– Знаете гробовщиков, из фирмы «Конец пути», они ходят по домам, когда люди умирают?

– Да, Элла.

– Так вот, в их похоронном бюро, как и здесь, как в «Гимбелсе», как в «Блумингдейлсе», живут люди, такие, как эти.

– Какая мерзость! Но чем же они там пробавляются, в этом похоронном бюро?

– Мне почем знать? Туда присылают покойников, для бальзамирования. И те, кто там живет… они просто кошмарные! Даже наши и то перед ними робеют. Но если кто-то умирает или сюда на свою беду, забирается какой-нибудь взломщик, забирается и видит наших и может кому-нибудь рассказать…

– Так, так. Продолжай.

– Тогда наши посылают за теми, за Людьми Тьмы.

– Боже правый!

– Да, наши убирают труп в отдел медицинских товаров… труп или взломщика, связанного накрепко, если это взломщик – и посылают за теми, а сами все прячутся… потом те приходят… Господи! Я их однажды видела. Прямо черная тьма, тьма на двух ногах. Стра-ашно!

– А потом?

– Они заходят, где лежит покойник или бедняга-взломщик. У них там есть воск… и все прочее, что надо. А когда они уходят, на столе остается лежать восковой манекен. А уж потом наши его одевают, в костюм там или купальник, и ставят рядом с остальными манекенами, и никто ничего не замечаег.

– Но они ведь тяжелее других, эти манекены? Должны быть тяжелее.

– Нет. Совсем не тяжелее. Я думаю, там таких уже много-бывших покойников.

– Господи помилуй! И что, они и с тобой хотели так обойтись, с малым ребенком?

– Да, но миссис Вандерпэнт сказала, что я буду ее служанкой.

– Мне не нравятся эти люди, Элла.

– Мне тоже. Так хочется увидеть живую птичку.

– Сходи в отдел зоологии.

– Нет, это не то. Мне надо, чтобы она сидела на ветке с листочками.

– Элла, давай встречаться почаще. Будем приползать сюда и встречаться здесь. Я расскажу тебе про птичек, и про ветки, и про листочки.

1 МАЯ. Последние несколько вечеров в магазине только и разговоров было, что о грандиозном слете в «Блумингдейлсе», отовсюду доносился взволнованный шепот. Наконец долгожданная ночь наступила.

– Еще не переоделся? Ровно в два выходим. – Роско назначил себя (либо был назначен) моим поводырем и охранником.

– Роско, я ведь совсем новичок. Как подумаю, что надо выйти на улицу, у меня поджилки трясутся.

– Чепуха! Бояться нечего. Выскальзываем наружу по двое или по трое, встаем на тротуаре, ловим такси. Ты что, в старые времена никогда ночью на улицу не выходил? А коли выходил, значит, нас видел, и не раз.

– Боже правый, верно! Еще часто чесал в затылке: кто же это такие? Вон, значит, кто. Но, Роско, я весь в поту. И дыхание перехватывает. Боюсь, не простыл ли.

– Раз так, тебе лучше остаться. Не ровен час чихнешь, вся вечеринка может пойти насмарку.

Я решил довериться их жесткому этикету, который во многом диктовался боязнью быть обнаруженными, и оказался прав. Скоро все они ушли, прошуршав, как листья, косо летящие на ветру. Я тут же переоделся во фланелевые брюки, парусиновые туфли и модную спортивную рубашку – весь этот товар поступил в магазин только сегодня. Потом нашел уединенное местечко, вдали от накатанного маршрута сторожа. Там в поднятую руку манекена я вложил широкий лист папоротника, который изъял в отделе цветов, – сразу получилось молоденькое весеннее деревце. Ковер был песчаного цвета, как песок на берегу озера. Белоснежная салфетка, два пирожных, каждое украшено вишенкой. Оставалось только вообразить себе озеро и найти Эллу.

– Ой, Чарлз, что это?

– Я поэт, Элла, а когда поэт встречает такую девушку, как ты, его тянет на природу. Видишь это дерево? Пусть оно будет нашим. А вон озеро – более красивого я в жизни не видел. Вот трава, цветы. И птицы, Элла. Ты говорила, что любишь птиц.

– О-о, Чарлз, ты такой милый. Мне кажется, я слышу, как они поют.

– А это наш ленч. Но прежде чем приняться за еду, сходи за скалу и посмотри, что там.

Я услышал ее восторженный вскрик – она увидела летнее платье, которое я принес для нее. Когда она вернулась, весенний день одарил ее приветливой улыбкой, а озеро засияло ярче прежнего.

