– Он отложил свой очередной творческий отпуск, – сказала Эдна. – Хочет дождаться конца войны. Может, возьмет его перед самой пенсией. Тогда уж как следует поездит по Китаю.

– Везет же старику! – воскликнул Генри. – Нам бы в музее годичный отпуск! Боже, в такое утро, да еще когда ты вернулась, мне бы отпуск совсем не помешал. Жаль, что ты так устала вчера вечером. Проклятый музей!

– Кстати, – сказала Эдна, – я ужасно провинилась, дорогой.

– Провинилась? Недеюсь, не потратила лишнего? Мы и так жмемся.

– Нет, совсем не это. Может, еще хуже. Надо же быть такой дурой! Но ведь сам знаешь, в Калифорнии все не так, как здесь.

– Так в чем же дело? К чему ты клонишь?

– Джойс, – сказала Эдна, – ты допила молоко? Ступай в сад, девочка. Пойди посмотри, как там твои стол и стульчик.

– Мамочка, я хочу послушать, что ты такое глупое натворила.

– Нельзя, моя девочка. Ты еще маленькая.

– Ну, мамочка, пожалуйста!

– Джойс, – сказал Генри, – ведь мама сказала «Ступай в сад». Иди сейчас же. Без разговоров. Вот молодец. Итак, Эдна, в чем же все-таки дело?

– Понимаешь, это произошло, когда я неделю жила у Дикинсонов. Однажды у них обедал один человек.

– И что же?

– Он из кино.

– Актер? – вскричал Генри. – Неужели актер?!

– Нет, не актер. А впрочем, какая разница? Работает в одной из крупных кинокомпаний. Вполне славный человек. И я… ты знаешь, я так себя глупо повела…

– Не тяни.

– Он увидел Джойс. Она немножко рисовалась… знаешь, как у нее это бывает. Вот он и выпросил у меня разрешение на кинопробу.

– Чью? Джойс? Так-так-так! И это все? Ха! Ха! Ха!

– Но я согласилась, я возила ее на киностудию.

– Что ж, почему бы и нет в конце концов? Раз это доставило тебе удовольствие. Другое дело, дорогая, что ты, как всегда, совершенно не считаешься с чужим временем и деньгами. То же самое – в магазинах. Тебе дали копию пленки?

– Нет, копию они не дают. Сама не знаю, что меня дернуло. Ужасно глупо. Боялась отстать от жизни.

– Напрасно ты это сделала. Кино портит детей. Она и так достаточно самонадеянна. Просто не понимаю, Эдна, как ты могла. По отношению к детям глупые, как ты выражаешься, поступки непозволительны.

Некоторое время он продолжал в том же духе.

– Ты совершенно прав, – сказала Эдна, – только не надо так горячиться. Я же сказала, что повела себя глупо. Мне стыдно. Чего же еще? Уже поздно. Мы не успеем пойти в сад. У тебя скоро поезд.

– И все-таки нельзя было водить ребенка на киностудию – бог знает куда! Сад подождет. До свидания, я пошел.

Генри сел в поезд и не отрываясь любовался пейзажем до самого города, а Там – весенняя дымка сгустилась и посерела, а день потерял свою свежесть. По сравнению с окрестностями Территауна парк вокруг музея, где работал Генри, выглядел голым, жалкими безотрадным. Утренние часы тянулись долго, обед был скучным. После обеда в кабинете Генри раздался телефонный звонок.

– Мистер Сэнфорд? С вами говорят из нью-йоркского отделения голливудской кинокомпании «Космос».

– Слушаю вас.

– Мистер Сэнфорд, вы слышали о кинопробе вашей прелестной дочки? Я пытался дозвониться вам домой, но никто не брал трубку. По счастью, нам удалось узнать ваш рабочий телефон.

– Это я заметил. А в чем, собственно, дело?

– Прекрасные новости, мистер Сэнфорд. Примите мои самые искренние поздравления. Скажите, не могли бы мы встретиться и поговорить?

– Говорите сейчас, – сказал Генри, предчувствуя, что его ожидает. – К сожалению, у меня срочная работа.

– Понимаете, в Голливуде очень заинтересовались результатами кинопробы. При встрече я мог бы сообщить весьма любопытные для вас подробности.

– Сомневаюсь, – сказал Генри, упиваясь собственным садизмом. – Очень вам благодарен. Всего доброго.

