тащит Даню в коридор, чтобы хорошенько отделать дубинкой, но новый зэк— мелкий воришка из Ленинграда по фамилии Валешин, вдруг орет:

— Это я сделал!

— Что? — переспрашивает надзиратель.

— Это сделал я.

Большего идиотства надзиратель представить не может — это слишком даже для зэка, а ведь зэки в интеллектуальном плане народ не самый продвинутый, да и особой осмотрительностью не отличаются. Надзирателя так возмущает кретинское благородство этой белой вороны преступного мира, что, привязав Валешина ремнем к дверной притолоке, он бьет его куском резинового шланга до тех пор, пока этот кретин несчастный, эта тупая мразь, не теряет сознания. Даже после того, как тот вырубается, надзиратель еще парочку раз для ровного счета проезжается по его ребрам, после чего, отвязав, запихивает его обратно в камеру — какой смысл тащить его в тюремную больничку, если: а) докторов там все равно нет, б) дружки Старика Телянина, так или иначе, в живых этого Валешина не оставят.

Что правда, то правда. Дэзик лежит без сознания в камере, а трое дружков Телянина ждут лишь ночи, чтобы успеть добить Валешина, прежде чем он очухается и повторит свой приемчик с пальцем уже на ком-нибудь из них.

Да только куда ему! Даже если б Дэзик был в сознании, он не смог бы оторвать руки от помятых боков, а если б и смог, они б болтались, как макароны в кастрюле. В общем, недолго ему тут горе мыкать. Если не умрет от побоев — что очень вероятно, — его прикончат дружки Телянина. А если не они его завалят, то это сделает за них тюремная жизнь, потому что он будет слишком слаб для уготованного ему будущего — бороться за кусок хлеба, или за одеяло, которое уже у него отняли, или за собственное неприкрытое тело.

вернуться

21

Поздравление с торжественным событием (идиш).