– Элла, теперь давай перекусим. Будем радоваться жизни. А потом поплаваем. Тебе так пойдет любой из этих купальников!

– Чарлз, давайте просто посидим и поговорим.

Мы сидели и говорили, а время растворилось, как во сне. Не знаю, сколько мы могли так просидеть, забыв обо всем на свете, если бы не паук.

– Чарлз, что вы делаете?

– Ничего, милая. Просто дрянной паучок, он полз по твоему колену. Это мне, конечно, привиделось, но иногда такие фантазии хуже реальности. Вот я и попробовал его поймать.

– Не надо, Чарлз! И уже поздно! Очень поздно! Они вот-вот вернутся. Мне пора домой.

Я отвел ее домой – в подвальный этаж, в кладовку с кухонной утварью – и поцеловал ее на прощанье. Она подставила мне щечку. Интересно, почему только щечку?

10 МАЯ.> – Элла, я тебя люблю.

Прямо так и сказал. Мы уже несколько раз встречались. Целыми днями я мечтал о ней. Даже дневник не вел. А уж о стихах не могло быть и речи.

– Элла, я тебя люблю. Давай переберемся в салон для новобрачных. Что ты так испугалась, милая? Хочешь, вообще уедем отсюда. Поселимся в небольшом ресторанчике в Центральном Парке, помнишь такой? Там вокруг тысячи птиц.

– Прошу тебя… прошу тебя, не говори так!

– Но я люблю тебя, люблю всем сердцем.

– Ты не должен.

– А вот оказалось, что должен. Ничего не могу с собой поделать. Элла, только не говори мне, что ты любишь другого.

Она всхлипнула.

– Увы, Чарлз, люблю.

– Любишь другого, Элла? Одного из этих? Я думал, ты терпеть их не можешь. Наверное, это Роско. Только в нем и сохранилось хоть что-то человеческое. Мы с ним говорим об искусстве, о жизни, обо всем прочем. И он похитил твое сердце!

– Нет, Чарлз, нет. Он такой же, как остальные. Я их всех ненавижу. Меня от них с души воротит.

– Тогда кто же это?

– Он.

– Кто?

– Сторож.

– Не может быть!

– Может. От него пахнет солнцем.

– Боже, Элла, ты разбила мне сердце.

– Ты можешь остаться моим другом.

– Да, конечно. Я буду тебе как брат. Но как вышло, что ты его полюбила?

– О-о, Чарлз, это было так прекрасно. Я думала о птицах и замечталась, забылась. Только ты меня не выдавай, Чарлз. Они со мной знаешь что сделают? – Ну что ты! Не бойся. Продолжай.

– Ну, я замечталась, и тут появляется он, выходит из-за угла. А мне и деваться некуда-на мне было голубое платье. А вокруг всего несколько манекенов, и те в нижнем белье.

– Так, дальше, пожалуйста.

– Что мне оставалось делать? Я скинула платье и застыла как вкопанная.

– Понятно.

– Он остановился прямо возле меня, Чарлз. Посмотрел на меня. И коснулся моей щеки.

– И ничего не заметил?

– Нет. Она была холодная. Но, Чарлз, при этом он заговорил со мной… сказал: «Ай да крошка, вот бы таких на Восьмой авеню побольше». Какой прелестный комплимент, правда, Чарлз?

– Лично я сказал бы «на Парк-авеню».

– Ой, Чарлз, не становись похожим на них. Иногда мне кажется, что ты начинаешь походить на них. Велика ли разница, Чарлз, какую улицу назвать? Комплимент от этого не стал хуже.

– Может, и не стал, но сердце мое разбито. И как ты добьешься его взаимности? Ведь он живет в другом мире.

– Да, Чарлз, его – мир-Восьмая авеню. Я хочу перебраться туда. Чарлз, ты и вправду мой друг?

– Я тебе как брат, но сердце мое разбито.

– Я скажу тебе, что хочу сделать. Скажу. Я снова туда встану. Тогда он меня увидит.

– И что?

– Может, он снова со мной заговорит.

– Элла, дорогая, ты просто себя терзаешь. Себе же делаешь хуже.

– Нет, Чарлз. На сей раз я ему отвечу. И он заберет меня с собой.

– Элла, я не могу этого слышать.

– Тес! Кто-то идет! Я увижу птиц, Чарлз, настоящих птиц, увижу, как растут цветы. Это они вернулись. Тебе надо идти.

13 МАЯ. Последние три дня стали для меня настоящей пыткой. И вот сегодня я не выдержал. Ко мне подсел Роско. Сидел рядом и долго смотрел на меня. Потом положил руку на плечо.