– Мистер Сэнфорд, мистер Сэнфорд, – заторопился голос на другом конце провода, – вы меня не поняли. Пожалуйста, не кладите трубку.

– Насколько я понимаю, вы предлагаете моей дочери… киноконтракт?

– Именно так, мистер Сэнфорд. Беру на себя смелость гарантировать его вам.

– А я беру на себя смелость отказаться от него.

– Но, мистер Сэнфорд, что вы говорите? Вы понимаете, какие это деньги? Такой контракт – путь к славе. Это имя, карьера… Мистер Сэнфорд, прошу вас, подумайте хорошенько.

– Уже подумал, уважаемый. Подумал и решил, что все это очень дурная шутка.

– Да нет же! – взмолился абонент, обиженный в лучших чувствах. – Это «Космос», уверяю вас. Перезвоните, если не верите. Меня зовут Морис Вернер. Перезвоните.

– Под дурной шуткой я разумею славу, имя, карьеру и прочее. Моя дочь не должна иметь ничего общего с вашим делом. Не переношу кривляющихся детей. А теперь я должен с вами проститься.

И с этими словами он повесил трубку, прервав тем самым бурные протесты своего абонента.

Он сел за работу: как раз сегодня надо было составить смету на установку электропроводки для освещения музейных стендов. Удовольствие, которое он только что испытал, дав отпор силам тьмы, заметно уменьшилось перед лицом цифр, излучавших свет истины. Он теребил в руке осколок кремня, который использовал в качестве пресс-папье. Всю зиму кремень испускал в его сумрачном кабинете малую толику света, накопившегося в нем за четыре тысячи лет. Сегодня, однако, он казался обыкновенным камнем. И все же в сумраке скрывалось что-то смутное, неуловимое, не более чем мимолетный проблеск былого.

И тут он вспомнил про желтый жилет. Вернее, увидел его. Увидел жилет и себя в жилете на ступеньках небольшого, но солидного загородного дома – повесой, ученым, джентльменом.

Этот такой зримый и вместе таинственный желтый жилет, пшеничный по интенсивности, канареечный по нежности тонов, вовсе не был всецело плодом его воображения. Семь лет назад Генри и Эдна проводили медовый месяц в Европе, побывали и в Англии, а в Англии – на скачках. В паддоке Генри обратил внимание на старика с красным лицом и белыми волосами. В этот момент он услышал, как кто-то говорит: «Посмотрите на старика с красным лицом и белыми волосами. Это лорд Лонсдейл. Вон тот, в желтом жилете».

Генри не спускал с него глаз: его краснолицая светлость показалась ему куда интереснее лошадей. Больше всего его поразила необъятных размеров светло-серая твидовая куртка, в которой старикан с баками и розовыми щечками был похож на добродушного старого фермера, по чистой случайности затесавшегося в модно разодетой толпе. Генри, которого всегда отличал безупречный вкус, понял, что его буколическая наружность – верный признак знатного рода.

Однако венцом творения, безусловно, был желтый жилет. «Надо быть принцем, – думал Генри, – чтобы при такой полноте носить жилет желтого цвета. Но смуглый, стройный человек, будь он очень богат и живи он как надо… " – Кого это ты рассматриваешь? – спросила его Эдна.

– Тебе показалось… – ответила он. – Видишь вон того старика с красным лицом? По-моему, кто-то сказал, что это лорд Лонсдейл.

– Какой славный старичок.

С тех пор перед глазами Генри, когда он задумывался или отвлекался от дел, не раз возникал роскошный желтый жилет, по силе воздействия сравнимый разве что с нарциссами Вордсворта. Узнав из газет о смерти лорда Лонсдейла, он испытал чувство человека, потерявшего близкого родственника.

Однажды, увидев в витрине универмага «Эберком-би и Фитч» жилет почти такого же немыслимого цвета, он задумался о долгой истории человека и о короткой истории своей жизни – жизни без желтого жилета.

Кому, как не ему, носить его? Генри перебрал в памяти банальные биографий и заурядную внешность самых богатых. Трудно себе представить, чтобы мистер Форд, к примеру, надел такой жилет. Его душа взывала к жилету, а жилет взывал к нему. Они не могли друг без друга. Их разделяли стеклянная витрина и какие-нибудь жалкие два миллиона.

«Видите вон того стройного человека с блестящими темными волосами? Это Генри Сэнфорд, археолог-миллионер». – «Какой славный».